Геннадий Евграфов
Игорь Губерман: загорелый и обветренный хамсинами.
Фото ИТАР-ТАСС
Несколько предварительных замечаний. Не хочется писать ни стихи, ни прозу. Время, что ли, на дворе такое? «Февраль. Достать чернил и плакать»? Чернил давно нет, слезы высохли еще раньше, чем исчезли чернила. Что остается? Компьютер. Вот и взялся за воспоминания, чтобы, как умею, запечатлеть время, в котором пришлось жить, людей, с которыми пришлось дружить или встречаться. Одним из таких людей был Давид Самойлов. Другим – Игорь Губерман. О них речь.
Наше все – Абрам Хайям
В 1984 году в Москву вернулся после ссылки советско-антисоветский Абрам Хайям, то бишь Игорь Губерман. Какое-то время он жил на даче тещи Лидии Либединской без прописки. Зять все-таки. Но советская власть такие мелочи в расчет не принимала. Как известно – режим есть режим. Игорю нужно было куда-то позвонить, он снял трубку, ГБ его засекла. Выходило, что дачу Либединской прослушивали.
Его вызвали куда надо и предложили убираться из столицы и прилегающих к ней окрестностей вон. Игорь убрался, но в городках и весях, лежащих в 101 км от Кремля, столкнулся с всегдашними советскими абсурдными проблемами. Как только становилось известно его очередное «перекати-поле-жительство», его с этого с таким трудом обретенного жительства тут же выписывали и угрожали новым арестом за нарушение паспортного режима.
Жизнь всегда состоит из определенной нормы и неопределенного абсурда. Вопрос – что перевешивает. В советской реальности всегда перевешивало второе. Про сегодняшнее бытие не говорю, об этом в другой раз. Здесь только вкратце замечу – когда кончается один абсурд, начинается другой. Какой хуже – каждый выбирает для себя.
Давид Самойлов, прознав про тяготы Игоря после разговора с Л.Б., своей давней приятельницей, пригласил его в Пярну – обещал сделать все, чтобы прописать гонимого в своем доме. Он знал его с середины 60-х годов, когда вел переводческий семинар, на который однажды явился совсем еще молодой Игорь. Прослушав вирши начинающего стихотворца, Самойлов незнакомца на семинар не принял – предложил вернуться к своей старой профессии инженера.
Игорь пренебрег советом и правильно сделал, о чем говорил впоследствии сам Самойлов, косвенным образом признаваясь в своей ошибке (в скобках замечу – чего делать не любил). Мэтру удалось не только прописать своего несостоявшегося ученика, но через некоторое время добиться и снятия с него судимости, таким образом дав бывшему сидельцу возможность вновь официально вернуться в Москву и поселиться там с семьей. О, эти советские бюрократические игры! Вечная им память. Как и память тем, кто умел их преодолевать.
«В борьбе за народное дело»
После своего «Туруханска» Игорь наслаждался эстонской свободой. Был весел, много пил, что-то напевал. Читал свои «гарики», которым вскоре суждено будет разойтись по стране в десятках тысяч экземпляров на хорошей бумаге под маркой лучших российских издательств. Рассказывал с живостью и некоторым странным воодушевлением про Сибирь, где оттрубил пять лет. Меня удивлял его оптимизм – он вспоминал о лагере и ссылке как-то по-доброму, без злобы. Вот одна из его баек, записанных мною во время нашего совместного пребывания в доме Самойлова.
«В соседнем с моим лагере, – рассказывал Губерман, – сидел старый еврей, «бытовик», который что-то украл у себя на заводе. Фамилия у него была Райзахер. Кличку ему дали – Меняла.
– Понимаешь, – спрашивал он меня, – какие там люди сидели?
– Понимаю, – кивал я».
Сочинил он эту историю или нет, не знаю, но все равно в этом что-то было. И таких историй было множество. Сегодня все это можно прочитать в его воспоминательной прозе, изданных на доисторической родине «Прогулках вокруг барака». Но тогда все мы – и Давид Самойлович, и жена его Галина Ивановна, и ваш покорный слуга – слышали это впервые и в устном изложении самого автора, излагающего все эти байки с присущим ему темпераментом и энергией. Читал Игорь и поэтическо-иронические «раздумья» о своей судьбе, написанные в неволе:
Судьбы моей причудливое
устье
внезапно пролегло через
тюрьму
в глухое, как Герасим,
захолустье,
где я благополучен, как Муму.
Говорил, что вдруг озаботился женской тягой многих тогдашних советских женщин, мечтавших выйти замуж за лондонских денди с помощью известного всем места:
Словить иностранца
мечтает невеста,
надеясь побыть
в заграничном кино
посредством заветного
тайного места,
которое будет в Европу
окно.
А сходившись к обеденному столу, два поэта, пожилой и не очень, состязались в остроумии. Когда Игорь декламировал про «огромный орган безопасности», ДС отвечал ему эпиграммой, написанной еще в 1981 году:
Какой уютный дом –
зачем его бояться!
Где манит огонек, почти
всю ночь светясь.
И хочется пойти,
и хочется сознаться
И правду объяснить
про каждого из нас.
Игорь подхватывал тему и настаивал, что:
В борьбе за народное дело
Я был инородное тело.
Только-только начиналась очередная оттепель, затеянная Горбачевым. В обеих столицах уже шумели народные витии, осмелели газеты и журналы, что-то разоблачали по ТВ. Никто тогда и не предполагал, во что все это выльется. ДС на исповедальные строки Игоря откликался «Философемой о текущем моменте» (философема была длинная, привожу лишь эти три строфы):
Не пою свободу слова
Или гласность.
А пою сегодня снова
Непричастность…
Не причастен ни свободе,
Ни террору,
А мечтаю о природе
В эту пору…
Демократии желаю
Только пьющей.
«Помоги, – к тебе взываю, –
Всемогущий»
<…>
 Как не любить народ Бутылки? Фото Евгения Лесина |
После разговоров о несвободе, изначально не присущей России, и демократии, так трудно с бунтами и кровью насаждаемой в ней сверху, Игорь резюмировал:
Сколь пылки разговоры
о Голгофе
За рюмкой коньяка
и чашкой кофе.
Но больше всего ДС нравилось:
Не стесняйся, пьяница,
носа своего,
Он ведь с нашим знаменем
цвета одного.
Было довольно забавно наблюдать за «дуэлью» двух талантливых остроумных и ироничных поэтов – мастера и так и не ставшего у него подмастерьем – людей, наделенных Господом юмором и талантом.
В конце концов, по прошествии некоторого времени Игоря прописали в доме Самойлова на улице Тооминга, 4. ДС к тому времени уже был в Пярну человеком известным. Можно сказать, в некотором роде живой достопримечательностью. Органы хотя были и советскими, но все же с национальным оттенком и, мне кажется, где-то исподтишка хотели насолить Москве – вот вы этого самого Губермана у себя в столицах не прописываете, а в наших Палестинах за него уважаемый человек хлопочет. Почему мы должны отказать? Да и места у уважаемого человека в нашем городе достаточно. Короче, когда все процедуры «этот самый Губерман» прошел, я услышал в незабываемом авторском исполнении его ответ Тютчеву: «Давно пора, е… мать,/ умом Россию понимать!», который давно гулял по городам и весям необъятной родины. Жалко, что до сих пор мало кто понимает.
Из «Европы» на Ближний Восток
Вплоть до своего отъезда в конце 80-х на родину предков, куда Игорь стремился всю свою сознательную жизнь, он снабжал меня не переводившимся у него Тамиздатом. А в 90-х вызрела поездка в Израиль у меня. Тогда, в начале этих лихих, как сейчас любят выражаться некоторые, годов, я вместе со своим товарищем Артуром делал журнал «Европа + Америка. Бестселлеры трех континентов». Работал я в редакции без году неделя, пришел в «Европу» после того, как распалось издательство «Весть», которое я создавал со своими друзьями. Оставлять журнал надолго было неловко, но Иерусалим, Вифлеем – Святая земля!
– Понимаешь, – говорил я Артуру, сидючи за редакционным столом, – Моисей! 40 лет! (пауза). По пустыне! (громко). Евреев! (страстно и безнадежно). Водил! Без компаса!!!
Слежу за реакцией – реакции никакой. Тогда я усиливал свой натиск, взывая к историческому состраданию к народу, блуждавшему столько лет в песках:
Подумай, как им было днем жарко, а ночью холодно!
– Ты забыл про Христа, – невозмутимо пожимал плечами Артур. – И про исцеление Лазаря и реку Иордан, – подумав, добавлял он.
– Да, – соглашался я, – Иордан. А была еще и Тайная вечеря. Ты знаешь, чем все это кончилось?
И, продолжая наступать, делал такой ход:
– В конце концов, там же Губерман! И собираюсь я туда не на 40 лет, а всего-то на три недели.
– Хорошо, – уступил Артур. – Десять дней, и ни одного больше.
– Но ты забыл про Мухаммеда, – цеплялся я за пророка, как за последнюю соломинку, – и мечеть Аль-Акса, ведь это тебе не хухры-мухры, а третья (я подчеркивал, третья) по значению святыня ислама. И вообще, я хочу еще на Красное море… рыбок посмотреть, – добавлял я весьма жалостливым тоном.
– Торг неуместен, – отвечал Артур. – Давай вычитывать верстку.
«Ну, десять так десять, еще не вечер, подумаешь – пророк, обойдусь иудейскими и христианскими святынями», – думал я в самолете, взявшем курс на святую землю, где я должен был выступать по русскоязычному ТВ и где кроме Игоря меня еще ждали встречи и с другими литературными знакомыми.
Я снял с себя российские вериги
Но первым был Губерман. Обожженный ближневосточным солнцем, загорелый и обветренный хамсинами, с огромным, выдающимся на худощавом лице со впалыми щеками, скульптурно вылепленным носом и живыми глазами, Игорь весело рассказывал о своем житье-бытье на обретенной им исторической родине. На мой вопрос: «Ну как?» – он сразу же ответил иерусалимским гариком:
Я снял с себя российские
вериги,
в еврейской я теперь сижу
парилке,
но даже возвратясь
к народу Книги,
по-прежнему люблю
народ Бутылки.
А затем, широко улыбаясь, перешел на презренный язык прозы:
– Живу в Иерусалиме, работаю в Тель-Авиве у Эдика Кузнецова в газете «Вести». Редакционная машина заезжает за мной и другими иерусалимцами, через час мы в Тель-Авиве. Езжу выступать по всему миру. Читаю гарики – слушателей хватает. И в Америке, и в Германии – везде, где есть наши люди.
Игорь потащил меня в редакцию газеты. А затем на выступление Кузнецова. Перед вновь прибывшими Эдуард подробно, с деталями рассказывал, как в начале 70-х пытался украсть самолет у советской власти и улететь на нем в Тель-Авив. Но у него ничего не вышло – его судили, а потом выпустили из лагеря и отпустили на историческую родину. И вот теперь он редактирует «Вести» и пишет книги.
По Игорю было видно, что он доволен и вполне счастлив, достигнув в результате того, к чему так долго стремился. На встречу он приехал с лекарствами, которые просил передать своей горячо любимой (действительно так) теще. И еще просил передать привет Галине Ивановне. К тому времени не было уже Самойлова, в доме которого на берегу Балтийского залива мы провели с Игорем немало приятных часов. Во время нашей встречи Игорь прочел несколько новых гариков. Два я запомнил:
Все социальные системы –
от иерархии до братства –
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и бл...ва.
Мне показалось, что он стал умудренней и философичней. Ощущение не подвело. Когда мы уже попрощались и я пошел к остановке, в спину тихо торкнуло:
Куда по смерти душу
примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче
климат,
но лучше общество в аду.
Ну а лекарства и привет Лидии Борисовне от ее уже почти библейского зятя я передал, вернувшись в Москву.
