Денис Безносов
А.Ник. Раскол слов (предисл. Б.Констриктора, послесл. П.Казарновского, комм. М.Евзлина).
– Madrid: Ediciones del Hebreo Errante, 2012. – 68 с.
При жизни А.Ника (1945–2011, псевдоним Аксельрода Николая Ильича, образованный из первых букв фамилии и имени) у него вышла книга («Будильник времени», СПб., 2008). Некоторые его произведения публиковались в самиздатских журналах «Часы», «Транспонанс», «Митин журнал» и в нескольких антологиях. «Раскол слов» – первое, уверяют издатели, посмертное издание стихотворений А.Ника. «Сюрреалистическая контрабанда потустороннего», – по словам Бориса Констриктора. Автор представлен также в качестве художника: поэтические тексты перемежаются абстрактными графическими работами, которые, в сущности, могут восприниматься как самостоятельные несловесные высказывания, не иллюстрирующие стихи, а говорящие с ними наравне.
Поэзия А.Ника развенчивает смысл как таковой, любая фраза внутри искаженного метасемантического пространства обладает множеством потаенных значений и в то же время ничего не значит. Мир этой книги насквозь пропитан алогичностью. Отсюда заявленный в заглавии «раскол слов»: само по себе слово скомпрометировано, оно больше не может обладать нормативным смыслом, дабы не быть неправильно истолкованным; более того, оно вообще не должно иметь нормативного толкования. И раскол сначала возникает между словами, а затем прокрадывается в самую глубь словесной анатомии, переделывая полностью все пространство.
«А.Ник – это целое, самостоятельное, самобытное поэтическое явление, которое абсурдирует автоматическое, клишированное, банальное, – пишет в послесловии к изданию Петр Казарновский, – многие его стихотворения восходят к узнаваемым фольклорным образчикам, вскрывая неожиданную, прихотливую логику вторгнувшегося в них индивидуального сознания». То есть перед нами столкновение общего и единичного – попытка пересказать по-своему общеизвестное, тем самым выявляя его скрытые качества.
Отсюда интерес А.Ника к реконструированию фольклорных жанров: песни, детской считалки или, например, докучной сказки о «Попе и его собаке». В парафразе А.Ника поп заменяется клопом, а собака – клопихой: «У клопа была клопиха/ Он ее любил/ Но как только захворала/ Он ее сгубил// В стену заховал/ И басню написал:// У меня была клопиха/ С нею вместе спал/ Но как только захворала/ Спать с ней перестал// В стену заховал// И притчу написал…» В отличие от народной сказки, имеющей бесконечное продолжение, стихотворение А.Ника имеет не просто окончание, а даже определенного рода посылку, адресованную читателю: «Коль есть у тя клопиха/ Ты ее люби/ А коль скоро занеможит/ С нею враз кончай…» и т.д. Всем известный народный текст отбрасывает в сторону свое прежнее значение и получает неожиданный обэриутский оттенок; будучи изначально абсурдной, в парафразе сказка теряет всякий нормативный смысл.
Поэт инфантилизирует стихотворение, часто сопровождая его той или иной моралью. Так, например, в басне о Щуке, Лебеде и Журавле (в которой, разумеется, узнается крыловская басня о Лебеде, Раке и Щуке) звери ищут в гардеробе Слона подходящую одежду и, наконец отыскав «предмет прозрачный, эластичный» (предмет никак иначе не именуется), дерутся за него; происходящему ниспослана следующая, по словам автора, «примитивная мораль»: «Зачем искать Слона/ За тридевять земель, когда/ Аптека рядом с домом».
В другой басне мораль, казалось бы, обладает вполне нормативным смыслом, который, однако, удивляет своей простотой, неприхотливостью и тем самым развенчивает сам себя: «За столб держался человек,/ Стараясь не упасть,/ Но все-таки упал/ И нос разбил, и щеки.// Мораль же такова:/ За столб держитесь крепче!» Еще более саркастична мораль к отчасти перефразированной А.Ником басне Крылова о Вороне и Лисице: «Вор украл сыр/ И съел его./ Мораль же такова:/ Кради съестное –/ Жизнь коротка».
Интонационно графика А.Ника отличается от его словесной поэзии – здесь значительно меньше иронии и преобладает некий первобытный ужас. Об этом, в частности, пишет Михаил Евзлин в своем «Семиотическом комментарии к рисункам А.Ника», говоря, что в этих графических работах «обнаруживается horror vacui – именно как ужас пустоты, страх перед открытым широким пространством. Все они представляют образ свернутого, смятого пространства, ставшего беспространственной «массой». Эти рисунки изображают распад первоматерии, сюрреалистически бесконечный процесс исчезновения, сращения сущего с пустотой.
Контрастность поэзии и графики в мире А.Ника сразу бросается в глаза: мнимая несерьезность квазифольклорных саркастичных текстов поэта сталкивается с серьезностью сворачивающейся – наподобие листа бумаги – пустоты, графически запечатленной художником. Визуальное изображение необходимо, чтобы выразить то, то невозможно высказать; поэт ощущает несостоятельность слова: «К примеру… иду по городу,/ Ищу в переулках слова./ Если и найду случайно –/ Кто скажет, не лживы ль они». Все сказанное/высказанное, по словам автора, – «аляповатые, но ядовитые слова»: здесь и печаль, и ирония, и злой сарказм, и непреодолимый страх перед пустотой логики.
