Наследники деда Пантелея

Вячеслав Харченко. Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов.
– М., РИПОЛ классик, 2011.

Народная интеллигентская забава на Руси – сесть кругом, разлить по мелкой таре портвейн «Три топора» (он что-то сродни смазке для интеллектуальных шестерней) и начать философствовать┘

Не так давно в схожей ситуации я дофилософствовалась до формулировки «срез русского общественного сознания» – за что и была поднята на смех и удостоена саркастического вопроса: «Ты, что ли, его мониторила?»

Нет, не я, думаю, но я точно знаю, что кто-то буквально вчера сию плывучую субстанцию мониторил, и так увлекательно┘

Дома попался на глаза свежепрочитанный сборник рассказов московского поэта и прозаика Вячеслава Харченко – и я возликовала: ну вот же он, готовый срез русского общественного сознания! С густыми вкраплениями национальной идеи, национальных мечтаний, заблуждений и разочарований! У него еще название такое┘ очень русское┘ читается – точно смерть Кащеева ловится, в несколько приемов: «Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др.».

Особенно интересно, конечно же, то, что «и др.».

Если же серьезно, может быть, сборник коротких рассказов Славы Харченко (так писателя и на обложке именуют, то ли панибратски, то ли просто братски) на квинтэссенцию нашего массового национального сознания и не претендует┘ Но он являет собой качественную современную прозу – это раз. И неприукрашенный портрет нашего соотечественника, причем не только снаружи, но и изнутри, если можно так выразиться, – это два. И еще – портрет мира, в котором мы живем, глазами этого самого современника, соотечественника, соратника и единомышленника. Это три. Три кита, на которых стоит книга очень лапидарных рассказов.

Рассказы сгруппированы по разделам с тематическими названиями: «Политическое дело», «Социальный статус», «Зигзаг судьбы», «Поэтическая преемственность», «Неведомая травка», «Все мои знакомые и друзья – великие русские поэты», «На новую работу», «Собакокиллер», «Брусиловский прорыв», «Одинокий человек», «Откуда пошла земля Русская», «Унитаз и космос» – и так далее. Но не советую читателям особо на эти названия подразделов ориентироваться. Рассказы в них названиям соответствуют весьма опосредованно, герои, появившиеся в одном подразделе, кочуют по всем прочим, да и в тематике различий не видно. Да и какие могут быть тематические, идейные или художественные ориентиры, когда вся книга Славы Харченко – это «картина мира, причем чудная, как Днепр при тихой погоде» и «непричесанные мысли» (см. «НГ-EL» от 12.05.11, «Пять книг недели»). Стоит ли от «непричесанных мыслей» ждать стройности, академичности, концептуальности? Скорее их ценность – в непосредственности, с которой автор восхищается красотой сопоставления унитаза и космоса!..

Слава Харченко думает и говорит от первого лица так, как говорит «не на публику» простой советский человек, мастер теплосети, приемщик ОТК, бывший офицер, потомок участника Полтавской битвы, поставивший не на ту сторону, выборный мэр деревни Пичково и священник ее же прихода┘ Как думает наедине с собой простой постсоветский человек, выпускник физмата, мехмата, биофака МГУ, МГИМО и Лесотехнической академии, работник банка, технический писатель, брокер на бирже, таксист с невинной склонностью «проверять» карманы задремавших гостей из Москвы, постоянный посетитель люблинских бань, русский поэт, которого «не принимают» в великие, матрос срочной службы, сопливый лейтенант, московский бармен, художник Кондратий и Иван Степанович. Или Прохор Авдеевич. Или Матвеич. Или Егорка.

Мне кажется, Иван Степанович и есть вечная национальная идея: «Один раз к Ивану Степановичу, когда он был на ежемесячном обходе, залезли воры. Они вынесли поддоны с лапочками, гайками и шайбами, забрали инструменты и станочки (всего шесть или семь больших ящиков)┘ Иван Степанович вызвал милиционеров... Через четыре недели его вызвали в участковое отделение, где строго заявили, что по документам у Ивана Степановича из несписанных вещей проходят лишь пассатижи и крестовая отвертка, а всех остальных быть не могло┘ Иван Степанович долго не мог понять, как это вещей нет, их украли, но по документам вроде и не украли┘» Мир кончится или сойдет с ума, а Иван Степанович останется. И загадочность русской души пребудет всегда.

Героя-рассказчика у Харченко чаще всего зовут Славик: «Понимаешь, Славик, всем славы хочется. Никто не собирается работать за деньги, кругом одни бездельники», – ответил Гусейн». Но расшифровывать, где он – писатель Слава Харченко, а где – лирический герой, не желающий смирить «непричесанные мысли», я бы тоже не советовала. Оно вам зачем? Ведь это может случиться с каждым┘ Вот так задумаешься – да поймешь:

Собакокиллер собственной персоной. Фото Александра Анашкина

«Откуда пошла земля Русская

Первым русским был дед Пантелей, а умирая, он стал изменяться: дыхание его превратилось в ветер и облака, голос – в гром, глаза – в солнце и луну, четыре конечности и пять пальцев руки – в четыре части света и пять священных икон, кровь – в реки, мускулы и вены – в Среднерусскую возвышенность┘ А паразиты, живущие на нем, – в граждан».

Может быть, от реального первого лица писателя Харченко написаны «Коктебельские истории», находящие живой отклик у любого участника Волошинского фестиваля. Немного «литературы о литературе» позволительно любому писателю. Но даже если это записки с натуры, на их «смачности» это не отражается:

«Нравятся ли вам ваши стихи?

– Скажите, а вам нравятся ваши стихи?

– Ну как вам сказать┘ в общем нравятся.

– И это правильно, и это правильно! Должны же они хоть кому-то нравиться!»

Прелесть «коротышек» Славы Харченко, по-моему, в мгновенном узнавании и моментальном подспудном согласии: да – это я! Это – мы! Мы – такие! Нас таких – миллионы! Это не то чтобы «забота о достоверности» – нечто более глубокое, сущностное. Сказала бы «народное», да это слово заштамповали в политических баталиях┘ Сказала бы «правдивое» – да сам автор предостерег от такого лобового понимания его книги:

«Правда

Там, где начинается правда, заканчивается литература. И это правда».

Цитировать Славу можно бесконечно. Как всякую хорошую прозу. Но лучше не отбирать у читателя интригу┘