Дерево познается по плодам

«Энергия заблуждения», как у Толстого...
Фото Анны Кролик

Нулевые годы поражают своей литературной тусклостью. То ли дело 90-е. Но, кажется, дело не в том, что яркие писатели исчезли – правильнее сказать, что они вышли из оптического фокуса. Их нет в шорт-листах престижных премий, они не печатаются в толстых журналах, сторонятся литтусовок. Но стоит копнуть – и вот они. С нонконформистом и скитальцем Алексеем ШЕПЕЛЁВЫМ беседует Михаил БОЙКО.

– Алексей, возможно ли сегодня быть последовательным нонконформистом? И как отличить подлинного нонконформиста от имиджевого?

– Теоретически ответить на этот вопрос нельзя. Вряд ли кто-то ставит себе сознательную цель – «быть нонконформистом». У каждого своя жизнь, свой нонконформизм, он может быть показным или, наоборот, скрытым – другое дело, что сейчас фактически никто вообще не хочет его открыть, признать и оценить как некую ценность. Такой категории нет вообще.

И в то же время такая категория есть, потому что есть сие пресловутое благородно звучащее иностранное слово. Но это уже этикетка, упаковка, как в супермаркете. Надо не стремиться купить, купиться, потребить. Дерево познается по плодам его. Здесь должны действовать рецепторы метафизической тревоги, шестое чувство, у кого оно есть. Подлинный, совершенный нонконформист один – Иисус Христос, но и ему навязан нонконформизм имиджевый. Большая часть людей, конечно, не видят дальше этого, но есть ведь и настоящие верующие.

– Что такое «радикальный радикализм»?

– Концепция, которую провозгласило объединение «Общество Зрелища». Первоначально это называлось «искусством дебилизма» или «отгрибизмом», теперь именуется так, а еще стилем хрэщ. В центре всего этого метод антикатарсиса, направленный на борьбу с масскультом: клин клином вышибают – чтобы спародировать, деконструировать попсу, нужен дебилизм еще более радикальный, примерно так. Или проще: «Чтоб зрителю стало стыдно за то, что мы представляем», и в итоге от противного, от зеркала, открывается путь к катарсису настоящему.

Мы пытались реализовать такую концепцию в литературе и музыке, хотя более или менее ясно сформулированная концепция – нечто вторичное, наносное. В составе «ОЗ» два человека – Александр О’Фролов и я. Со времени своего возникновения в 1997-м оно находится «в периоде полураспада», воссоздаваясь только на момент записи альбомов, текстов и аудиоспектаклей по ним.

– Один из ваших романов называется «Maxximum exxtremum». Считаете, что ничего экстремальнее не может быть?

– Поначалу я апеллировал к математике, хотел совместить в названии самую высшую и самую низшую точки, но, поскольку подзабыл ее со школы, немного ошибся. Эти точки, как известно, называются «минимум» и «максимум», а «экстремумы» – их общее название. Я придумал другое заглавие, но издатели убедили меня взять для публикации именно это, ведь и в нем есть смысл, смыслы. В романе действительно описано «максимально экстремальное» – может быть, не столько в событийном плане, сколько в экзистенциальном┘ бытовом плане: бытие героев, в котором как раз зафиксирована и история группы «Общество Зрелища». Созданию «обществ» и вообще хоть какому-то творчеству и выделению из провинциальной серости наша жизнь, окружение никак не способствовали – наоборот, агрессивно препятствовали┘

– Назовите самых радикальных, на ваш взгляд, современных российских писателей.

– Это те, кто и представляет радикальный радикализм, то есть я и О’Фролов в производстве явлений «Общества». Есть всем известные Лимонов, Сорокин, Витухновская, Егор Радов, Гарик Осипов, но это уже прошлый век. Крусанов, Елизаров, Алексей Иванов – радикалы? Сразу и не поймешь. Достоевский, Толстой, Салтыков-Щедрин – это понятно. Мамлеев┘ Вот вся эта западная шушера, по-прежнему у нас популярная, типа Вэльша да Мураками – сразу видно: радикалы!.. (Смеется.) Есть еще философы, те гораздо внушительнее.

– С литературоведением вы совсем распрощались?

– В диссертации я решал заявленную в ней проблему для себя. Решил: Достоевский лично к «совращению малолетней» никакого отношения не имеет! Доказать это научно-практически нельзя, да и слово «научно», как мне открылось, судя по таким дисциплинам, как литведение и психология, в особенности в их диссертационном изводе, лучше взять в кавычки.

Сейчас я пишу рецензии на книги, фильмы и рок-концерты для сайта rabkor.ru, такая вынужденная, тяжелая для меня, но ответственная работа; в восьмом номере «Дружбы народов» выходит статья «по мотивам» главных из этих рецензий.

– Складывается впечатление, что вы публикуете свои тексты в том виде, в каком они возникают, не переделывая и не редактируя их. Это так?

– Нет, конечно. Просто я переделываю их так, чтобы оставался первоначальный порыв, полет, экшн, драйв┘ Структура остается первоначальная, меняются в основном детали.

– Для кого вы пишете?

– Не знаю. «Для себя, а печатаю для денег», как Пушкин. Для тех, кто ищет – чего-то непонятного, необычного, необъятного┘ Прочитав полстраницы из моей книжки, он сразу поймет – вот оно! Как я, когда мне было невыносимо плохо и одиноко, читал Достоевского или слушал Летова┘

– Почему почти все ваши произведения написаны от первого лица? Вы нарцисс?

– Уже после первого своего романа, в названии которого, кстати, в том числе зашифрована история Нарцисса, я назвал свой метод «эгореализм». Но вообще-то не все – есть, к примеру, три крупные вещи от лица женских героинь: что ж теперь, опять искать подтекст? У меня просто установка на документальность, такое мокьюментари – и главный герой тут уже воленс-ноленс тот, в чьих руках камера или перо┘

– Можете поставить диагноз нашему времени?

– Я и так уже зело пафосно говорю. Ну, понятно, конечно, что без юмора художнику никуда, остроумие – один из ориентиров для моего письма: о тяжелейших ситуациях и проблемах писать весело┘ А интервью – тут надо серьезно, кратко. Вообще суть здорового юмора – взгляд на себя со стороны и на все остальное – некий анализ, сравнение с идеалом, построение иерархий. А наше время, «постобщество», отличается тем, что все равно, все равны, считают себя равными, пустое зубоскальство, наглость, наплевательство, социальная атомарность. По-моему, такого еще никогда не было.

И в природе что-то необратимое творится. «Как в последние времена» – недавно был на своей малой родине, там уж так говорят, причем люди к мистицизму не склонные. Жара 45 градусов ежедневно, кондиционеров и пластиковых окон, культурных и увеселительных заведений, где можно спрятаться, естественно, нет. Вместо смога – пылевые облака от снующих по разбитой в мелкую пыль дороге грузовиков и тракторов. В райгазете пишут: дорогу теперь восстанавливать ни к чему, все равно село загибается. С огородов и садов тоже мало чего соберешь, тем более что от близости к посевам они отравлены гербицидами и т.д. Так называемое фермерство и так не приносит дохода, никем не поддерживается, теперь еще земля растрескалась, все пожухло. Но бедные сельчане, что делать, вкалывают круглые сутки. Кто-то пьет...

А ночью – подъезжает к развалившемуся клубу какой-нибудь молодчик на тачке, открывает багажник и врубает гипербасы – в домах из-за духоты окна и двери раскрыты, у людей даже приступы случаются, но осадить юного недомеломана некому, милицию не вызовешь, поскольку ее нет, да главное в том, что он просто не понимает, какие к нему претензии!..

Одну повесть я посвятил сельской реальности. В моем новом романе, который я сейчас завершаю, «Снюсть жрет брют», сильна теоретическая часть, как раз радикальная критика современного человека и общества на основе антиномии понятий «работа» и «алкоголизм».

– Годятся ли на что-то маргиналы, которых вы описываете в своих произведениях?

– О да, кроме персонажа «О.Шепелёв» в большинстве моих текстов всех основных героев можно перечесть по пальцам. Это вся наша компания, «субобщество». К сожалению, со времен моего первого романа «Echo», о котором критики писали, что там «представлена жизнь начинающих алкашей», прошло много лет и все изменилось не к лучшему. Именитый О’Фролов живет у себя в селе Столовом, работает столяром, периодически отводит душу запоем. Как он выглядит и что говорит, можно узнать из недавнего импровизированного интервью, выложенного на ютьюбе. Иногда он навещает в Тамбове «святых от алкоголизма» Максимия и Ундиния, и их полежаловки длятся неделями. Они безработны, асоциальны, да и здоровье, мягко говоря, уже не то. А зачастую пьется ведь и по сей день все тот же антисептин – отрава из аптеки, воздействию коей на мозг и посвящена «Дью». Сотрудничать с ними весьма тяжело, в последнее время почти невозможно. Все это щемяще грустно.

Тем не менее О’Фролов проявил себя как композитор – записал дома на компьютере два сольных альбома весьма замысловатой, мало на что похожей лирической музыки. Св. Максимий, взяв псевдоним Берков, набирает локальную и сетевую популярность со своим ВИА «Поющие гондолы».

– У вас есть сверхцель?

– Есть. Определить ее словами трудно, разве что самими этими ее двумя составляющими: «сверх» – то, что вверху, не здесь, выше всего суетного и земного, и «цель» – то, к чему необходимо двигаться и чего все же как-то можно и нужно достигнуть.

– Куда собираетесь двигаться дальше?

– Я, как всегда, в тупике. В жизненном, слава богу, не в творческом. Недавно сменил тринадцатую съемную квартиру, вновь безработный┘ Работал редактором крупной рекламно-информационной газеты в Подмосковье (140 тысяч тираж, и, кстати, называлась фразой-слоганом из «Дью с Берковой» – «Себе и сильно»!), пытался работать научным сотрудником в музее Есенина в Москве, но сама система, давление капитала, обывательщины, когда от работника требуются не его профессиональные навыки, а не понятно кем выдуманное бредовое качество – «желание работать», – все это не оставляет почти никакой надежды.

Книги издаются с большим трудом, издатели вежливо отвечают: «Неформат». Зато дает энергию творчества, протеста, может быть, «энергию заблуждения», как у Толстого, – но это точно, я чувствую, себе – и сильно! Я ни минуты не сижу без дела. Много литературного труда, много планов, связанных с организацией концертов «Общества Зрелища», записью новых альбомов и радиопостановок. Хватило бы только энергии витальной!