Михаил Бойко
Это не просто рисунок, это область психотерапии┘
Рисунок Аллы Бурно из книги Марка Бурно "О характерах людей"
Давно известно, что творчество оказывает целебное действие. Изучение характерологии также, оказывается, производит психотерапевтический эффект. А что если совместить занятия творчеством с изучением характерологии? Об этом с основателем школы «Терапии творческим самовыражением» Марком Бурно беседует Михаил Бойко.
– Марк Евгеньевич, я узнал о вас из книг Вадима Руднева, который пользуется вашей типологией характеров. Интересно, как вы проводите первичную диагностику? С помощью тестов или личной беседы?
– Прежде всего, с помощью личной беседы. Беседы врача с больным или здоровым человеком. Благодаря клинической беседе у клинициста складывается свое профессиональное впечатление о человеке, его клинический портрет. Клиницист деликатно расспрашивает или слушает, наблюдает, о чем и как человек говорит, о чем не говорит, как именно отвечает на разные вопросы. Пытается выяснить какие-то душевные расстройства, личностную почву, на которой могут вырасти эти расстройства по причине обстоятельств или сами по себе, из больной души, – с прежде незаметной болезненностью. Это особенная, клиническая, работа, при которой можно и не притрагиваться к душе человека, рассматривать его незаметно, прислушиваясь, например, к тону его голоса. При этом важно нести в своей душе искреннее уважение к человеку, к его личностной, духовной, неповторимости с поиском доброго в нем. Только это и, конечно же, согласие человека поговорить с психиатром дают право специалисту на клиническую беседу. Беседа отнюдь не всегда заканчивается диагнозом, даже диагностическим предположением. Нередко бывает и впечатление: «здоров», т.е. не болен душевно, просто здоровое своеобразие души. «Здоров» по-латыни – sanus. Это, как многие считают, лучший диагноз.
Точнее тестов, конечно, живая беседа; опытный клиницист чувствует, знает, о чем должно спросить. Нередко он и до разговора с человеком по тому, как тот говорит, двигается, по тому, что видится в его взоре, в мимике, уже чувствует, кто перед ним, и потом лишь уточняет это вопросами. Прицельно, не спрашивая обо всем студенчески по порядку. Как опытный невропатолог не будет простукивать молоточком человека, по студенческой инструкции. А стукнет здесь, там, и ему уже многое ясно. Тесты, опросники – важное подспорье, но оно является продолжением той же клинической беседы. Бывает, сложно непосредственно разобраться в душевном состоянии человека, в природе его душевных расстройств, и тогда тесты неплохо помогают. Наталкивают врача на какие-то предположения: вот о чем надо еще спросить. Особенно в трудных диагностических случаях, добытое клинически важно соотнести с результатами экспериментально-психологического исследования, особенностями неврологическими и телесными (включая телосложение, например, до формы ушей и рук). Но решает все клиническое размышление, клиническое мировоззрение. Клиническое обобщение всего выше указанного не способен сделать и лучший психолог на свете, а это важнейшее для применения лечения во всех его особенностях (включая и лечение определенными лекарствами).
– Вы используете для психотерапии художественные тексты, а как вы оцениваете терапевтический потенциал того или иного произведения?
– В творческом тексте живет особенная душа писателя. Причем в тексте не только писателя, но и любого человека, который пишет от души, искренне, например, в записную книжку или пишет письмо знакомому. Когда смотрим в музее портреты, читаем рассказы писателей, то, в сущности, имеем дело с их автобиографиями. Даже если живописец создал пейзаж – все равно это его жизнь, автопортрет. Потому что в истинном творческом произведении присутствует неповторимость. Это только этот человек мог создать и более никто.
– Это путь эмпатии, вчувствования в текст? Или есть формальные критерии?
– Если говорить клинически-психотерапевтически, слово «эмпатия» – особый западный термин, обозначающий «как бы» сопереживание. Он несет в себе по причине западной прагматической настроенности этот технический мотив «как бы». А клиницизм, я убежден, противоположен прагматизму, он всегда искренен, не теоретичен. Это не сопереживание с роджерсовским (Карл Роджерс) техническим «как бы», а натуральное, живое, но врачебное сопереживание. Это когда по-настоящему, волнуясь, во внерабочее время, переживаешь за пациента, но не как, например, отец, брат, а как врач. Это необходимо в работе с больными шизофренией. В других случаях следует быть в этом отношении в общении с пациентами весьма осторожным.
– А нейтральный текст, который ничего бы не говорил о душевном строе человека, возможен?
– Конечно. Например, стандартные характеристики, в которых нет того, кто писал, и того, о ком написали.
– В принципе по тексту, в который человек немного вложился, возможна диагностика автора?
– Если написано от души, искренне, можно предположить особенности души человека, который это написал. Даже научное творчество, включая теоремы и цепи вычислений, – может говорить об особенностях души творца. В них есть своя красота, а красота для клинициста – всегда личностна. Другое дело как понимать личность. Для одних личность есть божественное, только Бог личен, а люди несут в себе песчинки божественной личности, которые гнездятся в них во время жизни. А другие люди, сообразно своей иной природе, чувствуют личность как то, чем светится тело, как то, что, наполняясь содержанием мира, возникает из тела и отвечает своими особенностями особенностям тела. Это, в сущности, одухотворенно-материалистическое мироощущение. Предрасположенность к нему врожденна, как и предрасположенность к идеализму.
– Вы пишете, что среди пациентов, с которыми вы работали, преобладают люди дефензивного типа┘
– В одних людях больше дефензивности, то есть переживания своей неполноценности, несостоятельности, что обнаруживается как робость, нерешительность, стеснительность, склонность к тревожным сомнениям, стремление думать о себе хуже, чем ты есть на самом деле. И есть люди, у которых много уверенности в себе, практичности, агрессивности. Если дефензивность – защита, пассивная оборонительность, то агрессивность – нападательность, боевитость. В одних людях больше одного, в других – другого.
– Дефензивность особо присуща русской культуре?
– Такой вывод делали многие, изучавшие русскую душу. Особенно тонко об этом писал Бердяев, даже называвший русскую душу святой, «бабьей». В России существуют весы, и на одной чаше дефензивность, скромность, неуверенность, нерешительность, робость, соединенная с жалостливостью к тем, кому еще хуже, чувство виноватости перед теми, кто страдает, а на другой чаше агрессивность – российское «звериное» (Бердяев), грубость, лень. Понятно, между этими полюсами-чашами расположены переливы, смешения. И преобладает по временам в истории России то одно, то другое. Особенно свойственна дефензивность русской интеллигенции, истинной русской интеллигенции. В этом, думается, состоит загадка русской души – в особой сочувствующей страданию другого дефензивности, в этой робости, ранимости, неуверенности в себе, тревожной склонности к анализу с обостренно-критическими переживаниями по поводу своих поступков, своего поведения. Отсюда и давнее нутряное стремление российских интеллигентов к общественной полезности. С этим связана и русская соборность. Мариэтта Шагинян цитирует Лаврова. Он писал о замерзшем оборванном русском интеллигенте, который мучается оттого, что на другой стороне улицы проститутка вынуждена торговать своим телом. Хотя он, может быть, и замерз больше, и голоднее ее. Шагинян пишет, что таких интеллигентов больше нигде не видела, а она много путешествовала по миру. Вообще слово «интеллигент» – русское слово, наполненное нравственным переживанием, не то, что интеллектуал. В слове «интеллигент» звучит, прежде всего, застенчивое убеждение в том, что каждый, при условии стремления к добру, должен быть свободен в своих чувствах, желаниях, мыслях, должен быть сыт и одет, нельзя ранить его самолюбие. Интеллигент тревожно-аналитически жалостлив к несчастным и склонен к нравственно-этическим исканиям. Интеллигентность невозможна без дефензивности, без переживания своей вины перед теми, кому еще хуже. Даже если это бедняки, которые пьянствуют и ленятся работать. Понятно, все это поспособствовало Октябрьской революции, тогдашнему перевороту. Революции во многом помогли произведения сочувствующих народу русских писателей-интеллигентов – Чехова, Толстого, многих других. Русские интеллигенты, конечно, сами пострадали от революции и многие из них не хотели ее, но они не могли жить по-другому, не могли не жалеть тех, кому плохо, тех, кто страдает, призывали: иди к униженным, иди к обиженным.
– Вы читали работу американского слависта Даниеля Ранкура-Лаферьера «Рабская душа России»?
– Нет. Я стараюсь читать книги о русской душе, но об этой книге не знал. Спасибо, что сказали.
– Он опирается на слова Достоевского, что существует «исконная потребность в страдании, страдании во всем, даже радости», ибо «русскому человеку наслаждение невнятно без страдания».
– Да, согласен, но лишь в отношении особого рода интеллигентов.
– Вам наверняка попадаются современные газетные или журнальные тексты, современные художественные книги. Можете поставить диагноз нашему времени?
– Подлинная русская интеллигенция старого времени, о которой сейчас говорил, будь то русские психологические писатели, живописцы-передвижники, русские интеллигенты-ученые, – конечно, ушла сейчас в тень. Но генетически она неистребима. Органичное соединение дефензивности со стремлением к общественной пользе сохраняется, но не звучит сейчас так выразительно, как в конце XIX века, в чеховские времена. Сейчас особое жестокое время запоздалого становления второго российского капитализма. В такую пору дефензивная художественная творческая интеллигенция, думаю, не интересна массе людей. Люди живут деньгами, захвачены западным постмодернизмом, стремятся «полюбить себя». Это «полюбить себя» вообще какое-то дикое извращение для русского человека. Но возрождение истинно российского непременно произойдет.
– Вы захватили большой отрезок советского времени. Как вам кажется, какая среда более патогенна?
– Смотря для кого. Российские дефензивные люди сегодня страдают от своей застенчивой неприспособленности больше, чем прежде. В советское время у них были свои другие страдания, но тогда происходила одухотворенная жизнь, пусть на кухнях, что-то живое пробивалось в печать, что-то вырывалось на сцену, была соборная духовная общность творческой интеллигенции, это я помню хорошо, и некоторая часть простого народа тянулась к этому. Другие, дельцы, приспособленцы, жили вольготно. И, конечно, я помню страхи людей и свой собственный страх оказаться «врагом народа», потерять возможность делать свое любимое врачебное дело. Но мы читали толстые журналы, выискивали в них живое, психологическое, социально-критическое.
А сейчас у большинства – стремление быть «успешным», богатым, любить себя. Все это, конечно же, не по душе настоящей русской интеллигенции. Она вынуждена делать не то, что ей хочется, страдает за своими механическими делами, вынужденно занимается коммерцией. А раньше, вы этого не помните, почти все получали примерно одинаковую зарплату, дешево стоили продукты, все были сыты, до поры до времени, работать не приходилось с утра до вечера – можно было много читать и разговаривать. Интеллигенция не нуждается в богатых дворцах, роскошных дачах, ей это в докуку, это даже ей неприятно, обременяет хозяйственными заботами, отнимает время от чтения, писаний, размышлений и общения с теми, кто тоже читает и думает.
Дефензивные пациенты, тревожно-депрессивные люди посещают сейчас наши психотерапевтические группы, группы творческого самовыражения. Одухотворенные творческие занятия, погружение в русскую культуру прошлого времени с психотерапевтическим анализом – все это лечит их. Но они обычно равнодушны к современным писателям. Чехов – вот для нас современный писатель, причем без всяких переделок, не как в современных театрах, а Чехов в своем времени, чтобы не потерять бесценную проникновенность творческим погружением в прошлое, что, кстати, входит в нашу терапию творческим самовыражением (ТТС). Вообще создается впечатление, что и просто углубленное чтение русской классики сегодня серьезно лечит многих тревожных, тревожно-депрессивных, сложных душою, людей.
– Вы сами занимаетесь с группами или ваши ученики?
– Терапию творческим самовыражением можно назвать методом-школой, потому что его практикуют психотерапевты во многих городах. Но массового распространения метод не получил. Он нужен все же лишь дефензивным людям, пациентам. И сравнительно немногие психотерапевты могут этим одухотворенно-клиническим методом заниматься, для этого самому нужно быть дефензивным. Все же терапия творческим самовыражением рассыпана тут и там по стране и ближнему зарубежью. Те, кто занимаются ТТС (врачи, психологи) обычно занимаются углубленно, опубликованы сотни статей о работе этим методом, защищено более десяти диссертаций и диссертационная работа продолжается. ТТС вошла в государственное последипломное преподавание врачам и психологам, выпущено немало книг, учебных пособий. Это отечественный метод, самобытный, созвучный россиянам, выросший из российской культуры, российской природы. Если совсем коротко, ТТС – метод, помогающий жить в творческом вдохновении сообразно природным особенностям своей души, которую мы вместе с пациентами изучаем.
– Как к вам попадают пациенты?
– У нас, на кафедре, каждый вторник – день консультаций. В этот день, предварительно записавшись по телефону, к нам приходят, чтобы посоветоваться, все, кто хочет. Это все бесплатно, лечение также у нас бесплатное. Мы приглашаем на лечение пациентов, которым можем помочь. Как и на многих кафедрах страны, мира, пациенты по-возможности «платят» нам своим участием в педагогическом процессе. Может потребоваться и на конференции рассказать о себе, и позаниматься с нашими молодыми врачами. Срок краткого курса ТТС 3-3,5 месяца. Есть у нас и гипнотические сеансы, как часть ТТС. Со временем можно пройти и второй курс лечения, более усложненный. Может быть, кого-то останавливает, что краткая консультация во вторник происходит не наедине, а ex consilium в психотерапевтической гостиной. Дело в том, что мы должны познакомиться с человеком и подобрать лечащего врача, который почувствует, что это именно его пациент. Тот, которому уже хочется помогать.
– Но занятия-то групповые?
– И индивидуальные, и групповые, и домашние. Группы творческого самовыражения, занимаются в уютной обстановке, чтобы тревожным пациентам было спокойнее на душе. Сравните с психологическими группами, где стулья выстроены в круг, в середине стоит «горячий» стул, на котором сидит пациент, и все его расспрашивают, иные неосторожно, дают советы, пытаются вытащить из него то, что он, возможно, не хотел бы говорить. У нас же чай, тихая музыка, настольная лампа, свечи, слайды, можно, как говорится, застенчивые глаза спрятать за чашкой чая, можно не говорить, если не хочешь, и тебя поймут, совсем не обязательно участвовать в беседе, отвечать на вопросы. Можно просто посидеть молча несколько вечеров, а потом человек сам начинает участвовать. Задача лечебного курса – узнать себя, свой характер, свои расстройства в сравнении с другими характерами, расстройствами, проникнуться тем, что все мы разные, что есть своя сила слабости и есть «слабость силы» (как называет это петербургский профессор Юрий Васильевич Попов). В этом отношении наша группа творческого самовыражения – как бы маленькая лаборатории жизни. Пусть каждый почувствует себя самим собой сообразно своей природе, узнает себя. Психотерапия может быть самой разной, внешне не похожей на медицину, – лишь бы не была безнравственной. Разнообразное лечебное творчество есть средство почувствовать себя, узнать свою дорогу в жизни, обрести свет душевный, научиться переживать содержательную встречу с самим собой, то, что называется творческое вдохновение, в котором живут любовь и смысл. Конечно, к этому прибавляются и другие способы лечения. Но ТТС – здесь самое главное. Речь идет о дефензивных пациентах, которым показан этот метод. Другим пациентам помогает «горячий» стул.
– Но ведь кто-то больше любит литературу, кто-то живопись, кто-то музыку?
– Наш курс лечения кратко охватывает все основное в творчестве: живопись, прозу, стихи, музыку, науку. Потом человек идет дальше своей дорогой, например, преимущественно дорогой рисования, творческой фотографии. Но главное – это с помощью творчества понять себя, свои душевные особенности, хронические расстройства, узнать, кто ты, какой у тебя характер: тревожно-сомневающийся, замкнуто-углубленный, авторитарно-напряженный и т.д. И вот когда знаешь, какой у тебя характер, это тебе дает довольно важный ориентир для того, чтобы, опираясь на характер (общее), прийти к своей неповторимости, уникальности. Да, замкнуто-углубленный, да, тревожно-сомневающийся, но неповторимый, уникальный внутри этого повторяющегося склада. Другого такого человека нет и не будет. Это чувство уникальности и лежит в основе творческого вдохновения, создает его – этот светлый духовный подъем, в котором знаешь, во имя чего живешь, в чем смысл твоей жизни. Просыпается в это время любовь в самом широком смысле, хотя бы как доброжелательный поиск добра во всем вокруг тебя.
– А вы сами занимаетесь каким-то творчеством, скажем, как хобби?
– Я не называю это хобби, потому что это входит в метод. Психотерапевт, работающий в ТТС, конечно, должен творчески выражать себя для примера пациентам, иначе трудно побуждать пациентов к творчеству. Мы и фотографируем, и пишем. Кто может, рисует, кто-то играет на музыкальном инструменте. Главное – стремиться искренне выразить себя творчески и не стремиться создавать профессиональные творческие произведения, произведения искусства – это не нужно. Если в группе появляется профессиональный искусствовед или художник, работа затрудняется. У нас не литературный, не философский кружок и т.п. У нас свои критерии – клинические, характерологические: почувствовать себя собою в творчестве, выразить себя сообразно своей природе, обретая целительное вдохновение, вызволяющее из тревожно-депрессивной трясины. Творчество, то есть выполнение какого-то дела неповторимо по-своему, конечно же, отнюдь не всегда создание произведения искусства или науки. Главное – обрести эту неповторимость, самособойность, identity. Когда что-нибудь по-своему, творчески напишешь, то и узнаешь хоть немного, кто ты есть. Сам я фотографирую, пишу психотерапевтические рассказы, но, естественно, не считаю, что создаю произведения искусства. Это не область литературы или искусства, это область психотерапии. Подобно тому, как в личной психотерапевтической беседе можно помочь пациенту, так можно помочь ему и своим психотерапевтическим рассказом, клиническими художественными образами. К этому, кстати, не имеет отношения литературная критика, подобно тому, как она не имеет отношения, простите за сравнение, к проповеди священника.
– Вадим Руднев говорил, что для вас особое значение имеют два человека – Гиппократ и Эрнст Кречмер┘
– Пожалуй, так. Гиппократ – основоположник клинической медицины, частью которой является клиническая психотерапия и, в том числе, ТТС. Клиническая медицина исходит из клинической картины, руководствуется ею в своих лечебных воздействиях, понимает клиническую картину как рисунок саморазвивающейся, самозащищающейся природы, ее «запись» о том, как она защищается от тех или иных вредоносных воздействий (в том числе, генетически обусловленных). Природа, по Гиппократу – стихия. Она может защищать жизнь с великим совершенством. Например, лихорадкой погубит микробов, но эта же спасительная лихорадка может ослабить сердечно-сосудистую работу и привести к смерти. По Гиппократу, врач человеческий помогает природе защищаться совершеннее. Если знает как. А не знаешь, то хотя бы не повреди. В этом отличие от Галена. Гален считал главным врачом не природу, а «Высшую целесообразность». Врач человеческий постигает эту Целесообразность и служит ей. Служит, например, Богу, той или иной теории, концепции, которые существуют изначально, из себя. Эрнст Кречмер, (ушел из жизни в 1964году) – основоположник мировой клинической психотерапии, которая, как уже сказал, есть часть клинической медицины. Клиническую психотерапию классически развивал в первой половине прошлого века московский врач Семен Исидорович Консторум. Он есть основоположник современной психиатрической, уже подробно разработанной, психотерапии. Психотерапия психологическая, воздействующая на душевное состояние человека, исходя не из клинической картины, а из определенной теории, концепции, обычно хорошо помогает душевно здоровым людям, более или менее похожим друг на друга своим душевным здоровьем, но не душевнобольным, страдающим каждый по-своему.
– Вы увлекаетесь философией?
– Только в своем роде, для ТТС, рассматривая предрасположенность к определенной философской системе людей определенного склада души. То есть, преломляю философию характерологически, клинически. Убежден с давних пор, что каждый человек природой своей души предрасположен к своему философскому мироощущению. Мы не можем сказать, кто тут прав и кто не прав. В духе принципа дополнительности Нильса Бора одна философия дополняет другую. Без идеалистического мироощущения, например, не было бы теоретических наук, построенных (для теоретика) на изначально существующих символах. Иным пациентам нужна лишь идеалистическая философия, психотерапия в виде, например, определенных психоаналитических концепций. Кстати, наши пациенты такого склада нередко поначалу познают свою предрасположенность к философскому идеализму, к религии в ТТС и затем, с благодарностью к ТТС, выходят на свою философски-идеалистическую или религиозную дорогу. Возможно, эти наметки помогут читать работы о клинической психотерапии и, в частности, о терапии творческим самовыражением, – тем, кого это заинтересует.
