Кемеровский текст

Всякий критик мечтает овладеть текстом, как женщиной.
Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес. Голая маха. 1799–1800. Музей Прадо. Мадрид

Василий Ширяев, живущий на далекой Камчатке, – не совсем обычный критик. В его аналитических текстах, напоминающих законспектированный поток сознания, всегда намеренно много грамматических ошибок. Он умудряется искажать даже фамилии. К примеру, упоминаемый в данной статье «Сенчен» – это писатель Роман Сенчин. Мы сохраняем авторскую орфографию. «Кемеровский текст» посвящен творчеству двух молодых прозаиков из Кемерова, Игоря Кузнецова и Евгения Алехина (кстати, один из рассказов Алехина публиковался в НГ-EL от 11.03. 2010).

Василий Ширяев

пос. Волканный, Камчатка

«Головняки» – это не головная боль, а «головные жизни».

«Выдуманная жизнь хорошо проживается. Я проживаю жизни в голове всегда, кроме случая, когда с кем-нибудь разговариваю. Еду в автобусе в какой-нибудь город – значит:

1) веду новую RAV4 с левым рулем и забираю жену с дачи или

2) маму с дачи или

3) еду в командировку или

4) едем с Саней на рыбалку, затарившись до не хочу.

Вариантов много. Причем дача (на самом деле – большой, но холодный, с поплывшим фундаментом дом, лишенный всех удобств) в той жизни – в голове – уже:

1) утеплена

2) обшита сайдингом

3) сделан теплый туалет

4) проведена вода

5) вставлены пластиковые окна

6) мама рада.

Сейчас приеду, поставлю «Тойоту» в гараж. А на самом деле пилю-пилю целый час на 102-м автобусе до самой дачи».

«На самом деле, я счастливый человек. Даже могу выдумать, что ем – не то, что ем».

Это «Головняки». А вот «Головлёвы».

«Запершись в кабинете и засевши за письменный стол, Иудушка с утра до вечера изнывал над фантастической работой: строил всевозможные несбыточные предположения, учитывал самого себя, разговаривал с воображаемыми собеседниками и создавал целые сцены, в которых первая случайно взбредшая на ум личность являлась действующим лицом».

К Чехову (царствие ему небесное) приезжает помещик:

– Антон Палч, рефлексия замучила..

– А вы водки поменьше пейте!

Рефлексия о вранье/ невранье – убивает литературу. Кстати, «недружественный вам» Беляков убивает лит-ру похожим образом. Человеческий глаз видит окружающее совсем не так как глаз телекамеры. Местный человек смотрит вокруг совсем не так как приезжий. Местный человек погружён в среду и по сторонам вообще как правило не смотрит. По сторонам смотрят туристы. А местному некогда, он думает о своём. Или мечтает, как герой Кузнецова. Что собственно одно и то же.

В том, как и что человек лжёт, больше от человека, чем в том, как и сколько он говорит правды. Рассказы Игоря Кузнецова – это разговоры с самим собой. Я, кстати, коллега Игоря Кузнецова, работаю сторожем, и в силу занимаемой должности пользуюсь служебным положением в целях подслушивания чужих разговоров. Нет ничего скучнее чужих разговоров. А следовательно и разговоров вообще.

Герою Кузнецова надо просто больше думать о том, где деньги взять. И тогда деньги обязательно появятса. А Царство Божие, бабы, водка и рок-н-ролл приложатса.

В принципе герой не между бабами выбирает, а – принять ли тягомотную реальность или полностью погрузиться в «головняки». Но хитрость то в том, что оба выбора будут неправильны. Реальность и «головняки» – это как Папа и Император, между которыми надо не выбирать, а лавировать. Иногда на стороне «головняков» против реальности. Иногда на стороне реальности – против «головняков».

«А Иудушка между тем сидит запершись у себя в кабинете и мечтает. Он представляет себя невидимкою и в этом виде мысленно инспектирует свои владения┘»

Не надо писать «о главном». Напишешь о главном – глядь, а оно уже неглавное. (Интересно посмотреть счета героя: где он брал деньги и как их тратил.) А навязчивые поиски «главного» «в жизни» мешают её, эту жизнь, жить.

Не надо писать для вечности или для Господа Бога. Господа Бога нету, а вечность – это век, то есть чуть длиннее обычной человеческой жизни. Век высчитывается так: складывается время жизни человека и время памяти об умершем. Минус тех, кто сам себя никогда не помнил.

Не пишите для вечности. Пишите для условного негра, который пока ещё не стал Пушкиным, или какого-нибудь древнеримского грека.

Почему Чарлз Буковский культовый писатель в России и Латинской Америке, а не у себя на родине?.. Элементарно. На родине ему не верят. Лжёт он или нет, неважно. «Это нетипично». «Так не бывает».

Поэтому Игоря Кузнецова печатают во Флориде

Евгений Алёхин и стратегия рассказа

Евгений Алёхин был для меня человеком несомненно талантливым. Я восхищался его стилем. Поэтому я решил написать рецензию на его рассказы, которые он прислал мне по и-маилу. И-маил – это электронная почта, если кому интересно. Хотя мне поху, интересно ли кому-то, то что я рассказываю. Сечёте, очём я?..

Поэтому я решил написать рецензию об Алёхине. Я подумал, попил пива и ещё раз подумал. И решил написать сразу крит. статью. Потом я опять попил пива. Я не запомнил марку пива, потому что был уже сильно пьян. Скорей всего, пиво было разливным. Поэтому я решил сделать большой критический обзор кузбасской литературы.

Потом я проверил почту, прочёл надписи на обоях и что получилось.

По-вертикали.

Как строится рассказ?

1) Заглавие

2) Первое предложение

3) Основной текст

4) Последнее предложение

5) Дата написания рассказа

Чтоб сделать из рассказа хокку, следует а) поменять местами пункты 1 и 5 (заглавие и дату), б) выкинуть (заключить в скобки, убрать в подтекст) основной текст. Получится следующая схема:

1) Дата написания

2) Первое предложение

3) Последнее предложение

4) Заглавие

Например:

2008

Элина была для меня человеком несомненно талантливым.

И ядерная снежинка упала на её ресницу.

Ядерная весна

4 марта 2009

Невыносимо тревожно стало после звонка Нади.

Подходил к концу ещё один день новой жизни.

Отвечает LINDURIK

А был ли мальчик-то?..

«Однажды монах явился во время обеда и сел в столовой у окна. Коврин обрадовался и очень ловко завёл разговор с Егором Семёнычем и Таней о том, что могло быть интересно для монаха; чёрный гость слушал и приветливо кивал головой, а Егор Семёныч и Таня тоже слушали и весело улыбались, не подозревая, что Коврин говорит не с ними, а со своей галлюцинацией». (Чехов, «Чёрный монах»)

Если наука – это удовлетворение собственного любопытства на казённый счёт, то литература – это решение собственных психологических проблем на чужой.

Когда говоришь с воображаемым собеседником, главное поймать волну и чтоб пальцы успевали за внутренней речью.

1) человек обращается к воображаемому собеседнику, потому что реальные собеседники в данный момент недоступны, либо нефункциональны («Роскош человеч. общеня»)

2) «Я, например, когда пишу, не даю себе подрочить, пока не допишу две-три страницы». Это о том, как процесс письма собирает организм в личность.

3) и получается петля Нестерова: человек обращается к самому себе как к публике (множеству), в результате личность распадается на габариты. А был ли мальчик-то?.. «Я думал так а мой хитрый мозг меня подставил. Сука! Он всё продумал. Мой мозг хочет покоиться в голове тунеядца, он не хочет, чтоб я работал».

Рассказы Евгения Алёхина во многом (перехожу на литератур-критическое эсперанто)– о невозможности обратиться к самому себе минуя посредствующие инстанции. То ли инстанций слишком много, то ли обратитьтся не к кому. Поэтому наряду с фольклором торговых марок, ткань повествования лир. героя органично инкрустирована (или вплетены?) чужими/ воображаемыме текстаме.

1) Воображаемое письмо отцу из «Добровольцев нет» с кратким резюмэ: «Я бы пристрелился, если бы получил от сына такое письмо».

2) Журнал учётных записей из «В голове багажиста», значительно превосходящий по своей художественной ценности некую книгу Ника Перумова, в котором «было одно душевное письмо, которое написал этот самый Рома перед тем как уволиться, письмо я не буду пересказывать, поскольку это чужое произведение, которое можно поставить в ряд с некоторыми рассказами старика Эрнеста».

3) Съёмки в сериальной массовке с последующим разглашением ложной информации о том, что «он на самом деле изменяет ей, но они поженятся, а потом она узнает, что у него есть любовник».

4) Встречи с читателями/ издателями: «Он стоял раком, держался за живот и смотрел прямо себе под ноги. А под ногами у него, повторяю, валялись распечатки моего романа. Интересно было, вдруг в мерзком старикане обнаружился бы литературный вкус, он бы начал вглядываться в текст, прочёл бы сначала одну из страниц моего романа, а потом бы собрал их и забрал бы домой. Я подумал, что хорошо было бы, если бы этот старика оказался не стариком, а Крусановым или Баяшовым, а ещё лучше покойным Ильёй Кормильцевым».

Ну и попытки связаться напрямую, что в римском публичном праве носило название provocatio:

4) «В туалете я прислушался к себе».

Использование друзей и личной жизни в рассказах именно потому кстати (мы-то с вами понимаем) что личные жизни друзей тоже заранее выдуманы. Поэтому сущности умножать невозбранно.

По-горизонтали

«Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грёз, и усилий – он очень дурной, этот человек. Утром плохо, вечером хорошо – верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот, если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение – это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю как вам, а мне гадок. Конечно бывают такие, кому одинаково любо и утром, и вечером – и восходу они рады, и закату они рады,– так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно и утром и вечером – тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудазвон». («Москва – Петушки», Ерофеев)

Это на самом деле о стратегии рассказа. Когда всё равномерно херово – это условный Сенчен. Когда всё равномерно хорошо – это условный Прелепен. Когда сперва херово, потом хорошо – это хэпиэнд. Когда наоборот – это херовый конец. Бывают варианты. Например внезапный хэпиэнд. Или очень внезапный хэпиэнд. Или очень внезапный херовый конец.

Чтобы получить нобеля, надо написать толстую книгу (500-1000 стр.) обо всём.

Для этого надо написать много рассказов. И потом свести их в одну книгу.

Надо запустить в книгу много персонажей. Много – это сколько нельзя запомнить за один раз. И потом на протяжении романа их по-степенно ликвидировать.

Там должны быть диалоги. Диалоги должны быть написаны немного непонятно. Для загадочности. Например на слэнгэ или диалекте.

Там должены быть пейзажи. Или индустриально-бутиковые пейзажи. Их можно писать совсем непонятно, например сразу по-английски. Чтоб способность суждения отдыхала.

Вобще главное не бояться штампов. И почаще повторяться. Повторение – мать великого русского романа.

А рассказ – это предложение, от которого нельзя отказаться.