Юлия Вишневская
Александр Галич с Петром Капицей.
Фото РИА Новости
Френсис С.Роналдс Младший (для друзей Рони) был хорошим директором Радио «Свобода». И его решение пригласить Александра Галича возглавить культурную секцию Русской Службы Радио «Свобода»/«Свободная Европа» на первый взгляд казалось очень удачным с чисто деловой точки зрения. Что весьма существенно, коль скоро речь все-таки идет не о газете, а о радио, брали на работу человека, чей голос был прекрасно знаком аудитории Русской Службы. Однако, принимая столь разумное на первый взгляд кадровое решение, Рони не учел ни особенности личности и биографии самого Александра Аркадьевича, ни, что уж совсем непростительно, совершенно мистической склочности возглавляемого им учреждения. На чем погорел сам, погубил Галича и доставил массу неприятностей, возможно, еще многим достойным людям. Как мне по секрету поведал много лет спустя кто-то из моих коллег-американцев, именно после скандала с Галичем в недрах одной из контор, надзирающих за деятельностью «Свободы» и «Свободной Европы» из Вашингтона, было принято решение не принимать в штат этих радиостанций чересчур знаменитых диссидентов.
Итак, Рони и другие официальные лица, нанимавшие Галича не просто в штат, а еще и на административную должность, не подумали, что имеют дело с человеком, всю свою сознательную жизнь зарабатывавшим себе на хлеб в качестве лица свободной профессии, со всеми особенностями образа жизни и взаимоотношений с коллегами по работе, которые лицам свободной профессии, они же «богема», обычно бывают присущи. Галич, как сказали бы о нем в ХIХ веке, «никогда не ходил в должность», в силу чего и о субординации, и о негласном этическом коде, существующем, по словам Николая Гоголя, «во всех благовоспитанных службах», имел в лучшем случае представление самое смутное, а скорее всего вообще никакого представления не имел. С чем и попал в тот громокипящий клубок змей, каковым представлялся любому непредвзятому обозревателю нездоровый коллектив Русской Службы Радио «Свобода».
На первый взгляд страсти, кипевшие в вышеупомянутом социуме, могут показаться совершенно необъяснимыми. Еще бы! Даже самым скромным работникам «Свободы» для начала полагали зарплату, сравнимую с жалованьем профессора Мюнхенского университета, плюс оплаченную квартиру, плюс штат обслуги, освобождавшей творцов антисоветской нетленки от унизительного общения с немецкими бюрократами, плюс много чего еще приятного и полезного. И тем не менее все, за единичными исключениями, работники Русской Службы РС были несчастнейшими в мире людьми. Всех их, если послушать, на «Свободе» недооценивали, всем недоплачивали, а многие к тому же ну просто видеть не могли, ну просто на дух не выносили омерзительные рожи своих сослуживцев.
На самом деле причины для зарождения такой атмосферы в этом месте и в это время, конечно же, были. Назову пока лишь одну – почти полное отсутствие обратной связи с непосредственным потребителем их продукции, радиослушателем, и, следовательно, почти полное отсутствие каких-либо критериев для объективной оценки труда того или иного радиовещателя. Единственной мерой успеха на обеих радиостанциях были «грейды» (ранги или разряды), которые присваивало американское начальство, чей авторитет в смысле оценки текстов на русском языке был, мягко говоря, отнюдь не безоговорочным. К тому же в Русской Службе «Свободы» существовала категория тружеников, которая отсутствовала, например, в Русской Службе BBC, – дикторы. Дикторы, как правило, и были самым закомплексованным сегментом этого заведения. Многие из них просто-таки жаждали прорваться в эфир в роли автора или, еще лучше, редактора собственной программы – и получить в результате повышение в качестве на все руки мастера. С другой стороны, существовала в эти годы в Русской Службе и противоположная партия, возглавляемая ее главным редактором Володей Матусевичем. Партия Володи и приближенной к нему группы редакторов РС почитала своим священным долгом воли дикторам не давать и тексты их в эфир не пущать – со всеми вытекающими отсюда последствиями для карьерного роста и финансового благополучия этих непризнанных гениев. Спрашивается, при чем здесь Галич? А вот при чем.
Галич был человеком милым и добрым, отказывать хорошим людям не любил, да и, насколько я понимаю, попросту не умел. Не научился, надо полагать, за годы работы в театре и кинематографе в качестве преуспевающего советского драматурга. А еще говорят, что театр – естественная среда для процветания неутоленных амбиций и интриг! Что театр? Тьфу! Детский сад по сравнению с тем террариумом, куда стараниями нашего душки Рони на склоне лет попал Александр Галич.
Роль Галича в войне редакторов со много о себе возомнившими дикторами была простой. Подходит, к примеру, к Галичу диктор А. с катушкой магнитофонной пленки, на которой запечатлен текст его (диктора А.) собственного сочинения, и зеленым путевым листом, с которыми либертовские передачи обычно проходили по инстанциям. И говорит наш начинающий автор Галичу, с кем накануне выпивал, закусывал и охмурял очередную блондинку, нечто вроде следующего: «Подпишите, Александр Аркадьевич, в качестве начальника культурной секции, что прилагаемый текст, записанный моим бархатным голосом, представляет из себя жемчужину русской прозы, шедевр философской мысли и серебряную пулю в сердце мирового коммунистического вурдалака». Галич садится, вынимает из кармана вечную ручку и покорно подписывает. Пленка и прилагаемый к ней зеленый листок с автографом Галича проходит через подотдел продукции и попадает на стол к редактору г-же Б. Г-жа Б., в свою очередь, прочитав вышеупомянутую рецензию, не тратит свое драгоценное время на прослушивание какой-то дурацкой пленки, а прямиком бежит к Галичу и умоляет его написать на той же многострадальной зеленой бумажке, что текст диктора А., хотя и прочитан, будем объективны, мастером своего дикторского дела, по форме и содержанию представляет собой пустышку, глупость, пошлость, издевательство над русским языком и множество всякого еще разного нехорошего. Галич – не отказывать же женщине, пусть она и брюнетка! – садится, вынимает из кармана шариковую ручку и пишет: «И ты, редактор, права!» Так происходит не раз, не два и не десять, а почитай, каждый рабочий день.
Отметим при этом, что батрахомиомахия между амбициозным диктором А. и высокопринципиальными редакторами была не единственным такого рода конфликтом в Русской Службе. Скандалов, хороших и разных, там было много, а Галич, в силу его безоговорочного авторитета и природной бесконфликтности, каждый раз попадал в эпицентр каждого из упомянутых.
Русский дух Вики Семеновой
Как уже говорилось выше, дикторы на «Свободе» имели тенденцию не удовлетворяться своей скромной ролью озвучивателя в эфир текстов, написанных кем-то другим. Если написать что-либо путное уж совсем не получалось, то приходилось, на худой конец, играть роль народного трибуна, защитницы национальной чести русского народа, словом, русской Жанны д'Арк, как то произошло с героиней истории, о которой речь пойдет ниже. Звали нашу красавицу Виктория Семенова (она же, по разным мужьям, Мондич либо Древинг). Вика принадлежала к так называемой второй волне русской эмиграции – то есть покинула СССР в годы Второй мировой войны, или, как говорили либертовские похабники, «под оккупантом».
Насколько я помню, Вика Семенова к работе возглавляемой Галичем культурной секции никакого отношения не имела, так что присутствовать на совещании оной, а тем более произносить там речи ей вроде бы не полагалось. Зато Вика была подругой Галины Митиной (псевдоним – Зотова), которую – что, конечно, совсем обидно – понизили из редакторов – составителей программ в дикторы из-за появления на радиостанции Галича. Дело в том, что Галина Николаевна вела программу «Они поют под струнный звон», в рамках которой передавался в эфир так называемый «магнитиздат» – песни советских бардов и менестрелей, то есть того же Галича, Булата Окуджавы, Юлия Кима, Владимира Высоцкого и др. С появлением же на станции Галича руководство Русской Службы, очевидно, пришло к выводу, что сосуществование живого символа «магнитиздата» с программой Митиной будет выглядеть несколько странно, и Галину программу решили закрыть. И тогда за Галю заступилась подруга.
Взяв слово на летучке возглавляемого Галичем коллектива, Вика обвинила Галича в том, что тот «развалил культурную секцию», поскольку сократил программу Митиной, «а ведь в ней, – пояснила свою творческую идею Вика, – был Русский Дух». Собравшиеся усмотрели в выступлении Семеновой-Мондич-Древинг намек на неарийское происхождение православного Галича, после чего разгорелся грандиозный русско-еврейский конфликт, сотрясавший и радиостанцию, и, почитай, практически всю русскоязычную эмигрантскую прессу в течение последующих нескольких лет. В ходе этого конфликта были озвучены некоторые весьма интересные идеи типа того, что «европейская цивилизация всегда боролась за порядок, а евреи вносили энтропию». В конце концов одни работники Русской Службы подали на других в суд, каковой благополучно и проиграли.
 Галич отказывать хорошим людям не хотел и не любил... Фото РИА Новости |
Явление Толика-менингита
Если национальный вопрос, всполыхнувший на радиостанции и вокруг нее в результате эманаций русского духа Вики Семеновой, попортил немало крови многим прямо или косвенно вовлеченным в него людям, то появление на радиостанции обманутого мужа, прозванного его собственной бывшей женой за из ряда вон выдающиеся интеллектуальные данные «Толик-менингит», надо отдать ему должное, изрядно повеселило публику... Помирали со смеху все, включая людей типа моего друга Игоря Голомштока, который и тогда боготворил Галича, и продолжает преклоняться перед ним по сей день. Потому что песни песнями, талант талантом, а не умереть со смеху от такой на диво безобразной истории было просто невозможно. Хотя, если уж излагать, как на суде, всю правду, то следует припомнить и Любочку Тенсон (урожденную Раевскую), божьего одуванчика из первой эмиграции, которая от всей души сострадала бедному Толику. Толик бегал по станции, потрясая газовым пистолетом, и громко жаловался, что Галич «разбил его семью» и что он, Толик, этого дела так не оставит. Апофеозом же его борьбы за воссоединение разбитой семьи было появление Толика в кабинете нашего тихого американского директора Рони – с тем же газовым пистолетом в руках и угрозами совершенно удивительного содержания на устах.
Однако начнем по порядку. Галич, как и положено поэту, был любвеобилен, но до поры до времени это никому не мешало. Его жена, Ангелина Николаевна, относилась к этому его свойству с пониманием, девушки млели, а их мужья, буде таковые у девушек имелись, как люди интеллигентные почитали за честь. Однако, как веревочка ни вьется, а конец ее найдется в тот момент, когда взор Галича обратится к девушке по имени Мирра Мирник. Где Галич откопал девушку Мирру, я не знаю. Кто-то теперь говорит, что она подрабатывала в Русской Службе машинисткой, но я по крайней мере ее на станции не видела и сильно сомневаюсь, что она была способна напечатать на пишмашинке хотя бы одно слово, не сделав при этом как минимум пяти ошибок на каждые шесть букв. Ибо Мирра была безусловно очень красивой девушкой, с тонкими чертами лица и совершенно оленьими глазами. Но красота ее сразу же куда-то испарялась, как только эта девушка открывала рот и произносила своими ланьими устами какое-нибудь слово. Однако надо отдать ей должное, девушка Мирра по крайней мере знала, кто такой Галич, чего не скажешь о ее муже Толике. Выходец откуда-то из Прибалтики, Толик-менингит, по слухам, содержал в Мюнхене мясную лавку, а выглядел – ну совершенно как пирожок с ливером. Как бы то ни было, но Мирра совершила неординарный ход, на который другие пассии Галича как-то не решались. Она ушла от Толика к Галичу, прихватив с собой заодно их общего с Толиком сына Робика. Не думаю, что Галича сильно обрадовала такая перемена в его половой жизни, а уж Толик в результате и вовсе разбушевался, как Фантомас.
В один прекрасный момент оскорбленный муж Толик ворвался в кабинет Рони как ураган, размахивая газовым пистолетом и сметая со своего пути перепуганных секретарш и обомлевших американских политсоветников. Ворвавшись, Толик продолжил махать перед носом окаменевшего Рони все тем же оружием и произнес при этом речь, очень похожую на ту, которая растрогала до слез божьего одуванчика, урожденную Раевскую. Галич – возвестил нашему интеллигентному директору Толик – разбил его семью, но он, Толик, против столь грубого нарушения его священных прав и будет сражаться всеми доступными ему способами. Для начала он, Толик, убьет Галича прилагаемым к сему газовым пистолетом, а потом будет жаловаться во все известные ему авторитетные инстанции. А именно: в «Правду», «Известия», академику Андрею Сахарову и писателю Александру Солженицыну. На сем Толик покинул кабинет Рони и направил свои стопы в кабинет сотрудника Русской Службы Виктора Федосеева, от коего потребовал, чтобы Виктор посвятил его делу одну из передач федосеевских «Прав человека»: «Вы ведете программу «Права человека»? Так защитите мои права!» – якобы потребовал от Виктора Толик-менингит. Контраргумент Федосеева в том плане, что Толикова жена Мирка имеет полное право от него уйти, на Толика, разумеется, никакого впечатления не произвел.
Как впоследствии рассказывала нам Ангелина Николаевна Галич, Толик свои угрозы затем осуществил по крайней мере частично. Застрелить он, разумеется, никого не застрелил, но в редакции упомянутых им советских газет написал, а в «Правде» и «Известиях» Толиковы жалобы якобы прочли внимательно и даже как-то в своих пропагандистских целях использовали. История умалчивает также, удалось ли Толику достучаться до Сахарова, но в Вермонт к Солженицыным он, если поверить его словам, вроде все-таки дозвонился и был выслушан там со всем вниманием и пониманием.
Говорят, что наше высокое вашингтонское начальство откликнулось на скандалы вокруг Галича одной чеканной американской фразой: «А почему этот Галич у нас еще работает?» Надо полагать, им объяснили, почему. В результате Галича перевели из Мюнхена в Парижский филиал радиостанции.
Александр Галич умер в Париже 15 декабря 1977 года. От удара электрическим током – сердце не выдержало. С тех пор 33 года прошло. Но мы пока живы. И когда я пересекаюсь со старыми друзьями где бы то ни было: в Лондоне ли, в Мюнхене, в Париже или Иерусалиме – кто-нибудь из нас рано или поздно снимает с полки уже не магнитофонную пленку, а диск с песнями Галича. И мы вместе слушаем такой родной, такой с детства знакомый голос: «Уходят, уходят, уходят друзья┘»
