Извиллины речистые

Вилли Брайнин-Пассек. К нежной варварской речи: Стихотворения. – СПб.: Алетейя, 2009. – 96 с.

Предисловие Юрия Арабова к книге начинается так: «Когда Вилли жил в Москве┘» Когда и Юрий и Вилли вместе вы-ходили и в-ходили в один литературный андеграунд.

Сейчас заматеревший от нежной варварской речи поэт живет в Ганновере. Но и в Москве бывает – наездами. Помимо лингвистики изучал математику, композицию, теорию музыки. У Вилли хороший слух – этого не отнять.

А дальше так: русская записная книжка, немецкий Герман Гессе и собственный поэтическо-музыкальный слух могут творить – в соавторстве – чудеса. Чудеса русской, теперь уже русской зарубежной, речи. И в ее «носительности» и «мыслительности» сомневаться не приходится:

Бродить в тумане – странно
и ново,
один на один со своей судьбой.
Не знает никто никого
другого,
сам по себе любой.

И в относительности речи – тоже. Потому что теория относительности в стихотворениях Брайнина-Пассека – на каждом шагу:

На диком, на варварском том
языке
последний придурок с душой
налегке
оставит охапку цитат.

Идеи берутся из книжек. Из Пушкина, из Толстого, из Державина, из Гумилева┘ Причем русские классики – уже и не классики вовсе, а то, что от них осталось. Чеканные монеты с их лицами давно стерты временем до анекдотической не-узнаваемости (как там у Гандлевского: «Так любить, что в лицо не узнать»): «Из детства, из дешевых литографий,/ из школьных биографий, эпитафий,/ из глупых анекдотов, умных книг/ у нас у всех, прошедших через это,/ похожий образ первого поэта/ и времени поэтова возник».

Не стихи, а былина. А.П.Рябушкин. Слепой гусляр, поющий старинку. 1887. ГТГ

К примеру, вот что осталось от ощущения осени, горячо любимой «нашим всем»: «Придет листопад – отвратительный тать,/ немытый, небритый, соседскую мать/ вотще поминающий. Время считать/ по осени голых цыплят».

Кто-кто придет? Пушкин. Любим Пушкина, но – коверкаем, точнее – кувыркаем. Подпрыгивают слова и пекутся (скорее жарятся), как блины, и с пылу – в книжку┘ Туда же – узнаваемые даже в исковерканном виде – крылатые выражения:

А в это мгновенье святой
идиот
назад к золотистому маю
идет –
безгрешный – в черешневый
сад.

Вот так сразу, в одной строфе, и Достоевский – «святой идиот», и Майков со своим «золотистым маем», и Чехов с «черешневым садом».

Хотя у Чехова, конечно, сад вишневый. Но звукопись, аллитерационный ряд диктуют, подсказывают поэту с хорошим слухом законченные фразы, и получается уже не так, как у центируемо-цитируемого классика.

Или вот:

┘беззвучно ветер вымпелы
полощет,
бесшумно волны бьются
о гранит,
войска в молчанье занимают
площадь,
на Черной речке выстрел
не гремит

– такая Русь остается в памяти у пребывающих вдали от наших перипетий. Не то о Пушкине и декабристах, не то о наших днях или о том и другом (и третьем) вместе. В общем, не стихи, а былина.

А закончу в духе вступительной статьи Арабова: мне эти стихи – нравятся.