Андрей Мирошкин
Александр Кабаков. Беглецъ (дневник неизвестного). – М.: АСТ, Астрель, 2009. – 256 с.
После завершения книги «Московские сказки», то есть примерно в 2005 году, Александра Кабакова охватил творческий кризис (в этом писатель признавался на ярмарке Non-fiction-2007). Спустя четыре года вышла новая большая прозаическая вещь Кабакова – роман «Беглецъ», невеселое иносказание в форме исторической стилизации. В какой-то мере развивающее мотивы кабаковского «Невозвращенца».
«Беглецъ» – записки вымышленного банковского служащего Л-ва, ставшего свидетелем событий в Москве с декабря 1916 по август 1917 года. Его «случайно уцелевший» дневник был в 1970-е годы подарен автору-повествователю. Тот прочел его и решил опубликовать лишь в 2008 году – накануне грандиозных катаклизмов, постигших Россию после 2009 года (о бегстве публикатора из России и сожжении им тетради-оригинала известно из послесловия, датированного 2013 годом). Туману напущено много, но смысл укладывается в простую формулу: история маленького и слабого человека в водовороте безжалостной русской смуты.
Господин Л-в удивительно честен в своем дневнике: эту тетрадь (подобно предыдущим) он предполагает уничтожить. Однако сделать это не удалось, и горькая исповедь стала достоянием потомков. Автор записок рассказывает о кануне революции, о состоянии умов в русском обществе весной 1917-го – а кажется, что это публицист 2009 года пишет статью о всеобщем падении нравов и тотальном декадансе. Л-в – усталый 53-летний обыватель, закоренелый пессимист, ретроград; он и жене изменяет как-то скучно и непоэтично. Резонерские пассажи Л-ва – прямо-таки готовый манифест консерватизма. Наш герой не любит революцию, модернизм, социальную эмансипацию, атеизм, либеральные идеи. Кругом Серебряный век, а ему, видите ли, скучно. В интереснейшую эпоху жизнь профукана впустую. Л-в любит, кажется, только «смирновку», и даже сухой закон времен германской войны ему не помеха (исторический прокол подмечен Андреем Немзером). «Достал флягу успокоительного», – вот рефрен исповеди. Таким мог бы быть чеховский герой, доживи Антон Палыч до эпохи Керенского. Хотя, пожалуй, такого нытья в прозе Чехова представить невозможно. Л-в сам себе неприятен: «Зачем я дожил до этого времени?», «Нет более сил выносить себя»...
 Кругом Серебряный век, а герою Кабакова скучно. Л. Бакст. Обложка программы "Русских балетов сезона 1912 г.". Из книги: А. Толстой. Художники русской эмиграции (М., 2005). |
Однако в годину революции даже с самым заурядным субъектом могут приключаться неожиданности. То г-ну Л-ву дезертир в подмосковном лесу встретится, то сын его в Швейцарии спутается с большевиками-экспроприаторами, то на банк, где он служит, нападут налетчики. Ко всему прочему Л-в труслив и подл: впрочем, он предает ради денег и спасения собственной семьи┘ Хотя на фоне революции его мелкие пакости кажутся проделками гимназистов, и жалкая эта фигура начинает вызывать странную симпатию┘
О чем же книга? Не только о том, что герою (и автору?) скучно среди многоцветной мишуры, скрывающей пустоту. Не только о духовном упадке, декорируемом лозунгами о культурном расцвете. Не только о слабых и равнодушных, попустительствующих злу. Роман еще и о том, что «всё изгадили, оплевали, разрушили» в своей стране и ищем виноватых вовне. Хотя в каждом, быть может, сидит, как зародыш голливудского «чужого», господин Л-в. Всякий скромный клерк может в любую секунду превратиться в пособника головорезов, слугу дьявола.
