0
1373
Газета Интернет-версия

13.03.2008 00:00:00

Наклонительное состояние

Тэги: произведение, традиции, композиция, жизнь


Давид Гай. Сослагательное наклонение. – М.: Зебра Е, 2007. – 480 с.

«Сослагательное наклонение» разбито на части с «Понедельника» по «Субботу», видимо, исходя из еврейской религиозной традиции. Перекрестная композиция прихотлива: мы видим героя по фамилии Диков, подводящего итоги своей жизни в одиночестве, беседуя с собакой, и героя Я, сначала еврейского мальчика, а затем журналиста и писателя, и эта болезненная раздвоенность чередованием глав проходит по всей книге Давида Гая.

Тонкий во всех смыслах мальчик Я – он же Даник – взрослеет среди тупых одноклассников, оканчивает университет, становится журналистом и писателем. Диков же в Нью-Йорке пишет то туда, то сюда, предается бесконечным и беспощадным самокопаниям.

Мемуар Давида Гая, автора нескольких документальных (в том числе и о войне в Афганистане) и художественных книг, решен в модной форме каталожного описания личной жизни. Первый сексуальный опыт дошкольника дан с беспощадностью: «Случайно взглянув на Светку, я обнаружил нечто невероятное: краешек коротких штанишек оттопырился, и оттуда на меня в упор бесстыдно нагло глазела щелка, напоминавшая плотно сжатый рот с тонкими губками, только идущими вдоль, а не поперек. Светка ничего не замечала, отвлеченная игрой┘» Милое дитя. Иному за такое и статейку бы приискали, но наиболее профессиональные эмигранты всегда отличались литературной смелостью. Далее следует подробный, с любовью выполненный перечень, почти указатель, каждая статья которого начинается примерно одинаково: «Я познакомился с Танькой на Чистых прудах, у памятника Грибоедову». Много внимания уделено сексуальным позам. Все это для живости перемежается сценами ликования по поводу смерти Сталина, цитатами из классиков и журналистскими байками, ценность которых охотно подтвердят все без исключения московские собратья по цеху, начиная годов с 50-х прошлого века.

У Дикова же в эмиграции все так и течет, ни шатко ни валко, подробно описан лишь эпизод о том, как некий нью-йоркский раввин Фима пригласил героя возглавить газету, а потом его же и выгнал. И вдруг появляется Она – центр вселенной, композиционный центр книги, страдалица, стремящаяся прочь «из этой Богом проклятой страны», не нашедшая, впрочем, душевного покоя и в эмиграции.

Как человек, живущий лишь чистейшими духовными ценностями и только их ради, автор не любит военных и ближе к финалу книги не смог удержаться от того, чтобы честно свое мнение не высказать. Вот впечатления от Афганистана, где герой побывал в журналистской командировке: «Уборная представляла собой огороженный досками кусок территории модуля. Крыши не было. Мне открылся Монблан фекалий, доросший до высоты, наверное, пяти метров. Кругом вились громадные зеленые мухи. На жаре дерьмо разлагалось┘» Тут сделаем пропуск в цитате, чтобы не шокировать реализмом, писательской правдой, приведем вывод: «Засев в кустах неподалеку от кишлака, я сходил по нужде, думая о том, что имеющая такие сортиры армия не может победить нигде и никогда». Но победа была, победа историческая, хоть и в прошлом, и автор из добросовестности не может этот факт не откомментировать: «Впрочем, началось не с Афганистана – еще с той, народной, священной. Войдя в Восточную Пруссию, скопом насиловали женщин и девочек, убивали безоружных, крушили и разграбляли все, что не могли вывезти домой, жгли, гадили, пакостили┘ Просто так, из чувства мести».

Финал, как и положено, драматичен: любовь мертва. Диков, как мы знаем, живет отшельником, божественная Она «┘немало преуспела, построила миллионный дом на Long Island с видом на океан. Ее гордость – французская антикварная спальня девятнадцатого века». Отдадим должное мастерству писателя, в последних словах книги ему удалось не скатиться до совсем уж блатной романтики, а, напротив, породить шедевр самокритичной иронии: «А неминучая боль-древоточец продолжает жить и угрызать – наша неотвязная память, наш беспощадный прокурор».

Произведение Давида Гая самостоятельно до отваги, в нем нет и намека на влияние признанных образцов мемуарной эмигрантской прозы. Видимо потому, что заточено под группу единомышленников, воинствующее самооправдание которых не требует лишнего эстетического обрамления или ханжеского чувства меры.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Юрий Юдин

85 лет тому назад отдельным сборником вышла книга «Малахитовая шкатулка»

0
1323
Нелюбовь к букве «р»

Нелюбовь к букве «р»

Александр Хорт

Пародия на произведения Евгения Водолазкина и Леонида Юзефовича

0
933
Стихотворец и статс-секретарь

Стихотворец и статс-секретарь

Виктор Леонидов

Сергей Некрасов не только воссоздал образ и труды Гавриила Державина, но и реконструировал сам дух литературы того времени

0
451
Хочу истлеть в земле родимой…

Хочу истлеть в земле родимой…

Виктор Леонидов

Русский поэт, павший в 1944 году недалеко от Белграда, герой Сербии Алексей Дураков

0
631

Другие новости