Улитка на мокрой гальке

Алупка-64: Борису Натановичу 31 год, Аркадию Натановичу - 39...
Фото А.Лесса из архива писателей

В апреле–мае этого года выйдет самая подробная биография знаменитого тандема «Братья Стругацкие». Автор книги – тоже фантаст Ант Скаландис.

Ант Скаландис

Шестидесятые годы – это был настоящий «праздник, который всегда с тобой»: бесконечные встречи, выпивки, семинары, выступления, совещания, хорошие книги и отличные фильмы, публикации, гонорары... Тогда у Стругацких и с деньгами все было неплохо, и с друзьями замечательно, и даже начавшаяся уже война с Системой воспринималась еще как некая игра. Но вот работать в этом калейдоскопе событий, пусть и радостных, нелегко. Для настоящей работы нужен покой, тишина, отрешение от суеты.

И тогда они, осознав себя профессионалами в полной мере, понимают, что пора и работать профессионально – в домах творчества. Не зря же их придумали, в конце концов. Так в самой середине 1960-х рождается идея поехать в Гагры, в Дом творчества СП СССР. Уж гулять так гулять. А работать так работать – на берегу моря, которое оба любят. Время выбирают непопулярное – март, до купального сезона еще далеко (кажется, они так и не рискнут ни разу окунуться), но там, на Кавказе, уже теплее, чем здесь, и скоро все начнет цвести. Здорово там, на черноморском побережье: комната с окнами на море, пальмы, зеленые горы в клочьях тумана, железка вдоль всего берега и мокрая галька в полосе прибоя. Едут за свой счет – неохота заниматься вышибанием бесплатных путевок, тем более что могут пока себе позволить.

И вот они на месте. И работа идет поначалу здорово. Тем более что план составлен заранее; оба прекрасно знают, что будут писать очередную повесть о прекрасном далеком будущем с хорошо знакомыми, родными уже персонажами, правда, повесть совсем непростую, необычную, повесть глубокую, экспериментальную по языку и с гигантским подтекстом. Скучно им уже после «Трудно быть богом» и «Понедельника», а тем более после «Хищных вещей» писать очередную «Далекую Радугу» или «Возвращение-2». Их повело уже совсем в иную сторону. И новая повесть, которая тогда, в первом варианте так и не получит названия, спустя годы будет озаглавлена БН «Беспокойство». Весьма символичное название – ведь это обозначено беспокойство самих авторов и за то, что они делали, и за все, что происходило с ними в жизни, и за все то, что происходило вокруг них – со страной, с человечеством. Беспокойство настолько сильное, что оно со всей неизбежностью заводило авторов в тупик. То, что они пишут, нравится им самим все меньше и меньше. Думают об одном, замышляют другое, делают совсем третье – так не получится. Стоп.

Это был самый тяжелый, самый важный, самый принципиальный кризис в их жизни. Кризис среднего возраста. Кризис настоящего творца, достигшего своей вершины. Кризис маленькой улитки, доползшей все-таки до снежного пика Фудзи и вдруг там, в одиночестве и холоде переставшей понимать, для чего она ползла. И это был не короткий приступ отчаяния, знакомый почти каждому художнику, когда отправишься по неверному пути, намаешься дорогой и – уже в предвкушении победы и отдыха – вдруг упрешься в стену и поймешь, что шел сюда зря, а все, что сделано, в лучшем случае можно было просто не делать, а в худшем – было во вред. Это они уже проходили. Но тут было что-то другое. Совсем другое.

Вроде все как надо: неистовое желание работать и условия для работы идеальные; масса идей и тем, несколько уже придуманных сюжетов, несколько готовых миров, в которых можно и нужно разворачивать действие; наконец, полная уверенность в своих силах, знаниях, в своем мастерстве. Казалось бы, какого еще рожна надо? Но они с третьего по шестое марта только гуляют вдоль берега под холодным ветром, сидят на пляже, глядя на пенистые барашки волн, да записывают в общую тетрадь планы будущего романа – один другого безумнее – это уже забравшись в номер шикарного отеля. Его так и хотелось называть отелем, а не скучно-советским именем «дом творчества».

* * *

Вместе со Стругацкими в этом полупустом отеле жили еще футболисты ленинградского «Зенита», приехавшие на сборы и донимавшие местную культработницу, призванную развлекать их, категорическими просьбами: мол, доставьте нам девушек таких, какие сейчас во Франции ходят. «А где я их возьму? Не сезон! – вздыхала культработница, жалуясь писателям. – Я уж их со всеми, с кем могла, познакомила, а они, неблагодарные, только ругаются: эта – дерёвня, эта – старая грымза, а у той каблуки страшенные, наверно, еще эпохи культа... Скорее бы уж они уезжали. Невозможно с ними».

Впечатление от разговора с женщиной тоже будет записано. И уж не эти ли футболисты превратятся через год в команду «Братья по разуму» из повести «Гадкие лебеди»?

Именно 3 марта 1965 года они завели общий дневник, названный впоследствии рабочим и просуществовавший вплоть до 1991 года. В нем оба делали записи по очереди, точнее, записи делал тот, кому в данную минуту что-то пришло в голову. Это могло быть впечатление дня или набросок плана, это могла быть отдельная фраза или несколько страниц текста, это могли быть имена персонажей, чужая цитата, шутка, наконец, просто рисунок или схема. Рабочий дневник по умолчанию жил в Ленинграде, привозился БН в любое место, где они вместе трудились, и вновь возвращался в Ленинград. Хотя сама идея вести такие записи принадлежала скорее все-таки АН.

Для чего это делалось? Для максимального удобства в изучении нерукотворного памятника, который они себе воздвигли? Для облегчения моей работы, то есть работы биографа? Да нет, они знали себе цену, но никогда не страдали манией величия. Полагаю, что это было еще одним признаком истинного профессионализма. С этими записями им было самим удобнее работать. А профессионал должен создавать себе комфортные условия для достижения оптимального результата.

И вот, условия созданы. И даже кризис как будто преодолен. Вечером 6 марта написана первая страница будущей «Улитки┘» с очень густой правкой, но┘ лиха беда начало! Планы становятся все детальнее, тексты – все длиннее и складнее. Темп неуклонно нарастает. 6-го они еще загорали (воздух холодный, но солнце уже горячее), 7-го – загорать некогда. Работа кипит.

8-го запись: «На море малый шторм».

И справа весьма условный рисуночек бурунов, набегающих на гальку, больше похожий на орнамент. И дополняют этот орнамент две решеточки вверху: после буквы «А» – 12 вертикальных черточек, после буквы «Б» – 15. И справа от этого не до конца понятная надпись, обведенная овалом: «2 сигареты?» Может быть, две сигареты остались в пачке, и что-то у них не сходилось? В общем, это они пытались сокращать потребление никотина и отмечали в дневнике каждую выкуренную сигарету (отсюда и в черновиках появится персонаж Ким, который курит по часам). Хватило братьям терпения только на два дня и, что характерно, 9 марта у А. значится прежний результат – 12, а у Б. – уже 16. Очевидно, в последующие дни количество уничтоженных сигарет зашкалит за 20 на каждого, но следить за этим уже некогда. И погоду они будут фиксировать не каждый день. Им станет не до погоды.

11 марта появится первая внятная запись организационного плана:

«Сделали третью главу».

12-го они начнут считать страницы. А именно: «Сделали 9 стр.» Неужели за один день? Очень может быть. Температура воздуха в этот день опускается до плюс пяти, 13-го вообще пойдет снег. Вся энергия из окружающей природы уходит в их творческий процесс – ну, настоящая гигантская флуктуация! АБС не сдаются, 14-го заканчивают пятую главу, и вот уже солнце, и вокруг теплеет. 16-го окончена шестая глава. Темп невероятный. Но на седьмой главе происходит сбой. Она забракована вся. Первый очевидный поворот не туда. Перечеркнуто сурово по диагонали тремя строчками:

«Отставить. Впредь именовать несуществующей».

Там было про спасение Атоса, заблудившегося в Лесу. Но им совсем не нужен хеппи-энд. Это не приключенческий роман.

«17 марта, среда +7, облака тонкие, солнце село в тучу.

18 марта, четверг +15. Солнце село во мглу.

19 марта, пятница – Солнце. +13 (написано +3, но это явная ошибка. – А.С.)

Завтра закончим повесть и выпьем.

Послезавтра ничего не будем делать. Будем лежать.

В понедельник прочитаем повесть.

И тогда решим, что делать».

Звучит как верлибр. В простых коротких строчках за внешней растерянностью ощущается торжество победы: они сделали это! Невероятно быстро и невероятно здорово. И через чудовищное сопротивление материала. Но┘ когда перечитали в понедельник, сразу стало ясно, что это далеко не конец. Все было замечательно, и все было не так.

В дневнике будет записано 22-го:

«Солнце, цирусы».

Цирусы – это метеорологический термин, такие перистые остроконечные облака. Их еще иногда называют в народе «кошачьими хвостами». Не путать с цитрусами.

В оставшиеся до отъезда дни Стругацкие уже не вернутся к новой повести – будут писать всяческие заявки и письма. И действительно выпьют и хорошо отдохнут, но на душе (на обеих душах) останется беспокойство.

25 марта совсем потеплеет. Они будут загорать на прощанье. Возможно, даже искупаются. А 26-го уедут в Москву и Ленинград. Но беспокойство не отпустит их. Собственно, это окажется настолько серьезная книга, что не отпустит до самого конца года.

Да, они написали свой первый вариант вот так, нахрапом, за пятнадцать дней, они это давно умеют и будут уметь еще долго. Но теперь надо думать. Сначала поодиночке, потом начнется обмен письмами, и месяца не пройдет, как они уже снова встретятся. Потому что нельзя иначе.

* * *

АН в Москве отвлекается на всякую ерунду – от окололитературной до масштабно-политической. Но даже в личном дневнике едва ли не каждый день он будет записывать очередное рассуждение о Лесе. Он будет искать истину, как тот самый Кандид, еще не придуманный ими, но уже поселившийся в каждом из них вместо случайно залетевшего не в свою реальность Атоса-Сидорова. Им обоим все яснее и яснее, что это не про мир Полдня.

БН в Ленинграде задает себе нелегкие вопросы:

«При чем здесь Горбовский? При чем здесь светлое будущее с его проблемами, которые мы же сами и изобрели? Елки-палки! Вокруг нас черт знает что творится, а мы занимаемся выдумыванием проблем и задач для наших потомков. Да неужели же сами потомки не сумеют в своих проблемах разобраться, когда дело до того дойдет?! С повестью надо что-то делать, что-то кардинальное. Но ЧТО ИМЕННО?..»

АН в Москве навязчиво ассоциирует Лес с романами Кафки (дневник, 30 марта):

«Социалистический реализм с ужасом бросился в атаку против Кафки. Видимо, дело все в том, что ценности, защищаемые соцреализмом, оказались легко уязвимыми перед лицом этого гиганта и его двух чугунных гирь-кулаков: «Процесса» и «Замка». Отчаяние и ненависть Кафки направлены по существу против тех же самых объектов, против которых должен бороться и соцреализм, только грех Кафки перед соцреализмом в том, что Кафка не оставляет никакой надежды на победу, а соцреализм заклинаниями и антилитературным завыванием пытается убедить себя и читателя (усиленно и неумело преодолевая собственный ужас), что барин всех рассудит».

Вот ключ к пониманию «Улитки»! И для авторов тогда, и для читателя теперь. Именно в том году они окончательно и навсегда простились даже с попытками следовать искусственным установкам социалистического реализма. Конечно, их книги, начиная с самой первой, выламывались за рамки любых установок, но до какого-то момента их удавалось вгонять обратно или во всяком случае делать вид, что все хвосты подобраны, острые углы сглажены, а высокий лоб интеллекта подрезан до привычного неандертальского уровня. Чем и занимались редакторы, а зачастую и сами авторы, иногда стиснув зубы, а иногда играючи и даже с удовольствием, потому что внутренний цензор в каждом советском писателе жил, развивался и шлифовал свои навыки, доводя их до виртуозности.

Но когда начала рождаться «Улитка», вмиг сделалось ясно, что примерять к ней метод соцреализма – все равно что напяливать костюм-тройку на осьминога. Интуитивно они еще там, в Гаграх, почувствовали это, но для полного осознания потребовалось время.

* * *

26 апреля АН едет в Ленинград, уже полностью готовый к работе. Погода вдруг сделается почти летней, они выезжают на природу и даже загорают, добирая недополученное на юге солнце. Теперь, когда они вместе, все очень быстро складывается, склеивается, срастается в цельную, завершенную конструкцию.

28 апреля происходит окончательный уход от мира Полдня с заменой имен главных персонажей. А 30-го они записывают как бы невзначай:

«Лес – будущее».

И это сверхлаконичное определение становится формообразующим. Они наконец-то сорвали маску с этого проклятого Леса, они теперь знают наверняка, что и как надо писать. Удивительно, что будущее, весьма прозрачно зашифрованное в повести под именем Леса, не разглядел практически никто. Не только рядовые читатели, но и весьма квалифицированные поклонники. Могу подтвердить это на собственном примере. Мы не просто перечитывали «Улитку», мы ее пытались разгадывать, мы ее обсуждали, мы спорили о ней до хрипоты. Но очевидный, заложенный авторами подтекст не приходил в наши головы. Может быть, всему виной непривычность формы? Или сюжетная усложненность, невероятная многослойность? Или, наконец, пресловутая запретность – ведь это же был самиздат! А в нем по определению следовало искать не просто философию, а крамолу – аллюзии, намеки, эзопов язык. Зато какое удовольствие получил я, перечитывая уже в новейшие времена полный авторский текст «Улитки» и мысленно подставляя всякий раз слово «будущее» вместо слова «Лес»! У меня было полное впечатление, что я читаю еще одну новую, ранее незнакомую мне вещь Стругацких. Этакое чудо калейдоскопа, где от легкого встряхивания возникает совершенно новый узор, ничуть не менее совершенный.

Они не закончат работу над повестью в апреле, но там, в Ленинграде, найдут главное, с тем чтобы еще через две недели встретиться уже в Москве, и 25 мая в рабочем дневнике появляется имя «Кандид» в качестве условного названия повести или ее части.

В августе они опять работают в Москве – «Улитка» неторопливо и уверенно ползет вверх. А до конца года еще два раза встретятся в Ленинграде: с 9 по 15 октября и в декабре впервые поедут в Комарово. Зачем так далеко мотаться в какие-то Гагры, если совсем под боком замечательный дом творчества и тоже на море? Именно в Комарове они будут после работать чаще всего.

И вот торжественная запись:

«18 декабря 1965. Сделали 8 стр. (117) И ЗАКОНЧИЛИ».

Свершилось. Уже вполне взрослая «Улитка» вползла в мир большой литературы. Она еще не знает, какая ей предстоит тяжкая судьба, и в легкомысленной задумчивости шевелит рожками.

* * *

Стругацкие оба не раз говорили, что «Улитка» – это их лучшая вещь, а БН, помнится мне, в 1990-м, выступая перед нами на Всесоюзном семинаре молодых фантастов, вообще сказал, что это единственная их повесть, у которой есть шанс прожить в литературе лет пятьдесят, остальные лет через 15–20 будут позабыты совсем. И это не было позерством – просто реалистичный взгляд на вещи. Характерно, что лет за сто до него примерно так же рассуждал Лев Толстой, отпуская своим романам не больше века. Как мы хорошо знаем, классик XIX столетия ошибся. Ошибся и классик столетия ХХ. Если предположить, что БН помнил о толстовских прогнозах, получается, что он еще и внес пятикратную поправку на ускорение прогресса. И тоже промахнулся. Сегодня это уже очевидно.

Но, мне кажется, что ошибся он и в другом: «Улитка» – прекрасная повесть, безусловно, одна из лучших, но выделить ее как единственную из всех я бы не рискнул. Тогда (сразу после написания, сразу после прочтения) она казалась совершенно особенной, исключительной. Сегодня – через сорок с лишним лет – уже не кажется. По каким принципам составлять эту табель о рангах?

На мой взгляд, есть лишь один критерий, объективный в достаточной мере. Я бы назвал его гумилевским термином «пассионарность» и определял как сумму многих факторов: возраста, опыта, здоровья, душевного состояния автора. У нас авторов двое, и все очень наглядно – как на картинке в учебнике по физической химии. У каждого из братьев своя диаграмма состояния, своя кривая, своя линия жизни. В стартовой точке они расходятся на восемь лет, из-за этого долгие годы пересечение невозможно. Потом пересекаются, но еще слишком сильно не соответствуют друг другу. Идет постепенное, затем стремительное сближение. Оно достигает своего пика, после чего линии жизни со всей неизбежностью разбегаются вновь. Да, они уже умеют удерживать их рядом и достигать почти таких же результатов, как в самые лучшие годы, но все равно оптимум приходится на середину и конец шестидесятых.

Возможно, вершина этой Фудзи – именно 1965 год, возможно – 1966-й. Но не сильно позже. Все достижения 70-х, тем более 80-х – это уже надрыв. Это уже как подвиг, и чем позднее, тем большей крови он будет стоить обоим.

А «Улитка» приползла к финишу тихо и торжественно, принеся с собой настоящий праздник.

Ах, как хорош был этот неожиданный мартовский снег на берегу южного моря!

Они сидели у самой полосы прибоя и смотрели на волны. На мокрой гальке примостилась крупная виноградная улитка. Откуда она взялась тут? Ее же смоет в море, погибнет маленькая. Но нет. Вышло солнце, снег быстро таял. Улитка уползала от воды.