Екатерина Тарасова
Дружба народов
Валерий Хазин. Труба. Повесть. «Нефть – разумеется, в трубе была нефть. Все трое подозревали это, но ни один не осмеливался произнести, и никто не поверил бы до тех пор, пока через неделю, под вечер, Застрахов не поставил на журнальный столик в кабинете своего совоголового соседа бутылку с темной жижей». В городе Вольгинске, в доме номер девять на улице Завражной, начали происходить странные вещи: то вместо воды из крана потекла темно-рыжая жидкость, то все углы заполнила нестерпимая вонь. Мусе пришлось спускаться в подвал┘ Что хорошего можно найти в подвале? Муса нашел трубу, по которой текла нефть┘ Путь от воплощения мечты современного человека о личной нефтяной скважине до сумасшедшего дома, оказывается, короток...
Екатерина Канарейкина. Этимология. Стихи. Зарисовки на социальные темы. Тона – мрачные. Настроение – безысходное.
«Привычная картина: он – пьет, она – болеет./ У них уже два сына. Он бьет, она – жалеет./ Заначка в кухне где-то: она – кладет, он – тратит./ Он – бос, она – раздета. Им все равно не хватит» («Круговорот семей в народе»).
Борис Руденко. Без призора. В разделе «Публицистика» размышление об одной из больших российских бед – о беспризорных детях, число которых по-прежнему очень велико. Но у власти другие приоритеты, она не спешит с решением этого вопроса. «Понимаю: сейчас не до того. Тогда, возможно, сразу после Олимпиады в городе Сочи?»
Евгений Клюев. Заметки из-за Бугра. Писатель Евгений Клюев давно эмигрировал в Данию и теперь с иронией, включающей изрядную долю самоиронии, размышляет о «забугорье» – о жизни там, о ее восприятии эмигрантами, о сложных взаимоотношениях пришельцев и аборигенов, разделенных не границами, но ментальностью. «Несмотря на то что русские предпочитают быть «не как все», их отличает коллективизм. Несмотря на то что европейцы – во всяком случае, датчане – предпочитают быть «как все», их отличает индивидуализм. <┘> Между тем как коллектив самостоятельности не предполагает, демократия без самостоятельности невозможна вообще. Только умея ответить за себя, ты имеешь право брать на себя ответственность за других. Не случайно, например, бывшему министру по вопросам семьи и потребления Хенриетте Кьер пришлось однажды подать в отставку: она не справилась с собственным семейным бюджетом, забыла проследить, оплачены ли ее счета за ранее сделанные дорогие покупки! Узнав об этом, никто не сказал: «Все мы люди, с каждым может случиться!» – приговор общества был суров: сначала разберись с собственным потреблением, а потом давай советы другим потребителям».
Звезда
Анна Исакова. Пастораль. «Еврейский мир не хочет скандала. Он заполняет театральные залы во всем мире, сочувствует Антонио, презирает Шейлока и в Шейлоке себя. Ему не нужен ваш исправленный Шейлок, маэстро». Знаменитый дирижер и режиссер Марк Сирота одержим идеей снять фильм по мотивам «Венецианского купца» Шекспира. От оригинала его детище будет отличаться трактовкой образа Шейлока – он должен вызывать симпатию, а весь фильм таким образом – стать апологией избранного народа. Загвоздка в том, что Марк намерен делать картину в Израиле на израильские же деньги, но местные власть и деньги имущие не спешат помочь. Марк колесит по Земле обетованной в поисках единомышленников, навещает невесту, встречается с любовницей, вспоминает отца, прославленного музыканта, и размышляет о матери – известной советской диссидентке. Прошлое этой семьи невнятно, набросано, а не прописано, будущее Марка – неизвестно. Как и полагается пасторали – небольшой музыкальной пьесе, звучит она недолго, продолжения темы не будет.
Вячеслав Вс. Иванов. Стихи об «отсутствии симметрии», о том, как рушится мир и писатели превращаются в зэков.
«...Скажите, как из писателя получается зэк?/ И когда посадили жену композитора Прокофьева,/ Только что с ней и детьми вернувшегося из-за границы?/ На этом оборвалась любовь его.../ А что вообще тогда могло сохраниться?» («Городок писателей Переделкино»)
К 75-летию барда Александра Городницкого «Звезда» подготовила подборку его стихов – размышлений о творчестве, родине, истории личной и общественной.
«Судьба моих предков, как пепел, черна и горька./ Не дай моим внукам, Всевышний, ее повторить./ Я с раннего детства родного не знал языка,/ И нету надежды, что буду на нем говорить./ С чего начинается горестный этот подсчет –/ С расстрельного рва или груды пылающих книг?/ Язык умирает, когда умирает народ./ Народ умирает, когда умирает язык».
Ольга Новикова, Владимир Новиков. Выпрямители изгибов. На этот раз тема «Дневника двух писателей» – упрощение, которому неизбежно подвергается каждый большой художник. В советские годы писатель сводился до текста, сейчас – до фактов личной биографии. «И псевдобиографическая «желтизна», и моралистическая идеализация советского происхождения – это разные виды упрощающего выпрямления тех индивидуальных изгибов, которые определяют линии жизни мастеров. Вычитать проще, чем складывать. «Красные» вычитали из писателя его реальную жизнь, чтобы получить полную свободу манипулирования текстами и конъюнктурного внедрения в них «нужной» идеи. Это прошло. «Желтые» вычитают из писателя созданные им эстетические ценности, описывают его обыденную жизнь без ее высшего смысла. Это пройдет».
Знамя
Сергей Юрский. Выскочивший из круга. Повесть (правдивая). И грустная. Прославленный актер выступает здесь в роли сатирика, обличающего современные нравы. Действие разворачивается в элитной деревне сродни подмосковной Жуковке. Персонажи – скучающая местная тусовка, главный герой – Анатолий Послух, удачливый бизнесмен, простой (то есть совершенно в русском понимании неинтеллигентный) мужик, однако рефлектирующий, тянущийся к знаниям. Толя заинтересовался новой, очень дорогой процедурой, позволяющей богатому организму избавиться не только от шлаков, но и от грехов, которые накапливаются, по мысли изобретателей хитроумного устройства, во рту. Фирма гарантирует: люди, воспользовавшиеся их зубочисткой, будут жить не просто долго, но, возможно, и вечно...
«За эту пару-тройку месяцев стал я как бы немного другой человек. Что-то у меня там внутри немного другое – и в мозгу, и вообще везде. Интересная вещь! И потом такая мысль: ну, если, допустим, сто пятьдесят или двести лет, то ведь не весь же срок опять тот же боулинг или баня с блядями. Надо что-то новое! И поэтому не надо в будущее лезть всей компанией – с Говорко, Милдовичем и тем более с Дрошиным. Так что советоваться не с кем».
В рубрике «Неформат» «Интенсивная терапия» Александра Кабакова – «клиническая комедия с песнями и танцами». Место действия – реанимационная палата (читай: Россия), персонажи: «браток», трудяга и профессор, а также группа не то ангелов и врачей, не то сумасшедших (читай: россияне). «Тебе, профессор, насчет видов видней, конечно. Только я, извиняюсь, конечно, так думаю, что ни хрена мы не разные. Все смерти боимся до смерти, от страха и на баб кидаемся, все задержаться надеемся и денег хотим, с ними вроде не так страшно┘»
Анна Кузнецова. Три взгляда на русскую литературу из 2008 года. На современный культурный процесс как ни посмотри (с точки зрения философической, политической и исторической) – одно расстройство. Так видится наше литературное настоящее автору статьи. Собственно, и литературы в традиционном смысле слова никакой нет. «┘русская литература сегодня – это изготовление и продажа книг на русском языке. Писатель здесь – в одном ряду с издателем и продавцом, поскольку он давно не интеллигент и не властитель душ, а просто специалист, знакомый с технологиями изготовления текста. Русская литература сегодня – это «умная» литература в том же примерно значении, как бывают «умные» сковородки, утюги и прокладки. Поэтому основной жанр литературы сегодня – проект, или бизнес-схема. Цель проекта – коммерческий успех».
Иностранная литература
Гюнтер Грасс. Луковица памяти. Фрагменты книги. Перевод с немецкого и послесловие Б.Хлебникова. Эти мемуары вызвали в Германии волну негодования. В них Грасс впервые во всеуслышание признался в грехах юности – в том, что служил в войсках СС. В Грасса не плюнул только ленивый – политики, писатели обвиняли его в двуличии, в корыстном замалчивании нацистского прошлого – якобы он не сознавался из страха не получить Нобелевскую премию – и даже обращались в Нобелевский комитет, требуя лишить классика премии, врученной ему в 1999 году. К чести Нобелевского комитета, он отказался участвовать в публичной порке и выступил в защиту своего лауреата. Чем автор «Жестяного барабана» так прогневил общественность, не совсем понятно. Грасc далек от воспевания идей нацизма. В «Луковице» он сознается в том, что тогда, мальчишкой, все принимал за чистую монету, искренне восторгался фюрером, и раскаивается, что не сразу сумел оценить суть происходящего. Но с тех пор испытывает чувство вины. «Одно слово перекликается с другим. Долги и вина. Близкие понятия, прочно укорененные в питательной почве немецкого языка. Однако если с долгами можно как-то расквитаться – хотя бы в рассрочку, как это делали материнские должники, – то вина, доказанная ли, скрытая от глаз или даже только предполагаемая, не исчезает. Ее часы продолжают тикать. От нее никуда не деться. Она твердит свою речовку, не боясь повторов, но иногда милостиво позволяет забыть о себе, чтобы перезимовать в ночных снах. Она вроде осадка на донышке, вроде нестираемого пятнышка, неосушаемой лужицы».
Жозе Сарамаго. Слепота. Фрагменты романа. «Наконец дали зеленый, машины резво и резко рванулись вперед, но, как тотчас выяснилось, не все. Первая в среднем ряду стоит как стояла, должно быть, какая-нибудь неприятность случилась, обычное дело: сдох акселератор, гидравлика накрылась, заело что-то в коробке передач, заклинило тормозные колодки или отошел контакт, а может, просто бензин кончился. Новое скопление пешеходов, образующееся на тротуарах, видит, как за лобовым стеклом размахивает руками водитель, слышит, как истошно сигналят ему задние. Одни уже выскочили на мостовую с намерением оттолкать застрявшую машину с проезжей части на обочину, другие стучат негодующе в поднятые стекла, а человек за рулем вертит головой туда-сюда, кричит что-то, и по шевелению его губ можно понять, что он повторяет одно и то же слово, нет, не одно, а два – два, что подтвердится, когда удастся наконец распахнуть дверцу: «Я ослеп».
Антиутопия (1995) еще одного нобелевского лауреата от литературы наконец-то дошла до русского читателя. В блестящем переводе Александра Богдановского. Жителей города внезапно одного за другим поражает слепота. Во избежание распространения эпидемии заболевших и тех, кто общался с ними, власти изолируют в заброшенном здании психиатрической клиники. Сарамаго ставит персонажей в ту самую ситуацию между жизнью и смертью, когда за кусок хлеба приходится бороться с себе подобными и все человеческие качества проявляются с очевидностью. Ослепшие герои Сарамаго лишены не только зрения, но и привычных и, казалось бы, неотъемлемых благ цивилизации. Что осталось – понятно. «Один голый человек остался». Сарамаго, похоже, не стремится к сюжетной оригинальности, ему как раз важно показать, какой это человек – подлец ли, герой ли┘
Стихи английских поэтов-кавалеров и «Краткие жизнеописания» Джона Обри. Перевод с английского и вступление Марины Бородицкой. Поэтами-кавалерами принято называть авторов, которые во время английской революции стали на сторону короля, а в отличие от коллег, поэтов-метафизиков, в стихах размышляли не о высоком – они прославляли земные радости. Мемуарист, историк и краевед Джон Обри был их бессменным летописцем. Он описывал похождения, внешность и образ жизни своих знакомцев, благородных джентльменов. Но, конечно, запечатлевал не всех, а только персонажей, на его взгляд, замечательных, знание о которых будет полезно потомкам. Записи Обри вел беспорядочно: делал их в перерывах между дружескими попойками и в течение оных, в разных блокнотах и на листах, попавшихся под руку. Его жизнеописания далеки от академичных мемуаров, зато портреты ярки и выпуклы. «┘Во время гражданской войны Джордж Уидерз, поэт, бывший капитаном конницы на стороне парламента, выпросил для себя поместье сэра Джона в Эгеме. Случилось так, что этот Дж. У. был взят в плен и оказался в большой опасности, так как в своих писаниях весьма дерзко выступал против короля. Тогда сэр Джон Денем пошел к королю и просил его величество не вешать Уидерза, но подарить ему жизнь, дабы он, сэр Джон, «не остался бы самым скверным поэтом в Англии» (о Джоне Денеме).
Москва
Михаил Попов. Москаль. Роман. Глава «Стройинжиниринга» Аскольд Мозгалев уехал в Киев налаживать отношения с украинскими предпринимателями и бесследно сгинул в коридорах местной власти. На поиски пропавшего бизнесмена отправляются сотрудники его фирмы и младший брат Дир, временно возглавляющий фирму. Дир – спивающийся интеллектуал, страдающий комплексом неполноценности по отношению к брату, а еще больше от того, что вынужден существовать за счет последнего┘ «Оказывается, Колька и тут сумел надо мной подняться. Все время, пока я сидел у себя в музее, на кафедре водку пил и шумно мечтал, он тихо подбрасывал денежку Светке. Не так много, но чтобы на все хватало.
Я случайно узнал. Он все сделал так, что не подкопаешься. Не хотел ранить. Самолюбие мое уважал и самолюбование прощал. Я ведь почти открыто намекал ему: ты, мол, пигмей приземленный, хотя и на «Ауди», а я – человек духа и интеллектуального полета. А вышло, что все мои штаны, все мои книжки куплены на его пигмейские деньги, что он на стройке своровал! Потому что на стройке нельзя не воровать. Он деликатно оберегал мои чувства, а я, как узнал, даже разрыдался. Вот, думаю, брат так брат».
Екатерина Полянская. Над гладью последней реки. Хорошие стихи на вечные темы.
«Плачет рожденный в еще не осознанном страхе,/ Вытолкнут в мир непонятно за что и зачем./ В смертном поту, в остывающей липкой рубахе/ Кто-то затих, от последнего ужаса нем./ Посередине – немного тепла и уюта,/ Чуть – обретений и столько же ровно – потерь./ И – тот же страх, неизбытый, голодный и лютый,/ Рвущий с петель на засовы закрытую дверь».
В преддверии Великого поста в рубрике «Домашняя церковь» статья Елены Власовой и Игоря Сойкина «Постимся правильно!», разъясняющая суть православного поста и что нужно, чтобы пост не стал диетой. «Пост телесный непременно требует и поста духовного. В этом союзе и состоит полный истинный пост, который возводит постящихся к общению с Богом. Потому нельзя путать пост с голоданием или элементарным бытовым «недоеданием». Голодают порой и больные, и йоги, и заключенные в тюрьмах, и просто нищие. Нигде не говорится о посте как о простом «неядении» мяса и прочих скоромных продуктов (то есть продуктов животного происхождения). Умеренность во всем и строгое воздержание от недозволенной пищи очищает тело, смиряет его, и оно перестает «воевать» с душой, «искушать» ее всевозможными и бесконечными требованиями. Душа же, избавленная постом от «деспотии» своего тела, в это же время освящается молитвой, богомыслием, душеполезным чтением, самосозерцанием и покаянием, кротостью, милосердием и другими добродетелями».
Октябрь
Михаил Левитин. Последнее дыхание героя. «Я слышал их галдеж, видел овец, видел облака из-под прикрытых век, понимал, что пропускаю подробности мира, но ничего не мог с собой поделать, мне было просто страшно, я уже успел узнать, что такое страх. Страх потерять жизнь. Пусть мне не говорят, что такое возможно, не поверю. Лучше не рождаться, если знаешь, что ее возможно потерять. Ничего. Ничего. Я наверстаю. Я когда-нибудь наверстаю в другом месте, в другой жизни». Писатель, режиссер, художественный руководитель театра «Эрмитаж» взялся за болезненную тему – он размышляет о смерти, потерях и том, как тяжелый недуг близкого человека меняет окружающих. В героях его очень личного (даже читать порой неудобно – как будто, подглядывая в замочную скважину, наблюдаешь за чужой агонией) повествования угадываются недавно ушедшие известные артисты.
Лариса Березовчук. Реальность и человек в арт-хаузном кинематографе. Интересная статья, для неспециалиста – источник ценных сведений. Можно наконец-таки разобраться в том, что такое арт-хауз и чем он отличается от кинематографа жанрового и авторского. А главное, убедиться на примерах – критик анализирует картины Ларса фон Триера, Киры Муратовой, Эмира Кустурицы и др. «Назойливое навязывание общественному сознанию того, что «несмотрибельный» арт-хаузный визуальный продукт следует по-прежнему именовать «фильмом», «искусством кино», подсказывает: деятели арт-хауза, похоже, понимают, что они создают антикино. Закономерно, что подобная экранная продукция оттолкнет от себя массового зрителя. Естественно также, что подавляющая часть аудитории, особенно молодежной, окончательно покинет кинозалы и навсегда застынет перед монитором компьютера, сублимируя свою потребность со-творческого сопереживания в зуде интерактивной возни с компьютерным изображением. Эти – прямо-таки лежащие на поверхности – соображения наводят на мысль, что кинематографический арт-хауз отнюдь не является феноменом только художественной культуры. Он еще каким-то образом связан с мирами большой политики и большой экономики».
Владимир Алейников. В морок немых лет. Стихи. Когда я читаю Алейникова, мне вспоминается «Синяя птица» Метерлинка. У Алейникова есть талант поэтизировать реальность так, что самые обычные предметы становятся одушевленными.
«День к хандре незаметно привык,/ В доме слишком просторно, –/ Дерева, разветвясь непокорно,/ Не срываясь на крик,/ Издают остывающий звук,/ Что-то вроде напева,/ Наклоняясь то вправо, то влево/ Вслед за ветром – и вдруг/ Заслоняясь листвой/ От неряшливой мороси, рея/ Как во сне – и мгновенно старея,/ Примиренно качнув головой».
Дарья Гармоненко 
