Зачем уродовать Цветаеву

Для авторской (не говоря об эстрадной) песни понятие «поэзия» обычно является щедрым авансом. Попробуйте, скажем, прочесть вслух на полном лирическом серьезе: «Струна осколком эха пронзит тугую высь┘/ Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» Хотя в другое время и в другом месте (у костерка или в затухающем застолье) от этих слов щипало в носу и тянуло обнять весь мир.

Отношение музыки и поэзии часто напоминает пушкинские «волну и камень». То стихи тонут в забойной мелодии (часто и поделом), то музыка оказывается мелкой и лишней – эдакая щенячья лужица у подножия поэтического исполина. Обычно это касается «омузыкаливания» классики. Особенно не везет Цветаевой: только на моей памяти женские барды десятки раз пытались уродовать ее стихи на кликушеские или заунывные лады. Крикнуть бы «остановите музыку!», да неловко – люди верят, что творят богоугодное дело, неся знамя высокого искусства в невежественные массы.

Правда, во многих бардовских песнях гармония слов и музыки достижима – как сочетание извечных трех аккордов и избитых слов на тему дорожной романтики, духовного одиночества Художника (с самой большой буквы) или, наоборот, духовного братства тем немногих, которые чудом уцелели в циничном мире и сумели прилететь, прибежать, приползти к заветному костру. Другой авторский крен – шансонный, где вместо тумана и запаха тайги – романтика уголовная, которая тоже новизной не блещет. А если без примитива – это к Михаилу Щербакову, который четверть века поет авторскую песню на свой лад. В его текстах (все-таки текстах, поскольку новый сборник называется «Тринадцать дисков: тексты песен») – и виртуозная игра со словом и звуком («поведу под уздцы бемоля и ямба гибриды»), и традиции русской классики (любимый герой – выходец не то из гоголевской шинели, не то из чеховского футляра: «Мне ничего не надо. В квартиру въехал, обои клею./ Хлеба до завтра хватит, кефиру вдоволь, стреляться глупо»). Щербаковская песня – и музыкальный, и литературный факт, а как иначе: «Кроме литературы, чем и дышать, опускаясь на дно морское?/ Чем и внушать себе, что после дна – еще одно, и земля не шар?/ Чем утешаться, слыша, как год от года пуще грозится кое-/ кто досадить по первое нам число, вгоняя в озноб и жар?../ Первое! А нынче вон какое. Кошмар».