0
926
Газета Интернет-версия

04.10.2007 00:00:00

Паэлья как метафора существования в эпоху глобального терроризма

Тэги: журналы


Дружба народов

Десятый номер – национальный. Посвящен татарской и башкирской культурам. Получилось обстоятельно – с письмом президента Татарстана в качестве приглашения к чтению и большой подборкой авторов, широкому российскому читателю неизвестных.

Светлана Чураева. Ниже неба. Повесть о первом профессиональном башкирском художнике Касиме Салигаскаровиче Девлеткильдееве (1887–1947). В качестве подзаголовка (или жанрового определения) значится: «акварели». Это техника, в которой художник работал, и одновременно яркие цветовые пятна, эпизоды биографии героя («в акварели – ухваченный миг»). Однако книга ассоциируется совсем с другим родом искусства и другим жанром – с песней. Ее куплеты – отдельные события из жизни Девлеткильдеева (детство в селе Кугуль – смерть родителей – гимназические годы – учеба в Петербурге – голодные двадцатые в Уфе – болезнь и т.д.). А все, что имеет отношение к традиционному укладу жизни, к общечеловеческому, звучит рефреном. Припевов несколько. О рождении: «Хотел быть один. Как бог – весь мир заключая в себе». О смерти: «А человек остался. Один, как Бог, – весь мир заключая в себе». О женщине, дарящей жизнь: «От сна до сна совершала сотни обрядов – для поддержания жизни в доме и вокруг. Выходила вечером за ворота, смотрела строго на солнце, и солнце покорно садилось. Готовила пищу, ткала, пряла, шила. Кормила и обихаживала скотину, собирала травы и мыла детей. Она сидела с рукодельем, сидела у себя дома за красным шаршау, и смерть не смела войти». О болезни, приближающей смерть: «Во всем теле, в чистом сухом теле нет ни кусочка пищи, ничего чужого. Нет желаний и нет сил. Нет боли. Хорошо». Повторяющиеся фрагменты расширяют временное пространство повести до вечности. «Ниже неба» – не о конкретном человеке (жизнь Девлеткильдеева – всего лишь акварельные пятна на белом листе бумаги, отдельные ухваченные моменты), но об одном из вариантов того, как может быть пройдено расстояние между двумя неизменными точками: «человек родился» и «человек умер». О миге: «Миг до вечности, миг после вечности – миг смерти, миг рождения. Миг одиночества. Жизнь».

Звезда

Владимир Андреев. Паэлья. Повесть. Это традиционное средиземноморское блюдо из риса, вроде плова, куда добавляют все, чем богаты. Овощи, мясо, курицу, морепродукты и т.д. и т.п. Паэлья, очевидно, символизирует склонность испанцев к гедонизму. В отечественном книжном варианте – широту русской души, способной не подавиться и переварить что угодно. У повести действительно много общего с одноименным блюдом. Состав ингредиентов разнообразен. В одном котле немножко России, где в пролетарских условиях (в коммуналке с соседями-алкоголиками и полным набором соответствующих радостей – грязью, скандалами, мордобоем и т.д.) живет главный герой. На часть России – две части благополучной Европы: здесь персонажи скитаются без гроша в кармане, передвигаясь автостопом, и пытаются подзаработать. Пара ложек экзотики в виде восточных религиозных учений, которые герой постигает, хатха-йоги, которую он практикует, и японской кухни, которую он пробует. Сам повествователь – эдакая ходячая паэлья: бывший таможенник, бородатый неформал с неуставной длинной прической, ныне учитель. По Европе он колесит сначала в качестве переводчика при проныре-предпринимателе, торгующем отечественными матрешками, а после крушения этого предприятия подрабатывает в ресторанах певцом┘ У Владимира Андреева свой рецепт приготовления традиционного испанского блюда. И «┘вероятно то, что паэлья, которую готовлю я, по испанским меркам не то чтобы не совсем паэлья, а может быть, и вовсе не паэлья». Скорее всего это сборная солянка. Ну и пусть. Вкусно очень.

В рубрике «Россия и Кавказ» – отчет о первом международном русско-грузинском поэтическом фестивале (проходил в июне 2007 года в Батуми и Тбилиси), доказывающем, что отношения стран политикой, к счастью, не исчерпываются. Организаторы обещают по итогам мероприятия издать сборник на четырех языках (русском, грузинском, итальянском, английском). В журнальной публикации представлены стихи русскоязычных (Инны Кулишовой, Алексея Пурина, Бориса Херсонского) и грузинских (Шоты Иаташвили, Звиада Ратиани, Зураба Ртвелиашвили) участников фестиваля.

Моя дочка бежит к окну/ и с криком «снег, снег!» несется по дому,/ а сын еще маленький, ничего пока не понимает, но и он радуется/ и подпрыгивает на кровати.<┘> а снег – снег хорош,/ и твой отец, представь себе, тоже. Пока он не вышел из дому/ на улицу, где снег еще не затоптан и чист,/ скажи ему что-то, неважно что, любое слово шепни,/ пусть даже бессмысленное Тридцать Четыре,/ и он станет красивее, чем был, и с легкостью будет шагать по тающему снегу,/ принимать поздравления, благодарить поздравляющих/ и хотя бы некоторое время не вспоминать,/ как усложнилась жизнь,/ как упростились мечты. Жизнь прекрасна. (Звиад Ратиани «Снег, снег. Жизнь прекрасна».)

Валерий Островский. Время непримиримости. Генезис и перспективы современного терроризма. Современные террористы сильно отличаются от своих предшественников: сикариев, Брута, ассасинов. Они ставят перед собой масштабные задачи и стремятся к их достижению на мировом уровне, руководствуясь принципом «все или ничего». Они с готовностью пожертвуют «всеми людьми, всем миром», если почувствуют, что их цели недостижимы. С таким терроризмом непросто бороться в силу масштабности его задач и проявлений. Осложняет ситуацию и политика «двойных стандартов», принципы которой так часто применяются в наше время: «Государства твердо усвоили постмодернистскую идеологию, на политическом новоязе именуемую «двойными стандартами». «Своих» террористов называют «борцами за свободу» или, на худой конец, «повстанцами». «Чужих» – «бандитами и убийцами». «Свои» – «лидеры непризнанных республик». «Чужие» – «главари сепаратистов и незаконных бандформирований». По мнению Валерия Островского, современный терроризм – следствие сегодняшнего мироустройства. Можно ли его победить? «Можно», – старается ответить автор. «Вряд ли» – получается, следуя логике его текста.

Знамя

Маргарита Хемлин. Про Иосифа. Повесть. «Жизнь Иосифа Марковича Черняка началась в местечке Козелец – между Киевом и Черниговом. Оттуда он ушел на войну и вернулся в 1945-м туда же – к семье, состоявшей из жены Мирры и сына. Жена (не местная и вообще сирота после погрома с малолетства) с сыном осталась в живых, так как успела примкнуть к партизанскому отряду поварихой и куда пошлют, а ребенок трех лет при ней. Отважная женщина. Имела боевые награды и личную записку по боевой тематике знаменитого партизанского командира Федорова. Но сейчас не об этом». А о чем? Да обо всем. Так плавно, неспешно и без суеты, как зачин повествования, потечет дальше жизнь Иосифа с неприятностями на работе, вечными атрибутами существования еврея в советские годы, радостями, рождениями детей, чудачествами, семейными заботами и проблемами. В повести (до самого финала) не появляется ничего, что выходило бы за пределы обычного жизненного круга, но есть внутреннее напряжение, магнитом притягивающее к этой истории.

В рубрике non fiction фрагменты из книги воспоминаний «А песня-то была веселая┘» автора зонгов к театральным спектаклям и кинофильмам Юрия Ряшенцева (р. 1931). «Если есть на земле человек, которому противопоказано писать мемуары, то это я», – ни много ни мало заявляет он в первой же строчке. И продолжает: «Перо мое плохо приспособлено для фундаментальных воспоминаний – что для «былого», что для «дум». И вообще память у меня странно устроена. Я помню в основном смешное или забавное, что случалось с людьми, о которых пишу. И не то чтобы я забыл о грустном или печальном, что с ними происходило. Но это грустное или печальное осталось на периферии сознания, воплотилось в других жанрах, к которым мне случалось прибегать». С первым утверждением никак нельзя согласиться: мемуары удались, читаешь – не оторваться. Со вторым не поспоришь – интересно, потому что весело и остроумно. Все здесь описано с иронией, примирявшей, видимо, с существованием в «совке». К тому же автору есть о ком вспомнить. Герои его книги – Петя, Юлик, Гриша, Марик – это Петр Фоменко, Юлий Ким, Григорий Горин, Марк Розовский.

Иностранная литература

Пабло Пикассо. Поэтические тексты. Перевод с французского и вступление Михаила Яснова. Известный художник предстает в неожиданном амплуа. По точному наблюдению переводчика, в поэтическом творчестве Пикассо эксплуатирует приемы, почерпнутые из живописи, «демонстрируя вязкий, буксующий – с неожиданными взрывами и провидческими порывами – «внутренний мир сознания». А это означает, что его тексты так же трудны для восприятия и интерпретации, как и картины, и требуют от читателя как минимум богатого воображения, как максимум – сотворчества.

оседлав этот поздний вечер всей своей печенкой и потрохами припавший к озеру незабудок открытому настежь любому ветру и поддерживая руками крылья разбитые ритмом криков я прогуливался когда внезапно сигарета как безумная обвилась вокруг моего пальца и ужалила меня до крови

Дидье Ван Ковелер. Клонировать Христа? Перевод с французского Дмитрия Баюка. Как ни парадоксально, но именно Церковь (в лице римской курии) старательно убеждает паству, что плащаница, в которую было обернуто снятое с креста тело Спасителя, – не более чем средневековая подделка. Рим с помощью ангажированных им ученых специально заботливо дискредитирует реликвию, чтобы тем самым охладить интерес к ней специалистов по клонированию. По крайней мере, такой вывод делает французский журналист, писатель, автор скандального романа «Евангелие от Джимми». Сюжет романа строится на предположении: ученым удалось, используя кровь Христа, оставшуюся на плащанице, клонировать его. Теперь в документальной книге Ван Ковелер разбирается, возможно ли возникновение этой ситуации в реальности. Перед исследователем стоят два вопроса. Первый – что такое почитаемые христианами реликвии (Туринская плащаница, Аржантейский нешвенный хитон, в котором, согласно преданию, Иисус шел на Голгофу, и судариум из Овьедо – им укрыли голову Христа после снятия с креста) – настоящие страстные покровы Христа или поздние фальшивки? Второй – если это не подделки, то достаточно ли оставшегося на них биологического материала, чтобы заняться клонированием? Очень привлекательна установка Ван Ковелера на объективность. Он старается собрать максимум сведений, оказываясь то по одну, то по другую сторону баррикад, предоставляет слово клирикам, гематологам, генетикам, сектантам, историкам. Ответить на эти вопросы, как и следовало ожидать, непросто – все, связанное с реликвиями, окутано пеленой тайны, причем не только божественной. История существования страстных покровов – история детективная. И, как в настоящем детективе, в ней не обошлось без похищений под покровом ночи, скандальных разоблачений, скоропостижных смертей┘ В итоге по информационной насыщенности материала книга не уступает ученым монографиям, а по закрученности интриги этот «документ» даст фору многим художественным произведениям.

Москва

Николай Шадрин. Одиссея Злобина. Роман. «Шагнул в сторону яра, поднялся по сыпучему скосу – и окаменел. На поле люди. Конница! Заимка пылала ясным пламенем. «Орда! <┘> Орда! – кричал Грицко на бегу. – Прячься! Орда!» Где-то на окраине Руси в сложно сказать каком веке кочевники берут приступом русский город. Город разграблен, защитники перебиты, женщины обесчещены. Мертвые оставлены, живые угнаны в полон. Казаку Грицко удается сбежать, прихватив с собой дочку священника┘ Позже они все-таки попали в плен, но выбрались на свободу, чтобы снова оказаться в плену, и т.д. и т.п. ┘ Конца этой одиссеи не видно. В буквальном смысле: в десятом номере опубликовано начало, продолжение – в следующем. Приключенческий роман, при условии крепко сбитого сюжета, вариант беспроигрышный – автор выигрывает оттого, что читателю нравится, читатель – оттого, что интересно. Отечественный вариант фениморкуперовской «эпопеи», где в роли Зверобоя и одновременно Чингачгука выступает казак, в роли недружественных индейцев – татары, а партию прекрасной дамы, нуждающейся в защите, исполняет поповская дочка Анюта, не исключение.

Публицистический блок посвящен наболевшему – «Национальному вопросу в России». Михаил Ремизов. Создать нацию. Произошло разрушение социальной целостности государства, при котором элита и народ перестали идентифицироваться только по социальному признаку – они «мутировали» в чуть не биологически разные виды. Единственный выход из сложившейся ситуации – создание национального государства, поскольку национализм – «основа для взаимной солидарности». Но такое государство должно зиждеться на верной политической основе: «Политика – это не в последнюю очередь искусство заинтересовывать других собственными интересами. Поэтому естественная цель русского политического национализма – не допустить антирусской консолидации российских народов и по возможности сделать их своими союзниками».

Андрей Фурсов. Вперед – в Построссию? Автор делится предположениями по поводу возможных последствий нового закона о мигрантах. Законодатели, основываясь на примере западных стран, собираются помимо налоговых льгот наделить мигрантов политическими правами. По мнению Андрея Фурсова, подобное законодательство уже превратило Запад в Постзапад, где вольготно расположилось «молодое, агрессивное, арабо-африкано-турецко-албанское, малоквалифицированное, бедное, не особо желающее трудиться, но кланово, религиозно, этнически и криминально организованное население». Новое мигрантское законодательство способно Россию превратить в Построссию.

Октябрь

Александр Хургин. Целующиеся с куклой. Повесть. «– И, значит, родилось от Элиши-самоубийцы, при жизни парикмахера, двое близнецов-правнуков – Горбун и Шизофреник, – рассказывала о своих детях Раиса соседкам по травматологической палате. – Родились они, когда Элиши давно на свете не было, и понесли за него наказание сквозь свои жизни». Болезни – не единственное наказание потомков парикмахера-самоубийцы. Не повезло им и с отцом: неприкаянный сталевар Бориска – типичный «лузер». Ради улучшения финансового положения, да и просто в надежде на легкую жизнь, Бориска вместе с семьей отправляется протоптанной соотечественниками тропой – в Германию на ПМЖ. Но и здесь, в отличие от деятельной жены, он не прижился, а возвращаться некуда – оставленный в Москве сын-шизофреник к моменту возвращения блудного отца обзавелся подругой – проституткой Зарой. Бориске приходится ютиться на кухне. Не нужен отец и другому своему отпрыску – Горбуну, который после операции вовсе не горбун, а плейбой – целыми днями катается на машине и развлекается с девицами, награждая себя за вынужденное в горбатом прошлом воздержание┘ Недолго продлится «шизофреническое счастье» обоих борискиных отпрысков┘ Александр Хургин затеял с читателем игру, название которой придумал еще Гоголь, – «смех сквозь слезы». Со времен классика правила не поменялись. Писатель правдоподобно (и это обязательное условие) изображает современную ему и читателю российскую действительность. Остроумно описывает детали, выжимая из публики слезы то ли радости, то ли ужаса узнавания родного «пейзажа». Задача автора очевидна – заставить читателя участвовать. У читателя другое – ему главное, во избежание шока и стресса, догадаться о том, чем все закончится, до финала. В данном случае догадаться несложно: по всему тексту раскиданы детали – подсказки, настолько узнаваемые и четко характеризующие отечественную реальность, что интерпретировать их можно только в рамках ее логики. И набор интерпретаций невелик. Так, например, когда Шизофреник выбрасывает паспорт, понимаешь, что это не к добру, потому что в России без паспорта нельзя. Очевидно, что и Зара, несправедливо обвиненная милиционером в убийстве, проведет-таки время за решеткой. Потому что от сумы и от тюрьмы зарекаться бесполезно... В общем, «Целующиеся с куклой» сродни курсу шоковой терапии. Иногда помогает.

Биеннале-2007. Поэту достается пространство для речи/ между небом и смертью/ он говорит:/ «мы будем говорить живым о живом/ об уходе и грусти/ мы помянем тех, кого любим» (Жан-Пьер Симеон, перевод с французского Михаила Яснова).

Большая часть раздела нон-фикшн посвящена Международному поэтическому фестивалю «Биеннале поэтов», который проходит в Москве каждые два года. Нынешней осенью он состоится в пятый раз. Журнал публикует стихи поэтов-участников. Об истории фестиваля и запланированных мероприятиях рассказывает «отец» биеннале поэт Евгений Бунимович. Фестиваль 2007 года называется «Фестиваль фестивалей» – поучаствовать в нем приглашены международные и российские региональные фестивали. Парижский («Весна поэтов»), квебекский, грузинский («Мзиури») и др. Задача организаторов – ознакомить слушателей с состоянием современного поэтического процесса и продемонстрировать важную тенденцию: сегодня, в отличие от прошлого, нет лидеров, которые могли бы претендовать на роль «брендов» поэтических групп – их объединяющую функцию теперь выполняют организаторы – «кураторы», «продюсеры», «модераторы». Эти люди пытаются «как-то обозначить, структурировать, явить тенденции современной культуры, создать вокруг них магнитное поле, поле притяжения». По мысли Бунимовича, в России это еще не осмыслено.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


В Совете Федерации остается 30 свободных мест

В Совете Федерации остается 30 свободных мест

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Сенаторами РФ могли бы стать или отставники, или представители СВО-элиты

0
706
Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Россияне хотят мгновенного трудоустройства

Анастасия Башкатова

Несмотря на дефицит кадров, в стране до сих пор есть застойная безработица

0
801
Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Перед Россией маячит перспектива топливного дефицита

Ольга Соловьева

Производство бензина в стране сократилось на 7–14%

0
1144
Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Обвиняемых в атаке на "Крокус" защищают несмотря на угрозы

Екатерина Трифонова

Назначенные государством адвокаты попали под пропагандистскую раздачу

0
918

Другие новости