Византропия

Визуальная антропология: новые взгляды на социальную реальность: Сб. науч. ст./ Под ред. Е.Р.Ярской-Смирновой, П.В.Романова, В.Л.Круткина. – Саратов: Научная книга, 2007. – 528 с. (Библиотека Журнала исследований социальной политики).

Человеку, как известно, свойственно не только говорить, но и проговариваться – притом в значительно большей степени. Он обнаруживает себя буквально во всем и на каждом шагу: в движениях, позах, подробностях внешности. Чем больше мы молчим – тем больше проговариваемся. Проговариваемся уже самим молчанием.

Если века подряд и молчать, и проговариваться человек мог более или менее безнаказанно, то в последние примерно полтора столетия научная мысль занялась этим вплотную.

Визуальная антропология – наука истолкования человека через зрительные образы – еще совсем молода. Настолько, что – как, по крайней мере, утверждают редакторы книги – даже наукой (пока?) не согласна себя считать: скорее переходной областью «на стыке медиа и власти, между антропологией (наукой) и кинематографом (искусством)». И это при том, что социологи и антропологи использовали зрительные образы в изучении «экзотических» и «примитивных» культур еще лет сто назад. Правда, совсем иначе.

В них видели не столько самостоятельный источник смыслов, сколько иллюстрацию к выраженному в слове, которой доверяли вполне простодушно. «Визуальная революция», грянувшая в последние десятилетия ХХ века, заставила людей – в том числе исследователей – взглянуть на дело иначе.

Экспансия зрительных образов ощутимо поколебала доверие к ним и подтолкнула к выработке целой системы интеллектуальных стратегий, которые хочется объединить под названием «защита от образа». Ведущее интеллектуальное настроение нашей эпохи – внимательное недоверие. Современная наука о человеке – наука улик, подслушивания и подглядывания, чтения между строк. Она движется от сказанного – к утаенному, от явного – к неявному.

Как это происходит, мы можем, среди прочего, видеть в представленном сборнике. Основу его составили материалы одноименной конференции, которую в июле прошлого года проводил Саратовский центр социальной политики и гендерных исследований вместе с кафедрой социальной антропологии и социальной работы Саратовского государственного технического университета при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований.

Философы, социологи, антропологи, искусствоведы сегодня учатся проделывать со зрительными образами то же, что давно делают со «словесными» текстами: ловить их на том, в чем они проговариваются, подмечать, о чем и почему они умалчивают, вычислять, что заставляет их быть именно такими. Из бесхитростной иллюстрации образ превращается в сложно устроенный симптом, требующий терпеливой, грамотной, осторожной расшифровки.

Образом же способно оказаться практически что угодно. Не только привычные в этом качестве фильмы, фотографии, картины, реклама, но и устройство цветочной клумбы, фонарь, телефонная будка, профессиональная одежда – вообще все, что выхватит из мирового целого взгляд, сформированный культурой. В интересующем нас сейчас сборнике основное внимание отдано, правда, фотографии и кино – самым известным и, пожалуй, подробнее всего освоенным теоретической мыслью способам визуального конструирования реальности. Но нашлось место и другим, более неожиданным «визуальным проекциям культуры». Например, Вадим Михайлин, руководитель Саратовской лаборатории исторической, социальной и культурной антропологии (ЛИСКА), предлагает истолкование культуры симпосия – дружеского праздничного застолья древних греков – с помощью изображений, «визуальных кодов, которые обильно представлены на дошедшей до нас праздничной посуде». А философ из Вильнюса Андрей Горных рассматривает общество модерна «сквозь призму доминантной эстетической формы этой эпохи – монтажа». Без фотографии и кино рассуждение, конечно, не обходится; но Горных вовлекает в рассмотрение и такие типичные для модерна формы «визуального потребления», как поход по магазинам и бесцельные прогулки по улицам (фланирование).

Отдельная и самая, пожалуй, интересная тема – что образы делают с человеком, когда он их видит. Они формируют его, определяют особенности его поведения, восприятия самого себя и мира. «Распространение фотографии, – пишет Андрей Горных, – знаменует собой появление новой эстетики существования». Но не обязаны ли мы тем же самым всему, что видим вокруг себя, и тому, как мы это видим? Не задают ли нам все видимые предметы определенную «эстетику существования», а с нею и его этику? Прочитав сборник, приходишь к выводу: очень похоже на то, что так оно и есть.

Визуальная антропология сейчас находится, пожалуй, в самой интересной из стадий развития: в стадии активной выработки себя. И, как при этом и положено, втягивает в свою орбиту, пробует на анализирующий зуб всевозможный культурный материал: отвечал бы только понятию «визуальная репрезентация». Конечным итогом усилий, видимо, должна стать выработка общих принципов понимания зрительного образа – в какой бы среде, на каком бы носителе тот ни возникал – как «способа высказывания, подчиненного исторически сложившимся и культурно обусловленным правилам». Причем такого, в котором – с антропологической, конечно, точки зрения – нет «шлака» или «шумов», вообще «ничего случайного или неопределенного». Так вильнюсский антрополог Альмира Усманова пишет о фильмах. Но ведь это способно относиться к любому созданному человеком образу вообще.

Так человек весь превращается в речь – в тотальную невозможность молчания и умолчания. Вступает в свои права тотальное его считывание, вообще – особое отношение к человеку, неведомое, может быть, в таких масштабах «литературоцентричным» эпохам. Истолковывающее недоверие. Византропия.