Кремль бьет копытом

Много лет спустя, собирая материалы для этой книги, автор копался в архивах Гуверовского института и читал старые газеты в библиотеке американского Конгресса. Перелистал подшивки и просмотрел микропленки практически всех солидных газет того времени: «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Таймс», «Гардиан», «Ле Монд» и некоторых несолидных, дошел до этой истории с выступлением и гибелью полковника Опаликова.

По поводу происхождения Сталина все солидные газеты без исключения если и упоминали о версии, высказанной в докладе Опаликова, то не иначе как с некоторой иронией, смягченной, возможно, фактом гибели докладчика. Зато уж газеты, которые мы называем желтыми (или бульварными), те уж потоптались на предложенной теме и сообщили читателям как непреложный и не подлежащий сомнению факт, что советский диктатор Сталин был рожден лошадью. Нашли даже где-то фотографию лошади Пржевальского, сравнивали ее с портретами Сталина и находили много сходства. Утверждали, что в анфас он похож на папу, а в профиль на маму.

Эти же газеты, для которых проверка фактов ≈ дело необязательное, в один голос утверждали, что полковник был отравлен. Вот некоторые заголовки: «Смерть перебежчика», «Длинные руки Кремля», «Кремль бьет копытом». За что полковника отравили и по чьему заданию, догадаться было нетрудно, а вот кто именно отравил? Вспоминали, естественно, о человеке, похожем на птицу-секретаря, который во время выступления Опаликова поднес ему стакан с водой. Кем он был, как попал за кулисы, откуда брал воду, куда сам делся потом, никто не имел представления, и полиция ни до чего не дозналась. Серьезные издания, боясь публикации недостаточно проверенных фактов, сообщили своим читателям только то, что тело полковника было подвержено вскрытию группой патологоанатомов во главе с профессором Фишером. По заключению врачей, смерть произошла в результате внезапного сердечного приступа, объяснимого волнением, которое испытывал погибший во время своего необычайного доклада. Разумеется, автор этих строк, будучи человеком крайне испорченным, верил больше желтым газетам, чем красным или любым другим, но у автора, как и у других испорченных людей, никаких доказательств не было до тех самых пор, пока в немецкой «Зюддойче цайтунг» не появилось в 1954 году интервью с советским шпионом-перебежчиком под заголовком: «Я убил Опаликова».

Этот человек рассказал, как Лаврентий Павлович Берия лично вручил ему ампулу с созданной химиками НКГБ высокотоксичной жидкостью, не имевшей ни цвета, ни вкуса, ни запаха, и приказал «убить гадину». Яд, растворенный в стакане воды, вызвал немедленный паралич сердца и тут же улетучился, что и ввело в заблуждение вскрывавших полковника патологоанатомов. Поскольку Опаликова давно не было в живых и вся эта история осталась в туманном прошлом, признания беглого шпиона большого впечатления ни на кого не произвели. Но одна газета все-таки отметила, что раз Опаликова отравили во время его сенсационного рассказа, значит, кому-то эта тема была не по душе, значит, в ней что-то было, к чему стоило бы отнестись с особым вниманием. Но и это предположение было сделано журналистом очень неуверенно. И, в общем, вся эта версия как-то повисла в воздухе, я тоже в нее долго не верил, то есть не в отравление, а в причину, в то, что лошадь могла родить человека, хотя бы даже и такого мерзкого, каким был покойный генералиссимус.

Но каково же было мое удивление... Между прочим, очень не люблю, может быть, даже ненавижу этот заезженный-перезаезженный оборот «каково же было мое удивление», но мое удивление было действительно таково, что показалось мне безразмерным. Оно постигло меня в архиве Гуверовского института, где, напоминаю, я набрел на пачку писем неизвестно кого неизвестно кому. Это были растрепанные и желтые листки с поврежденными краями, соединенные ржавой канцелярской скрепкой, с каким-то странным текстом, написанным дурным почерком и химическим карандашом, то есть пишущим инструментом, о существовании которого теперь помнят только такие старые люди, как я. Буквы, изначально фиолетовые, за время существования рукописи сильно выгорели и выцвели. Кому адресовались эти письма, я так и не выяснил, и относительно автора уверенности нет. Могу предполагать, что это был как раз великий наш ученый Гром-Гримэйло. Но не удивлюсь, если серьезные ученые, употребив новейшие способы исследования, графологию, спектральный анализ и прочие приемчики, доступные современной науке, выяснят, что эта рукопись всего-навсего умелая подделка.

У нас, слава богу, такими подделками никого не удивишь. Вспомним «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Сказание о граде Китеже». Если уж эти вещи, как утверждают некоторые ученые, кто-то подделал, то почему бы не подделать записки Грома-Гримэйло? Тем более что повод для подделки у того, кто мог этим заняться, был предположительно более серьезным, чем у поддельщиков древних рукописей. Ненависть к тирану могла толкнуть неизвестного сочинителя на несусветные выдумки.

Но если это так, то надо признать, что сочинитель обладал очень незаурядной фантазией и талантом. Рассказ его насыщен такими подробностями, какие, мне кажется, просто выдумать невозможно. Если все-таки поверить автору и предположить, что это был именно Гром-Гримэйло, то следует вспомнить, что он был младшим современником, последователем и биографом Николая Михайловича Пржевальского. Он бывал в тех же местах, где Пржевальский, что и описано в упомянутых письмах. Письма содержали (что говорит в пользу их подлинности) много личных научных наблюдений автора, которые я просто опущу, а передам только то, что меня удивило.

Описывая путешествие Пржевальского по Монголии и Северо-Западному Китаю, автор делает несколько метких замечаний касательно личности знаменитого путешественника. Пржевальский, пишет он, несмотря на свое дворянское происхождение и соответствующее воспитание, был человеком прямолинейным, иногда даже грубым и деспотичным. В человеческом обществе чувствовал себя неуютно. Людей своего круга не любил, потому что они все, как он утверждал, погрязли в разврате. Крестьян в отличие от большинства своих современников, начитавшихся стихов Николая Некрасова, тоже не жаловал, считая, что все они пьяницы и лентяи. Образован он был односторонне. Увлекался естественными науками и историей. К музыке, живописи и театру был равнодушен, рассказов, повестей и романов, а тем более стихов, не читал, женщин решительно ненавидел. Животных любил, но только диких. Домашних, услужающих человеку, питающихся из его рук и покорно подставляющих шею под нож, презирал. Диких же зверей уважал за их вольный и независимый нрав, за то, что сами себе добывают пищу и не меняют свою свободу на объедки с человеческого стола. При этом смолоду отличался склонностью к романтическому восприятию действительности. В детстве зачитывался древнегреческими мифами.

Особенно его поразил миф о существовании полулюдей-полулошадей, то есть кентавров. Его детские рисунки посвящены именно этим порождениям фантазии древних греков. Будучи уже знаменитым путешественником, географом, зоологом, энтомологом и черт знает кем еще, он неизменно интересовался проблемами гибридизации живых организмов, прежде всего созданием гибрида человека и кого-нибудь из высших млекопитающих, чему он и посвятил многие опыты.

У нас в свое время много и с перебором твердили о приоритете отечественной науки, о том, что русские изобрели все раньше других. Эти утверждения были так навязчивы, что породили много насмешек и поговорку: «Россия – родина слонов». Доходило до смешного: якобы рентген изобрел русский мужик, который в XIV веке сказал своей жене: «Я тебя, суку, насквозь вижу!» Но в том, что в деле гибридизации именно Николай Пржевальский далеко обошел своих западных современников, у меня, пишет автор, нет ни малейшего сомнения.

В то время австрийский монах Мендель еще только проводил первые робкие опыты по скрещиванию двух видов гороха, но не пошел дальше скрещивания чечевицы с фасолью. Слов «генетика» или «хромосома» не было еще в научном обиходе, а наш великий ученый взялся проводить эксперименты по созданию гибрида человека с высшими млекопитающими. Наука пребывала в неразвитом состоянии, и даже искусственное осеменение казалось делом будущего. Эксперименты приходилось производить самым натуральным образом, который читатель может себе представить. Сначала генерал хотел приспособить к этому делу своего денщика Ферапонта, но тот оказался слишком верующим, нервным и консервативным. Когда услышал предложение, устроил истерику, замахал руками:

≈ Свят! Свят! Свят! Нет, ваше превосходительство, что хотите делайте, хоть секите, хоть расстреляйте, а на такой грех я не пойду.

Пришлось генералу самому взяться за дело. Причем в глубокой тайне, потому что боялся огласки. (Заметим в скобках, что в тогдашнем обществе еще господствовали отсталые взгляды на половой вопрос и несовершенное уголовное законодательство. Это сейчас люди нашего времени широко смотрят на вещи. В наиболее передовых странах уже разрешены однополые браки, а в скором времени, я уверен, будут узаконены и уравнены в правах смешанные семьи человека с животными. Для начала с самыми высшими, а потом и с остальными, включая рыб, рептилий и насекомых. Но тогда, когда жил Пржевальский, так называемое скотоложство всем казалось ужасным грехом, преступлением и строго наказывалось. Так что, проводя свои эксперименты, Николай Михайлович рисковал не только личной репутацией в обществе, но и свободой.) Однако для него наука была превыше всего, и он, имея в виду исключительно научные цели, шел на риск и самоотверженно совокуплялся со всеми открытыми им видами диких животных. С самкой медведя-пищухоеда, с дикой ослицей, дикой верблюдицей, но, помня о кентаврах, больше всего внимания уделил открытой им дикой лошади, которой не зря дал свое имя.

Лошадь Пржевальского генерал обнаружил в степи, в районе китайско-монгольской границы. Это был небольшой табун диких и агрессивных, не подпускавших к себе никого животных. Одну кобылицу, особо понравившуюся Николаю Михайловичу, с трудом удалось отбить от табуна и отловить. Пржевальский назвал ее, глазастую и стремительную, летящую по степи, словно на крыльях, Орлицей. Это было очень красивое, свободолюбивое, дикое и норовистое существо. Генерал поначалу ей, видимо, не приглянулся. Загнанная в специальный станок, она вырывалась, брыкалась, кусалась, рвала постромки. Николай Михайлович самок человеческого рода (хоть и пользовался у них большим успехом) не уважал. Но очень галантно ухаживал за Орлицей, кормил ее отборным овсом, угощал швейцарским шоколадом, купал, расчесывал гриву и украшал ее полевыми цветами. Он говорил ей ласковые слова, показывая тем самым, что вовсе не считает ее существом ниже себя, и в конце концов растопил сердце гордого животного. И сам вполне растопился.

В своем интимном дневнике он признавался, что его научные эксперименты доставляют ему все больше и больше удовольствия. И Орлица привязалась к генералу. Встречая его, она радостно ржала, очевидно, предвкушая скорое удовольствие, и уже не рвалась из загона, где ее держали, чтобы ею случайно не овладел какой-нибудь жеребец и не нарушил чистоту эксперимента. В записях есть указание на то, что табунный жеребец Маврикий ревновал Орлицу, все время крутился вокруг загона и однажды на рассвете даже сбил жерди забора, но вовремя был отогнан конюхом Миронычем. Впрочем, до поры было неизвестно, вовремя или не вовремя. Может быть, пока конюх спал (в чем он потом не признавался), Маврикий успел нарушить эксперимент. Жеребец, впрочем, вскоре погиб. Безумствуя от ревности, он напал однажды на Пржевальского и в порядке самообороны (а может быть, тоже из ревности) был генералом пристрелен.

Прошло какое-то время, и Орлица забеременела. Это сильно взволновало экспериментатора. Неужели случилось то, о чем он так страстно мечтал, и она действительно понесла от него? Но было еще подозрение, что от Маврикия, во время своего одноразового бегства. Надо помнить, что беременность или жеребость кобыл продолжается обычно около года. Тогда еще ни о каком ультразвуке люди не имели понятия, проверить, что там зреет в кобыльей утробе, заранее было нельзя. Можно только представить себе, в каких волнениях провел этот год генерал. И наконец... это случилось ночью. Генерала разбудил Ферапонт криком:

≈ Ваше превосходительство, оне рожают!

≈ Кто они? ≈ спросил генерал спросонья.

≈ Оне, ваша кобылья жёнка, ваше превосходительство.

Генерал кинулся на конюшню, даже забыв нацепить шпагу. Прибежал как раз вовремя и успел принять роды. Новорожденный упал ему прямо в руки. Генерал стал торопливо и пытливо его разглядывать. Нет, это был точно не жеребенок. И даже не кентавр. Это было обыкновенное человеческое дитя мужского пола, но необычайно густо заросшее шерстью... Еще одна особенность отличала ребенка: пальцы ног у него были сросшимися между собой, а пятки ног – твердыми, ороговевшими.