Беседовали Александр 26 апреля 2007 года Владимиру Фирсову исполнится 70 лет. В этот день в Большом зале Центрального дома литераторов состоится его юбилейный творческий вечер. В преддверии торжества наш корреспондент встретился с поэтом.
– Владимир Иванович, скажите, у вас существует обратная связь с читателем? Может, вам письма приходят?
– Иногда приходят┘ Не так давно я был на радио в прямом эфире. Читал стихи. Было невиданное количество звонков. Убедился, что народ меня еще помнит. Правда, раньше знали лучше. Но сейчас ведь все с ног на голову поставлено┘
– В прежние годы, наверное, корреспонденцию получали мешками?
– Очень много писем мне присылали, когда я был еще школьником и меня напечатала «Комсомолка». Целую полосу! С портретом и подписью «Ученик 10-го класса Володя Фирсов».
– А как газета про вас узнала? Кто-то порекомендовал?
– Никто. Просто стихи в редакцию принес. Их напечатали. А тираж был громадный, ко мне пришел вал писем. Среди них было письмо известного уральского сказочника Евгения Пермяка. Пришло даже письмо Сергея Городецкого, друга Есенина. Я думал, он уже давно не жив. Потом с ним подружился. Это был довольно пожилой человек, но со светлым разумом. Очень интересный поэт, которого как-то замолчали.
От читательской реакции появлялись крылья, вера в себя. Это помогало. Городецкий очень помог советами. Он мне писал: «Володя, вот эту бы строчку в стихах я бы поправил, потому что в ней мало воздуха┘ Вот это лучше сделать по-другому┘»
– То есть он выполнил с вами работу над ошибками.
– Да. Я ведь был малообразованным. В школе ко мне относились не очень: когда задачки по математике не получались, учитель говорил: «Конечно, это не стишки пописывать┘»
Отец не жил с нами, был уже женат и у него был еще сын, брат мой. Я буквально помирал с голоду в сожженной немцами деревне Заболотье. Отец приехал за мной в 1944 году, забрал со Смоленщины, и День Победы мы встречали уже в Люблино. Соли не было в трехстах верстах от матушки-Москвы, и дети победителей пухли с голодухи. Сложная штука – рассказывать про детство.
Когда Хемингуэя спросили, что нужно для того, чтобы быть писателем, он ничтоже сумняшеся ответил: «Несчастливое детство». Я задумался, пошарил по великим, оказалось, что несчастливое детство было у многих. Гений-то из меня не вышел поди, а вот детство было несчастливым, так что было о чем писать.
– Известно, что вас ценил Твардовский. Вы даже считаете его крестным отцом в литературе. Как вы с ним познакомились? Он был известным писателем, а вам было только 17 лет┘
– Очень просто. На Курском вокзале, в справочном бюро, я назвал фамилию, место и дату рождения, а мне нашли его адрес, за 20 копеек. И я пришел к нему, на 1-ю Брестскую, в валенках, в пальто из отцовской шинели. Со стихами в трехкопеечной папочке. Он открыл дверь сам, тоже в валенках, потому что было очень холодно. Втянул меня через порог, отвел в кабинет, читал мои стихи и делал пометки карандашом.
Когда Александр Трифонович узнал, как я раздобыл его адрес, то сказал жене, что дает мне номер телефона, чтобы я его не искал, как сыщик. Добавил, что для меня, если буду звонить, он всегда дома┘ А потом, когда я уже учился на первом курсе института, Твардовский напечатал меня в «Новом мире».
Кстати, в литературе у меня два крестных отца: Твардовский и Шолохов. Когда мы были у Шолохова в Вешенской, Михаил Александрович называл меня и Гагарина своими сыновьями.
– А как вы решились на учебу в Литинституте?
– Среди писем, о которых я рассказал, было письмо и оттуда┘ Вскрываю, а там: «Дорогой Володя, мы всем институтом читали полосу твоих стихотворений┘ Обсуждали на семинаре┘» Так меня пригласили попробовать поступить. Я и мечтать не мог, ведь там преподавали Светлов, Луговской. А я кто? Ничего не знаю. Отец – сантехник, матери нет. Но ко мне отнеслись по-отечески. Понимал, что экзамены не сдам, хотя творческий конкурс прошел легко, я ж был полиглотом по тем временам┘
– В самом деле? Когда же выучили языки? Как?
– Расскажу┘ Мы собирались у Беллы Ахмадулиной, готовились к экзаменам. Она была очень доброй девочкой, мы с ней потом учились на одном семинаре у поэта Александра Коваленкова. Но иностранных языков я совсем не знал┘ Поэтому сдавать английский шел с дрожью в коленях. И получил двойку. Он мне совсем не давался, а в школьном аттестате у меня ошибочно стоял трояк, причем по немецкому, потому что кто-то просто перепутал. Немецкого я тем более не знал┘ Мне тогда повезло: директор кафедры творчества Сергей Иванович Вашенцев привел меня к ректору и упросил допустить на пересдачу. Прихожу к немке, беру билет и говорю, что ничего не знаю. Она отвечает: «Удовлетворитесь этим┘» и тоже ставит двойку. Выхожу в слезах, ничего не могу поделать. И узнаю, что в институте собрались преподавать французский, набирают группу. Опять приходим к ректору, рассказываю ему все еще раз. Вашенцев просит, мол, пусть сдаст французский. Ректор только смог сказать: «Ну, ты полиглот, твою мать┘» Сам засмеялся, но на французский допустил. Француженке я тоже честно сказал, что ничего не знаю, но очень хочу учиться и обязательно буду ходить на занятия┘ Поставила троечку.
– Ну французским-то вы потом овладели в совершенстве?
– Нет┘ Через полгода в Литинституте завели сербский и болгарский. Я извинился и перешел на болгарский, который нам преподавала жена поэта Владимира Соколова. Правда, сам язык пришел ко мне уже во время общения с болгарскими писателями. Я ведь с 1968 года много лет был главным редактором (с русской стороны) советско-болгарского журнала «Дружба».
– Известный журнал. Жаль, что не выходит┘
– А ведь его никто не разгонял. С болгарской стороны главным редактором был поэт Лучезар Еленков. Работать с ним было одно удовольствие. Удивительно светлый человек. Вот только один пример: из четырех болгарских поэтов, зашедших как-то в парижскую лавку за сувенирами, трое купили флюгеры, чтобы использовать их в хозяйстве┘ А Лучезар купил себе солнечные часы! Этим все сказано.
Мы начинали делать журнал с нуля. Несмотря на то что у нас, в Советском Союзе, не давали розничной реализации и журнал распространялся только по подписке, тираж дошел до 300 тысяч экземпляров. И вот уже много лет вместо журнала зияет пустота. Но я надеюсь на лучшее и говорю, что «Дружба» находится в творческом отпуске.
Недавно я предложил Чрезвычайному и Полномочному послу Республики Болгария в Российской Федерации Пламену Грозданову возродить «Дружбу». Для начала можно было бы издавать регулярный альманах, который одновременно выходил бы и в России, и в Болгарии. Так же мы начинали в прошлом – сначала был лишь сборник «Шипка», потом два раза в год выпускали альманах. Верю, что «Дружба» будет издаваться снова, потому что русско-болгарская дружба вечна.
– А что вас сейчас волнует больше всего?
– Больше всего меня волнует отношение власти к поэтам и литературе. С горечью отмечаю, что государству мы не нужны. Это факт непреложный, с этим спорить никто не будет. Злого умысла у чиновников, может, и нет, но есть зловещее равнодушие к культуре, это пугает. Когда-то говорили: «Проза кормит, поэзия поит». Теперь все по-другому. Литература не поит и не кормит. Да и люди стали другими.
– Но, наверное, не все так плохо. На фоне слабого интереса к литературе массового читателя поэтов меньше не становится. Вы же это знаете гораздо лучше многих, ведь через ваши поэтические семинары в Литературном институте прошло множество стихотворцев.
– Да, я работаю в Литературном институте с 1981 года. Веду заочников. С ними мне очень интересно. В этом году у меня будет очередной выпуск. Потом буду набирать новых, уже начал читать рукописи. Вообще удивительно, сколько людей пишут стихи. Конкурс в институт огромный. И представлена вся география страны. Сейчас в моем семинаре ребята из Москвы и Коврова, Иванова и Нижнего Тагила, Новосибирска, Сыктывкара, Смоленска┘ И все очень талантливые! Россию невозможно представить без поэзии. Так нельзя представить себе Голландию без великих живописцев┘
Когда я набираю творческий семинар, все время говорю одно и то же: «Учить я вас ничему не буду, учитесь друг у друга┘ Это самое главное. Дергайте друг друга за пуговку и рассказывайте о том, что написали». У всех студентов моего семинара стихи разные, но объединяет их беспокойство за судьбу времени. Ведь стихи всегда имели, имеют и должны иметь социальную направленность! Нельзя пройти мимо того, что ты видишь. Ты должен откликнуться! Это не значит, что надо бить себя в грудь и буквально криком кричать о любви к Родине. Поэт – не трибун и не оратор, он – добрый собеседник. Любовь к Родине – это понятие генетическое. Я все время прошу своих студентов писать с чувством Родины. Не знаю, что такое Родина, но об этом каждое честное стихотворение, где не просто красивое приукрашивание, а подлинная правда┘ Поэзия должна быть образна, зрима и по сей причине доходчива. К тому же поэт – хранитель языка. Этим он ценен, в этом его великая обязанность. Если сравнить нынешнее состояние поэзии с поэзией моего поколения, то можно сказать, что поэзия не застыла. Уверен, что стихи еще зазвучат!
– Что бы вы хотели изменить? В себе в первую очередь┘
– Ответ на этот вопрос я знаю давно и в подробностях, так что могу ответить своими стихами, которые написал почти тридцать лет назад: «Если б заново родиться,/ Знал бы, как состариться┘/ И страница за страницей/ Жизнь моя листается./ Пролистал ее,/ И вижу –/ Будто вновь увиделось, –/ Что все так же ненавижу/ То, что ненавиделось./ Кто не грешен?/ Я грехами/ Выстлал путь мой пройденный./ Не грешил я лишь стихами,/ Что слагал о Родине./ Я своей любимой имя/ Нес по жизни бережно./ Не делил любовь с другими,/ Шел одним с ней бережком┘/ Я листаю жизни повесть/ И доволен повестью:/ Жил я, как велела совесть,/ Не мирился с подлостью./ Я ценил мужскую дружбу –/ Трудную, не скорую./ Знал, что в этой дружбе нужно –/ Другу быть опорою./ Смог я людям пригодиться,/ Жил людским вниманием┘/ Так что заново родиться/ Не горю желанием!»
– А с тех пор заново родиться не захотелось?
– Нет, не захотелось, стихи эти актуальны и сейчас.
Дарья Гармоненко 
