Прощайте, Толстой и СССР!

Мог бы Лев Толстой сегодня написать «Войну и мир»? Почему-то этот вопрос пришел мне в голову сегодня в метро. В общественном транспорте думается особенно хорошо, и за 30–40 минут чего только не придет на ум. Но вернемся к вопросу. Дело не в сомнениях относительно креативности современной эпохи, в которой гений великого писателя был бы безвозвратно погублен. Нет, гений – он всегда гений. Речь о другом – создал бы сегодня писатель мир, существовавший за пару десятилетий до его рождения, так убедительно и незатрудненно, как наш классик?

Лев Николаевич Толстой родился в 1828 г. События в «Войне и мире» происходят между 1805 и 1812 гг., а в эпилоге заходят и далее. Теперь представим себе писателя, родившегося в 1928-м, который бы взялся создавать эпопею о жизни в России в 1905–1917 гг. Чтобы он написал: исторический роман, со всеми родимыми признаками жанра – дотошным и неизбежно натужным воссозданием «примет времени», столь же неизбежными фактическими ляпами или вневременную эпопею? Ведь никто не считает «Войну и мир» историческим романом. Бедняга Флобер, взявшись за «Саламбо», кропотливо изучил сотни документов о Карфагене, но то, что вышло, не идет ни в какое сравнение с «Мадам Бовари». И «Саламбо», и «Иродиада» – произведения сухие и мертворожденные на фоне «Простого сердца», вызывают сожаление о напрасно истраченных силах. (Лев Толстой оказался мудрее французского современника, бросив затею с написанием романа о петровских временах, поняв, что эпоха слишком далека от него.)

Думается, что даже трижды гений, родившийся в 1928 г., не смог бы создать чего-либо равного «Войне и миру». В XX веке смена эпох происходила так быстро, а разрыв между ними был так радикален, что ситуация XIX века представляется почти невероятной.

Когда Лев Толстой писал «Войну и мир», мир начала века еще мало отличался от 30–40-х гг. – времени детства и отрочества писателя. Те же предметы быта, те же дома. А если что и вышло из моды или употребления, то хранилось дома – как память о недавнем прошлом. Почти все изготовлялось вручную, потому вещей было мало, они ценились, не выбрасывались. Моды менялись неторопливо, а распространялись еще медленнее. Важно отметить что социальная, классовая структура России также оставалась почти неподвижной. Другими словами, мир 1812 г. для Толстого в 1863 г., когда он приступил к работе над эпопеей, был во многом миром его детства. А война 1812-го не сильно отличалась от хорошо знакомой Толстому Кавказской или Крымской войны – те же звания, во многом те же форма и оружие. Да и с ветеранами Отечественной войны молодой граф Толстой должен был послужить.

Вернемся к писателю XX столетия. Что знал, например, Шукшин (1929 г.р.), реши он написать нечто вроде «Тихого Дона», о нравах средних слоев Сибири времен Ленского расстрела (1912 г.)? Даже быт крестьянства того времени был ему известен неполно, несмотря на низкие темпы технического прогресса в колхозной деревне. Ведь писателю пришлось бы разобраться с волостной и уездной структурой управления, с тем – кто и как собирал налоги, кто оплачивал содержание церковноприходских школ, кто избирал земство, кем назначались священники, как выписывался паспорт уходившим на заработки и еще сотни безвозвратно канувших в Лету реалий. Уже в 1929 г. это все казалось таким же далеким, как и палеолит.

Понятно, что американский писатель с такими бы проблемами не столкнулся. Поколенческий разрыв обусловливался там больше техническими переменами. Мир 1929 г. отличался от мира 1912-го тем, что место лошадей заняли автомобили, а радио вытесняло патефоны. Социальная, политическая составляющие почти не менялись. Но все равно темпы изменений ускорились по сравнению с XIX веком, и тому, кто не жил в начале XX века, было бы трудно воссоздать то время спустя 30–40 лет.

Все вышесказанное вполне относится и к нашему времени. Я часто задумываюсь, слушая самоуверенные разговоры молодых писателей лет 20–25: а что они знают о совсем недавнем советском времени? Их (и моему) поколению выпало жить в эпоху радикальных перемен, пусть и не таких, к счастью, страшных, как в 1917–1929 гг. Что знают Ирина Денежкина, Анна Козлова о пионерских лагерях, октябрятских звездочках? Одно дело читать об этом или слышать от старших, другое – пройти через них. Как им понять обязательные в вузах курсы научного коммунизма, истории КПСС? Что значит для них быт студенческой общаги 70–80-х с их тотальным дефицитом, невозможностью купить запросто пива или водки – в эпоху сухого закона? А ведь все это было буквально еще вчера.

Не могу тут не вспомнить историю Льва Лосева из его профессорской жизни в Штатах. Как-то, поясняя американским студентам реалии советского коммунального быта (в связи с изучением повести Юрия Трифонова), он два часа объяснял им, как устроена типичная коммуналка, даже начертил мелом схему на доске. И в первом же сочинении американской студентки, написанном от лица героини Трифонова, он прочитал: «С папой, мамой и братьями мы ютимся в коммунальной квартире. Гостиная и кухня у нас на первом этаже, а наши спальни на втором┘»

А ведь соблазн писать о советском прошлом у молодых авторов велик. Например, действующее лицо рассказа из современной жизни – человек лет 40. Как тут не описать его бытие до 1991 г.? Но каковым получится это описание? Не похожим ли на сочинение американской студентки?

Все-таки изменение правил игры в литературе налицо. Вергилий был оделен от Гомера восемью веками, но ничего мало-мальски существенного за этот период не поменялось. И латинский поэт мог спокойно продолжать греческий эпос о Троянской войне без риска впасть в ошибки. Шекспир в римских пьесах вводил пушки и очки – ляпсус вполне терпимый. Но вот сегодня уровень требовательности повысился необычайно, а вместе с ним – и скорость перемен. Даже если мы захотим написать книгу о, скажем, 1991 г., нам придется все время держать в голове, что тогда не было ни мобильников, ни пейджеров (уже позабытых), что персональный компьютер был чрезвычайной редкостью, которую видели немногие счастливчики. Надо будет помнить о талонах на продукты.

Недавно пришлось читать роман известной сочинительницы детективов, и в глаза бросились очевидные ляпы – в 1985 г. ее герои открывали кооперативы, в 1986-м покупали приватизированные квартиры и т.п. несостыковки с реалиями. Предъявлять претензии сей даме несерьезно. Но вот предостеречь молодых авторов серьезной прозы – не помешает. Если они захотят писать о тех же 80-х – лучше отделаться самыми общими словами и не пытаться изображать повседневную жизнь. Ошибетесь обязательно.