Нерон своего времени

Если коротко: Багрицкий оседлал конька Гражданской войны.

Если подробнее: морского конька.

Багрицкий в жизни так и не научился плавать.

Но он был той морской стихией, которая подхватила и перекинула на другой берег "философский пароходик", это в его клокочущей яви "тонула Россия Блока. Незнакомки, дымки Севера шли на дно...", это его свежая пучина отражала Багровое Светило, награждая солнечным ударом Бунина и помрачая "солнцем мертвых" Шмелева.

Фамилия "Багрицкий" впитала неугомонность движения, звук плещущей налетающей волны. Недаром Есенин решил, что это не Багрицкий, а Быстрицкий, когда в компании приятелей, отхлебывая тогдашнее "Клинское", сочинял на скамейке под каменным Пушкиным: "Пил я водку, пил я виски / Только жаль, без вас, Быстрицкий (...) / Потому нам близок Саша, / Что судьба его как наша".

А что написал Багрицкий? Такие строки:

Я мстил за Пушкина под
Перекопом,
Я Пушкина через Урал пронес,
Я с Пушкиным шатался
по окопам,
Покрытый вшами, голоден
и бос.

Пушкин того времени - демон приволья, вакхический покровитель, ритуал сближения с которым производился через панибратство. Толкни памятник с кормы, хлопни по неживому колену, и "Саша" оживет в твоей кипящей крови...

"Пушкин - в роли пулемета!" - как выразилась Цветаева.

Революция вызвала литературное поколение боевиков. Во имя этого поколения, вдохновляя своей белогвардейской участью, пал Николай Гумилев. Это поколение "одесских фашиков" ворвалось в литературу как компенсация убывших по причине эмиграции или гибели. Это было поколение модернистов, питаемых военными токами. Поколение воронов в черных кожанках, грубо каркающих проклятья, пророчества и приколы, повязанных одним темпераментом, одним "птичьим гриппом". В Москву ринулись из Одессы Катаев, Олеша, Ильф, Петров, Славин, Кирсанов, Инбер...

Вслед за индустриализацией, модернистским скачком в экономике литература тоже получила накачку свежей кровью. Словесные усилия новых писателей были посвящены единому мобилизационному проекту:

Чтоб звездами сыпалась
кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
коверкала рот, -
И петь, задыхаясь
на страшном просторе:
"Ай, Черное море,
хорошее море!.."

Что это значит "волн запевал оголтелый народ"? Неважно. Черное море. Море воронов. Летящих на Пир.

Насколько они изменяли себе? Та официозная пошлость, вроде упрямого употребления слова "молодость", которая присутствовала в стихах Багрицкого, Светлова или Голодного, объясняется, с одной стороны, государственным заказом, с другой - сознательным выбором авторов - отдаться общему делу. ("Но если он скажет: "солги" - солги..." ). Притом именно заданные рамки пропаганды позволяли воплотить, раскрыть талант в полноте, потому что свобода самовыражения свела бы яростную концентрацию "партийности" к пустому метафоризму. Диктатура не позволяла молодому негодяю выродиться, давала ему взбучку, отшлифовывая и оттачивая драгоценный булыжник таланта.

Багрицкий - может быть, самый ВЫПУКЛЫЙ поэт из отряда боевиков. Может быть, самый натуральный в упоении мировым пожаром и мировым потопом. Перечитайте его гениальное стихотворение "Птицелов", под мелодию которого рука взлетает в приветствии и улетает в поднебесье, и кружит там рука... Почему так выпукло это стихотворение? Наверное, потому что Багрицкий болел, кашлял, изнывал легкими. Боль придавала его стихам дополнительный азартный нагрев. "Арбуз", "Дума про Опанаса", "Смерть пионерки" и сегодня читаются, словно послания из будущего.

Багрицкий - артист, холеный, не умеющий плавать, выглянувший из-за парчовой занавеси, маслянисто блестя круглым глазом. Но зубы его скрипят войной. Он - вальяжный и палаческий. Тип царственного самоубийцы.

Багрицкий заставлял своего двенадцатилетнего сына ходить на лыжах БОСИКОМ, стрелять из пистолета и переплывать Москву-реку, готовя к войне (на которой тот, кстати, погиб).

Багрицкий переживал, понимая роковое несовершенство мира и общественного строя. Понимая, что и его судьба, и общая пойдут прахом. Лихой фатализм и пышность поз... "Ясно вижу своими все же вдохновенными глазами, / Что скоро, скоро мы сгинем, как дымы..."

Багрицкий был сторонником цветной революции. В смысле был за яркие краски, навязанные обществу насильственным методом. "От черного хлеба и верной жены / Мы бледною немочью заражены..." Альтернатива: "Вселенский спортсмен в оранжевом костюме..."

Он умер в 1934 году, в четвертый раз заболев воспалением легких. "От него умирающего - шел ток жизни", - вспоминал Бабель незадолго до собственного расстрела.

За гробом Багрицкого - шашки наголо - прошагал морозный эскадрон кавалеристов.

Остротой шашек символизируя рассеченный живот цезаря.