ПУБЛИЦИСТИКА
Ориана Фаллачи. Ярость и гордость / Перевод с итал. Л.Виноградовой. - М.: Вагриус, 2004, 159 с.
Прямое высказывание, радикализм - привычные понятия, если речь идет о террористах, об исламистах, о красных или коричневых. Либералы традиционно считаются публикой спокойной и респектабельной.
Ориана Фаллачи - итальянская журналистка и писательница, много лет живущая в США, - опровергает такое мнение. И как опровергает! Ее книжка - и впрямь "ярость и гордость", причем больше - ярости. Ее книжка - жгучая ненависть и страстная любовь. Ненависть к исламскому миру, любовь к Европе и Америке, США и Италии, традиционным либеральным, западным, христианским ценностям.
Откуда столько эмоций? Фалаччи была свидетельницей нью-йоркской трагедии 11 сентября 2001 года. Свою "Ярость и гордость" она написала за шесть дней - почти как Господь, который сотворил мир за неделю (не считая выходного).
У каждой медали две стороны, у настоящей любви тоже есть оборотная сторона - ненависть. Страх перед исламской экспансией, презрение к "политкорректным" конформистам. Воевать так воевать - вот ее призыв и вывод. Так писал Илья Эренбург во время Великой Отечественной. Тогда он был безусловно прав. А сейчас - кто знает? - может быть, права Ориана Фаллачи. "Иметь с ними дело - невозможно. Попытка диалога с ними - немыслима. Проявлять по отношению к ним снисхождение и терпимость - губительно. И тот, кто думает обратное, - дурак".
Экстремизм? Наверное. Но только до тех пор, пока ваш собственный дом - в Москве, Нью-Йорке, Пизе - не взорвали.
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ
Поль Фор. Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны / Пер. с фр. М.В. Мальковой. - М.: Молодая гвардия, Палимпсест, 2004, 253 с.
Чем столетье интересней для историка, тем для современника печальней. А если столетье интересно всем? И в первую очередь - поэтам, художникам, музыкантам, сказочникам и пр. и пр. Троя - не важно, была она на самом деле или нет, - факт скорее художественный, а не исторический.
А Греция времен Троянской войны - сказочная, волшебная Греция, прекрасная и невероятная. Тогда жили боги и герои, равных которым не было до и не будет никогда после.
Автор "Повседневной жизни Греции" - преподаватель Университета Блеза Паскаля в Клермон-Ферране и почетный доктор Афинского университета, ученый и исследователь, автор множества книг, одна из которых - об Александре Македонском - уже выходила на русском языке в 2001 году в серии ЖЗЛ. И книжка его и впрямь о "повседневной жизни": о том, как греки возделывали землю, собирали урожай, доили коз, строили дома, делали вино, поклонялись, ухаживали за своими волосами...
Они ведь для нас - герои и боги. А для Менелая Елена была женой, а для Париса - любовницей. Обычное дело.
Евгений Лесин
ФИЛОСОФИЯ
Ганс Йонас. Принцип ответственности: Опыт этики для технологической цивилизации / Пер. с нем., предисловие, примечания И.И. Маханькова. - М.: Айрис-пресс, 2004, 480 с.
На первый взгляд в книге Ганса Йонаса нет ничего, что могло бы сделать ее модной. Ни броских формулировок, ни острой социальной критики, ни неожиданных метафор. Тем не менее выход "Принципа ответственности" на русском языке - одно из самых значительных событий года. И не только потому, что книга открывает русскому читателю философа, почти неизвестного в России, но давно уже прочно занявшего место классика в послевоенной европейской мысли. "Принцип ответственности" - замечательный пример того, как философия, сохраняя строгость и чистоту отвлеченного анализа, может вести реальный и продуктивный диалог с общественными и государственными институтами не на языке публицистики, а на языке рациональных аргументов.
Тема книги Йонаса вроде бы из тех, что навязли в ушах. Глобальный кризис, потребность в смене нравственных ориентиров перед лицом технического прогресса, необходимость ответственных политических решений - тысячу раз уже об этом слышали! Однако, следуя за нитью неспешных рассуждений философа, вы неожиданно обнаруживаете, что никогда всерьез не задумывались о реальном содержании этих давно приевшихся клише. Стершиеся от многократного употребления слова неожиданно приобретают в устах Йонаса свой первичный смысл: мы действительно живем в мире, где последствия наших решений ставят будущие поколения под угрозу, и это касается всех, от шахтера до президента. О следствиях, которые вытекают из осознания этого факта, Йонас и написал в "Принципе ответственности".
В России по сию пору преобладают два противоположных взгляда на философию. Одни ждут от нее готовых к немедленному применению политических и экзистенциальных рецептов, другие - погружения в метафизические глубины. Книга Йонаса убедительно показывает, что есть еще и третий путь. К тому, о чем изо дня в день шумят газетные и телевизионные репортажи, можно отнестись серьезно, не впадая в публицистику и не теряя интеллектуального достоинства. Может быть, тогда и действенность философского высказывания будет другой.
ИСКУССТВО
Жиль Делез. Кино. Кино 1. Образ-движение. Кино 2. Образ-время / Пер. с фр. Б.Скуратова. - М.: Ad Marginem, 2004, 624 с.
Неизвестно, были ли знакомы Делезу слова Ленина о кино как важнейшем из всех искусств. Но не приходится сомневаться в том, что он без колебаний под ними бы подписался. Страстный любитель кинематографа и блестящий знаток его истории, Делез не мог не написать отдельной книги о кино.
Трактат Делеза - тот редкий в киноведческой литературе случай, когда размышление о кино вырастает не из попыток автора поделиться своими обширными познаниями или дать теоретическое обоснование собственным вкусовым предпочтениям, а из его глубокой озадаченности самим фактом мощного воздействия самого массового из искусств на человеческое сознание. Поэтому, хотя в книге Делеза анализируется неисчислимое множество примеров и формулируется теория развития киноязыка, перед читателем вовсе не история кино. Изменения в средствах выразительности для него - лишь симптомы глубинных метафорфоз самого человеческого восприятия, косвенные свидетельства фундаментальных изменений, произошедших в отношении сознания к телу, пространству и времени.
Для такого взгляда на кино привычный язык кинотеории слишком беден. Вот почему Делез не только активно черпает средства из философского лексикона, но и с энтузиазмом создает неологизмы, развивая самые невообразимые классификации. В этом отношении "Кино" Делеза - едва ли не самая новаторская книга об искусстве, написанная в ХХ веке.
Петр Резвых
Александр Васильев. Русская мода. 150 лет в фотографиях. - М.: СЛОВО/SLOVO, 2004, 448 с.
Научных монографий, посвященных истории отечественной моды, у нас вообще выходит мало, а уж изданий, поставленных на такую широкую ногу, не было и вовсе. Новая книга Александра Васильева, известного специалиста в области истории костюма, - роскошный альбом подарочного формата с изысканным дизайном, уникальной подборкой иллюстраций (общим числом более двух тысяч) и энциклопедически емким текстом-комментарием, где автор с педантизмом архивариуса прослеживает эволюцию русской моды на протяжении последних 150 лет. Вкус исследователя отличается демократизмом. Он с одинаковой дотошностью описывает фасоны аристократической моды эпохи модерн, наряды городских модниц времен НЭПа и ширпотребную продукцию советских фабрик периода застоя. Впрочем, для Васильева костюм - это не причуда времени, а исторический документ. По изменениям линий дамского платья он прочитывает развитие медицинской науки, в стилях причесок он угадывает колебание политической конъюнктуры, а в манере наряжать детей - социальный статус родителей. Излишне говорить, что для того, чтобы вопреки известной поговорке вот так вот распознавать ум по одежке, нужен наметанный глаз знатока. Васильеву этого не занимать. Он - давнишний коллекционер исторического платья, а в основу своего нового альбома положил личное собрание старинных фотографий, которое уже выставлялось в Москве на Биеннале Дома фотографии и во многих городах России.
Наталия Осминская
ИСТОРИЯ
Карло Гинзбург. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история. Сборник статей / Пер. с ит. и послесловие С.Л. Козлова. - М.: Новое издательство, 2004, 348 с.
Роль Карло Гинзбурга в исторической науке сравнима разве что с ролью Лобачевского в геометрии. Его имя неразрывно связано с "микроисторией", одним из самых амбициозных направлений научной мысли ХХ века. "Микроистория" решительно переносит акцент с глобальных событий, войн, географических открытий и революций на частную жизнь человека. На то, чем занимается серия "Молодой гвардии" "Повседневная жизнь человечества".
Гинзбург пишет о самых разных вещах. Инквизиционный процесс над провинциальной итальянской колдуньей XVI века. Заметки об искусствоведческой школе Аби Варбурга. На литературные источники опирался Тициан, создавая свои картины┘ Общая идея такова: глобальный исторический сюжет, так называемый Большой Нарратив, пронизывающий и подчиняющий себе все события, окончательно себя исчерпал. Пришло время частностей, выбивающихся из рамок и правил. Именно в них кроется ключ к истории.
Дэвид Лоуэнталь. Прошлое - чужая страна / Пер. с англ. А.Говорунова. - СПб.: Фонд "Университет", Русский остров, Владимир Даль, 2004, 621 с.
Книга американского ученого, профессора политической философии Лоуэнталя стала настоящей сенсацией в интеллектуальных кругах. Он покусился на самое святое, что есть у человека, - на его прошлое. Еще пару веков назад люди не воспринимали прошлое как нечто принципиально отличное от настоящего. Человечество не ощущало смену исторических эпох так остро и не переживало ее так болезненно, как сегодня. Все изменилось после Французской революции и наполеоновских войн. На европейскую цивилизацию обрушилось столько перемен, что даже недавнее прошлое стало восприниматься как глубокая древность.
"Комплекс прошлого" в интерпретации Лоуэнталя предстает не банальной ностальгией по якобы безоблачному минувшему, а серьезной психологической травмой, которая заставляет нас с испугом оглядываться назад, не зная, что мы там обнаружим. Разве можно было предположить, что прошлым в полном смысле этого слова станут не то что 70-е, а даже 90-е годы? О 60-х и говорить не приходится┘ Став прошлым, они приобрели новые, незнакомые нам прежде черты.
Прошлое превратилось в предмет идеализаций и страхов, им можно торговать и манипулировать. Лоуэнталь описывает эти и другие способы обращения с прошлым: от личных воспоминаний до мероприятий по охране памятников; от усилий реконструировать прошлое до попыток его переписывания. Любым причудам в отношениях людей с ушедшим временем Лоуэнталь находит и объяснение, и место среди их нормальных потребностей. Отрицает он лишь одно - возможность и необходимость законсервировать прошлое. Не только будущее, но и прошлое остается непредсказуемым.
ФИЛОЛОГИЯ
Виктор Жирмунский. Фольклор Запада и Востока: Сравнительно-исторические очерки. - М.: ОГИ, 2004, 464 с.
Книга представляет самую ценную часть наследия классика отечественной филологии - труды по общей и исторической сравнительной фольклористике за 30 с лишним лет (с 1932 по 1965 год) за исключением статей, посвященных тюркскому эпосу.
Работы Жирмунского - не самое доступное чтение. Но ход его мысли будет интересен и неподготовленному читателю. Жирмунский анализирует странствующие сюжеты в фольклоре Запада и Востока, сравнивает старофранцузские сказания, русские былины, армянский, киргизский, узбекский эпос, "Одиссею", "Калевалу", сказания об Алпамыше... Одна только сказка об Аленушке и ее братце Иванушке, как выясняется, насчитывает четыре версии: русскую, итальянскую, немецкую и узбекскую. Есть повод задуматься не только о филологии, но и о психологии творчества.
Четко прослеживается эволюция Жирмунского - не только научная, но идеологическая. В тридцатых он заявил о себе как правоверный марксист и последователь германской фольклористической школы (методика "социальной географии"). Он дает классовую интерпретацию явлений языка и фольклора. Фольклор, пишет Жирмунский, - "совокупность реликтовых культурных образований, характерных для бытового уклада культурно-отсталых" социальных групп, прежде всего для крестьянства, которое он считает "реликтовым классом".
С конца сороковых классики марксизма и ссылки на немецких ученых почти полностью исчезают из библиографических списков Жирмунского. Наука берет верх над идеологией.
Не стоит забывать и о том, что Жирмунский был духовным отцом "Исторических корней волшебной сказки" В.Я. Проппа и первым рецензентом этой уникальной книги, которую травили за космополитизм в советские времена.
Джон Рональд Руэл Толкин. Профессор и чудовища / Пер. с англ. - СПб.: Азбука-классика, 2004, 288 с.
С этой стороны автора "Властелина колец" знают далеко не все читатели эпопеи про хоббитов и зрители нашумевшего фильма со спецэффектами. Профессор Толкин так и не стал явлением масскультуры. Неудивительно. Ведь перед нами не банальный беллетрист, а серьезный ученый, преподаватель и исследователь древних языков, древнеанглийской и средневековой литературы, эпических сказаний народов Северной Европы. Впрочем, отделить одно от другого непросто. Да и зачем? Тем более что в работе над "Властелином" Толкин вовсю использовал свой опыт лингвиста и историка литературы.
Большая часть текстов профессора публикуется по-русски впервые. Актуальность их сегодня невелика. Хотя лекция "Беовульф: чудовища и литературоведы" (1936), где излагается общепринятая сейчас теория формульного происхождения эпоса, была в свое время важной вехой в английском литературоведении. Толкин считает, что "чудовища фундаментально связаны с основными идеями, заложенными в поэме, теми, что придают ей возвышенный тон и глубокую серьезность". Он видит в "Беовульфе" христианизированную версию северных языческих преданий о противостоянии богов и героев наступлению хаоса. Кстати, в тексте "Властелина" христианских аллюзий не меньше, чем отсылок к северной мифологии.
Из других произведений сборника стоит выделить эссе "Возвращение Бюрхнота, сына Бюрхетльма", посвященное дошедшему до нас фрагменту древнеанглийской поэмы "Битва при Мэлдоне" о сражении англичан с норманнами, и лекцию "Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь" (об одноименной поэме XIV века). Толкиновский анализ этого текста - образец того, как надо читать лекции по филологии.
НАУЧПОП
Александр Никонов. Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности. - М.: Изд-во НЦ ЭНАС, 2004, 352 с.
Александр Никонов - известный московский журналист, специализирующийся на научной тематике, автор четырех книг. А по совместительству - воинствующий безбожник, радикальный позитивист и борец с заблуждениями человеческого ума.
Из общеизвестных научных фактов он делает самые парадоксальные выводы. Причем с такой неумолимой логикой, что хрен подкопаешься. Цепь безупречных умозаключений приводит его к высказываниям типа "Мораль и капитализм - порождение сифилиса". Или: "Национальность - чума XXI века". И не поспоришь. Все строго аргументировано.
Философия Никонова - философия современного либерала и космополита в лучшем смысле этих затасканных слов. Можно сколько угодно не соглашаться с автором и протестовать против его порой шокирующих парадоксов, но трудно не увидеть в них гуманистического начала. Главное в этой книге - приоритет человека над идеями и вещами. Вот как представляет себе Никонов своего вменяемого современника: "Он носит интернациональный пиджак вместо кимоно или расшитой рубахи... Он в отличие от деревенских и провинциальных не ненавидит геев за то, что они занимаются любовью не так, как он, не ненавидит черных за цвет кожи, лысых за лысину, а свингеров за обмен женами и групповой секс. Он привык к комфорту и не собирается жертвовать им, собой и другими людьми ради идей. Потому что ни одна идея не стоит человеческой жизни..."
А невменяемые по-прежнему тонут в тумане метафизики и проливают море крови из-за больших идей.
Я.Ш.
Олег Никифоров 
Дарья Гармоненко 
