Беседовали Александр - Демьян, фестиваль, как я понимаю, уже четырнадцатый, ежегодный. Какова вообще его история, если она известна? И какие впечатления от Медельина?
- Фестиваль придумал Фернандо Рендон, основатель поэтического журнала, альманаха "Прометео". Он придумал его в страшное время второго Произвола, когда после шести вечера на улицы города люди не выходили. Он считал, как многие там считают, что "искусство - лучший путь к миру". До мира еще далеко, но за 14 лет фестиваль стал одним из важнейших в мире и самым большим по числу участников и слушателей.
Медельин - столица Антиохии, второй по размеру город Колумбии, в нем проживают более 3 миллионов человек, но кто ж их считает! Внешне город больше всего похож на помесь южного Тель-Авива с Найроби. Редкие, строгой испанской красоты церкви перемежаются бараками красного кирпича и немытыми фаллосами бетона. Благопристойные кварталы слегка напомнили мне упражнения от "Дон-строя", этажей по десять-двенадцать и много зелени. Таких районов тут три-четыре. Между ними и полуделовым центром - гаражи, фабрики, мастерские. По склонам предгорий брошена гроздь трущоб - не таких страшных, как у соседей, в Венесуэле, но все-таки. Днем жарко, пыль от машин и гарь. В этом городе восемь театров, несколько общинных домов культуры, крупный и, говорят, хороший университет, кинотеатры на каждом углу, два стадиона - и их команда, лидер национального чемпионата.
На открытии фестиваля в лесопарке, в кратере некой горы, собралось 6000 человек, которые 3 часа слушали стихи. Выступал в том числе местный Лужков. Говорил про свободу. В Колумбии все говорят о свободе, это ничего не значит. Всего на все чтения фестиваля пришли, говорят, более 15 тысяч человек только в Медельине.
20 поэтов дополнительно читали в Кали, в Санта Фе и в Боготе. Организация фестиваля, уровень приема, странный дух, витающий меж людьми, - все это заставляет повеситься от стыда представителей других фестивалей, приехавших из Европы. И эту историю никто не может толком объяснить. Почему во всем мире фестивали собирают сотни, а здесь тысячи? Это во всей Латинской Америке? Нет. Во всей Колумбии? Да нет. А почему тогда в Медельине? "Не знаю, - ответил мне организатор, левый, веселый, толстый и белый, в смысле что не мулат. - Мы просто очень любим стихи в Медельине!" И так четырнадцатый год подряд.
- А как все проходило практически? Где были чтения, кто и как переводил?
- Каждый день было по 5-8 чтений на разных площадках. Выступали разные поэты, два-три испаноязычных плюс другие с чтецами переводов. Сначала сам читаешь, потом чтец. Изредка - сами переводчики. В первый день я читал в группе из пятерых, ничего не скажу про первого - пропустил, вторая - ужасно жеманная в тексте уругвайская итальянка Марта Кэнфилд, затем совершенно чудесный ботсванский слон с глазами бассета на прогулке Барлонг Себони, он преподает культуру в БГУ, и Хосе Эмильо Пачеко - мексиканский Евтушенко, чье значение невозможно недооценить, потому что он все время о нем напоминает. Чтения проходили в Рабочем парке, который с легкой натяжкой можно перевести как "Парк Рабочего", и этот бронзовый тип - рабочий - стоял лицом к эстраде, один к одному - Стаханов, а между ним и сценой сидели несколько сотен зрителей c программками фестиваля. Не знаю, что они поняли - я все утро сидел и правил переводы, успел поправить только 5 - их и читал. Были еще чтения в лагере беженцев, в тюрьме, в ботаническом саду, городской библиотеке, в планетарии, муниципалитете, в доме культуры и в метро.
Второе чтение происходило в городе Джерико. Произносится Джерико, но означает - Иерихон. На въезде в город - дорожный знак "Подача звуковых сигналов запрещена". И такой перечеркнутый клаксон. Я сразу понял, что вечер пройдет как надо. До Иерихона часа три езды, которые я проделал: туда - на огромном раскрашенном автобусе со скамейками на крыше и внутри, на местном языке называется "чибо" и раскрашивается во все - радуге не приснятся! - цвета. Едет быстро по местным меркам. За три часа мы проехали 100 км. Обратно было еще быстрее - на полувоенном мини-грузовичке, в открытом кузове, руками держась за ночь. По сторонам дороги - джунгли, в которых "войди и сгинь". Из них иногда вырастают горы - на которых имения именитых. Не жарко, и пейзажи - рай. Постепенно гор становилось больше, и Иерихон стоял на вершине их - неприступный снизу, как крепость инков. Зачем его строить в такой выши - неизвестно и непонятно, но Богота еще метров на сто повыше (2600 метров над уровнем моря). Там вместо снега - растут трава, бананы, папайя, гуанавана и кокос. Круглый. С жидкостью посреди.
Иерихон - прекрасный город с картинки детства, копия старых испанских сел, только в другом пейзаже. На главной площади - только церковь. Зато двухэтажная. Пандус восходит ко второму этажу для тех, кому помолиться. Остальные заходят через нижний портал - там дом культуры, музей религий, общинный сбор. Там и читали. Среди пары сотен собравшихся горожан был один, который считал, что знает русский. Громко хлопал и долго ходил по залу. Скорее всего он что-то и понимал, но говорить не мог.
Именно так выглядело Макондо в представлениях всех гостей. Сравнение местным скорее льстило. Почти на обрыве - ботанический сад с араукариями и прочим, увенчанный статуей Сальвадора, на которой мелом написано - "от чего?"
Я спросил у хозяина ресторанчика: "Что тут у вас с войной?" - "А вот войны у нас нет". - "Как же! Я видел дорожный знак - "извилистая дорога", весь пробитый автоматной очередью". И тут мне все объяснили. Война - это когда с одной стороны наркос, с другой стороны герилья (левые партизаны) или парас (военизированные формирования правого толка). А в промежутке, запершись под огнем, пухнет от голода, страха, боли гражданское население. Такое ищите на юге. У нас тут войны нет. У нас в округе остались только парас. Им не с кем повоевать. Так что войны нет. Иногда они входят в город, берут что им надо, людей уводят. Ну, постреляют немного. Но чаще они остаются в чаще. Так что у нас тут совсем спокойно. И действительно - тишь, благодать, уют.
- Кто из поэтов на фестивале запомнился?
- Поэты на фестивале делятся на три группы: просто поэты, временами хорошие; женщины; поэты - борцы с империализмом. На границах множеств бывают пересечения - особенно страшные в случае женщин - борцов за мир. Среди третьей группы бывают поэты приличные и "о, ужас!". Но есть еще и другое деление - люди, которые при этом знают, как выглядит несчастный (арестованный, убитый, голодный, униженный), о котором они поют, и те, кто никогда таковых не видел.
Американский поэт Крэг Кцари - вполне себе ничего. Но пишет про бомбоубежища Ирака, законченную конъюнктурную чушь, никогда под американскими бомбами не постояв, оттого его стихи пахнут не гнилью, гарью, копотью, рвотой, не Киплингом, Байроном, Виктором Харой, а пылью Пенсильванской аудитории, Мак-доналдсом, чирьем, и Milfhunterом по ночам. При этом вполне остаются в рамках формального мастерства. Марианела Корриолс из Никарагуа видела все живьем. При этом слушать ее нелепо. Жалко ее, наверное. Стихов там нет.
Еще одна тетушка из Японии пишет хокку. Это не для меня.
Но круче всех была барышня из Пуэрто-Рико - полтора карата в носу. А в ушах - ювелирная лавка. Улетала потом в Нью-Йорк. По сравнению с ее антиимпериалистическим пафосом даже мой Бедный тезка отдыхает от лицемерия. Но еще и текст абсолютно дохлый...
Марсело Моралес, 24 года. Он приехал с Кубы. Через Панаму. Куба помогла его участию в фестивале - выдала паспорт, выездную визу. Билет на самолет ему оплатила, кажется, Голландия. Из русских поэтов он знает Бродского, Цветаеву, Блока, Евтушенко, Клюева, Ахматову. 53-летний Стефан Хартманс из Бельгии недавно прочел "Лед" Сорокина по-фламандски. Он оказался чудесным фруктом - бывший троцкист и битник, преподаватель искусства в Генте. Из других находок - 62-летняя бабушка Ингеборг Харальдсдоттир из Исландии. Закончила ВГИК в 1968 году. Пять лет прожила на Кубе. Перевела на исландский Булгакова, Маркеса, Кафку. Нидаа Кхури - палестинка, редкой, потухающей красоты, со злобными угольками. Читала что-то про "израильскую военщину" - воздух дрожал, хорошо читала. Потом кто-то встал и заорал "Вива ла Палестина Либре!" Мы с поэтом-греком очень развеселились.
Эдуардо Эспина из Уругвая, работающий в Техасе, пишущий нео-барокко, дух захватывает от узоров и литья. В вечер закрытия фестиваля, глядя на рев толпы в ответ на очередную антивоенную графомань, мы придумали с ним стишок-квинтэссенцию успеха: "Солнечный луч лезет ко мне в окно,/ Где я одна страдаю./ Янки! Гоу хом!"
- А какие там, в Латинской Америке, представления о нашей поэзии? Хоть кого-нибудь знают?
- Как любой чеченец - президент, так и любой образованный колумбиец - поэт. Поэтому любой из них в состоянии поддерживать разговор о русской поэзии, не зная русского языка, дольше, чем мы в состоянии говорить о поэзии колумбийской. За неделю мне пришлось говорить о Пушкине, Мандельштаме, Цветаевой, Ахматовой, Вознесенском, Евтушенко, Бродском, Маяковском, Клюеве, Лимонове. Чилийский поэт читал письмо, посвященное Лиле Брик: "┘имя твое, как щелчок курка". У колумбийского поэта Роко есть стихотворение, полемизирующее с Набоковым.
- На твой личный взгляд, какое место в мире занимает сейчас русская поэзия?
- Поэзия создает мир. Не тот пошлый мир выдуманных новостей, который принято называть реальностью и в котором ей нет места никакого, какие бы русские фамилии ни пестрели в списках участников фестивалей, лауреатов премий, обладателей стираного нобелья и прочая┘
Но в том мире, который для поэзии единственно обладает смыслом, где воображение и познание - неразрывны; сны, мечты и иллюзии называются одним словом; где самолеты бесшумны, экраны трехмерны, актеры бессмертны и память - единственный цензор, там поэзия - по-прежнему самая стойкая, пусть и не самая ходовая валюта.
- Медельин ассоциируется у нас прежде всего с "Медельинским картелем", наркомафией, кокаином и т.п. А еще - с партизанами, Революционными вооруженными силами Колумбии (FARC-EP) и другими повстанческими движениями. Все это ощущается на месте?
- Когда говорят "туда не ходи" в Медельине, то чаще всего имеют в виду грабителей. Партизаны и парамилитары в основном обитают за городом. Уличные банды в основном занимаются только собой - рэкет, граница районов, нравы обитателей, хулиганка. Но правил, понятно, не бывает без исключений, так что: будете много шастать, нарветесь. Ирландский поэт, вечно пьяный и буйный, грозивший сжечь Англию целиком, дыханием своего стиха, слегка заблудился в чужом районе. Ему навстречу из темноты вынырнули немного - человека четыре. Что вы здесь делаете? На "вы"! Протрезвевший борец с короной сразу сказал им, что он поэт, участник фестиваля. Банда кивнула и неспешно растворилась в темноте.
Но еще десять лет в городе в полном смысле слова шла война. Пабло Эскобар платил 5000 долларов за каждого убитого полицейского, так что они боялись патрулировать город. В результате городом управляли банды, партизаны, парамилитары, кто угодно. У каждого организатора фестиваля в семье были пострадавшие - убитые, украденные, раненые. Но за 14 лет никто из участников не пострадал. Сейчас стало полегче - армия патрулирует все важные объекты, полицейские усилены своими переодетыми коллегами, Эскобар, нашпигованный свинцом, лежит неизвестно где. Но время от времени в городе все равно слышна стрельба - иногда ее можно спутать с праздничным фейерверком по поводу проигрыша или победы в очередной футбол.
- Ну и последний, наверное, вопрос. Не о Колумбии. На твоей странице, скажем, на vavilon.ru, да и в других местах, некоторое время уже висит информация: "готовит к изданию первый роман". Что за роман и на какой стадии эта самая подготовка?
- Это частная история двадцатого века, террора и языка. Роман - перчатканавыворот о шести пальцах. Она полностью сшита у меня в голове, но на бумаге я ее как раз перелицовываю. Как и положено теплой вещи, он выйдет, я надеюсь, к зиме.
Дарья Гармоненко 