Леня

Леонид Попов. Единство времени и места. - СПб.: Сеанс, 2002, 448 с.

В Петербурге вышла наконец книга, в которой друзья и близкие собрали статьи Леонида Попова, газетного рецензента, театрального критика, чьи статьи в книге не потерялись, напротив, в книге-то и стала понятна верность когда-то высказанных, в том числе и резких и ироничных оценок. Выцветание газетной бумаги - лишь материальное выражение скоропортящейся газетной мысли. Ленины слова и мысли не испортились, срок годности их и сегодня еще не прошел.

В имени Леня как будто нарочно, проверяя человека на прочность, на сопротивление, русскими, как говорится, буквами выложена (зашифрована?) лень. Мол, поди ж ты, попрыгай, когда такие вот канаты, такие гири прилажены к самому твоему имени, выше которого - только рисунки на ладонях... А Леня меж тем не был ленивым. Называя его коротко, мы никогда не задумывались о таком вот языковом "соседстве" или даже совпадении. Сейчас только понимаешь, что из всех знакомых, друзей, коллег он был, может быть, самым неленивым, самым работоспособным. Брался за все, сам вызывался написать и про то, и про это, высылал в начале сезона целый список: такого-то числа состоится премьера в Театре имени Комиссаржевской, такого-то - в БДТ, такого-то - где-то еще, следовательно, рецензию на премьеру в Театре имени Комиссаржевской я пришлю тогда-то, из БДТ - тогда-то... Он высылал рецензии по факсу, но всегда день или два спустя кто-то звонил в редакцию, что привез от Лени пакет, и там были сами рецензии и непременные фотографии. А он еще и перезванивал: дошло? не дошло? пойдет? не пойдет?.. Конечно, пойдет... Работая в газете, он умел писать много и хорошо.

Это, конечно, ужасно, но глупости в таком повороте мысли нет, и сейчас это тем более отчетливо и очевидно: Леня умер, и сразу стало понятно, что он был за человек. Не в человеческом измерении - с человеческим все было как-то более или менее понятно. Он был скромен, он был чрезвычайно работоспособен и работолюбив... Стало понятно, что Леня был высочайшего класса профессионалом. Когда он умер, я вдруг понял, что среди нынешних критиков его и сравнить-то не с кем, - начинаешь искать соответствующий ряд, и получается, что надо сравнивать его с Марковым, Юзовским - с теми блестящими критиками, которые не гнушались газетной поденщины, и их стремительные заметки совсем скоро оказывались бесценными документами и, прошу прощения за высокопарность, свидетельствами эпохи. Театральный дневник Леонида Попова в этом смысле ничуть не менее ценное свидетельство, хотя, может быть, кто-то скажет, что предмет был не таким увлекательным. Может быть. Хотя Леня был одним из тех, кто открыл Москве глаза на новое поколение питерской режиссуры, всячески рекламировал и, как теперь говорят, "продвигал" Бутусова и Козлова, которыми искренне восхищался (и проблемы которых увидел тоже первым). Способность к восхищению, постоянная готовность к своему "критическому" счастью тоже выводила его из "порочного круга" нашей профессии.

Надо признать мужество, с которым он перенес разрыв и расставание с "Петербургским театральным журналом", то есть с тем, что было и его театральным счастьем, хотя, наверное, этот разрыв не прошел бесследно. Что такое разочарование в учителе, я знаю. Тем более когда этот учитель тебя действительно чему-то сумел научить и ты ему многим обязан...

Леня "целиком" вернулся в газету, хотя одной газеты ему не хватало. Он писал в Москву про петербургские премьеры, а в Петербурге - про московские, которые он, приезжая, прилежно смотрел. Заходил, а вернее, забегал к нам в редакцию с очередной порцией статей и фотографий. И с некоторым снисхождением я отмечал его совершенное равнодушие к одежде, поражался его какой-то поразительной энергии и тому, что принято называть витальностью. Он был, конечно, интеллигентом, но это была не московская интеллигентность - без спеси. При том что профессия требовала от него постоянного копошения в разного рода интригах, в том числе и чисто театральных, то есть тех, что разворачиваются на сцене, сам он оставался совершенным простаком. При мастерстве письма и изощренности мысли он в человеческих отношениях оставался чрезвычайно открытым и доверчивым (и разговаривать с ним всегда было просто). Наивным, как ребенок. Я даже завидовал ему - мне казалось, правда, что это город кладет отпечаток на лицо. Надолго сохраняя детские черты.

Все, наверное, вспомнят, как он много работал. "Детскость" у Лени выражалась в открытости, а не в каком-то инфантилизме или несамостоятельности. Он писал, писал, печатался много, что, к "практическому сожалению", вряд ли приносило ему не такое уж и не необходимое материальное удовлетворение... Глупо, конечно, но мне сейчас стыдно, что он недополучил в нашей бухгалтерии какие-то деньги.

...Как жалко, что он не прочтет всех этих и всех остальных добрых слов. И уже не узнает, как мы его любили и как нам теперь не хватает его.