Валентина Мордерер Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье: Роман / Пер. с исп. Н.Богомоловой. - М.: Иностранка, 2002, 597 с. (Лекарство от скуки).
...Скорее вырви клавиш -
И щучью косточку
найдешь;
И известковый слой в крови
больного сына
Растает, и блаженный
брызнет смех...
Осип Мандельштам
Речь пойдет только о способе чтения и о том, что будет извлекаться из очень несхожих текстов - поэтических и прозаических, написанных в разном жанре, языке и времени. Общее - невидимый смех.
На испанском писателе уже давно болтается товарный ярлык "Умберто Эко для бедных". Эко - это книга для интеллектуалов, Перес-Реверте - газета, массовое чтиво, "лекарство от скуки". Вообще-то такое распределение ценностных критериев ничуть не зазорно, так как располагает ко множеству вариативных толкований.
Мандельштам, например, вспоминал: "Один из моих друзей, человек высокомерный, не без основания говорил: "Есть люди-книги и люди-газеты". И что вышло из этой "высокомерной" констатации Николая Гумилева? Сам он был подвергнут "высшей мере", а Мандельштам, когда пришел его черед платить, распределил "письменный" материал весьма своеобразно. Человеком-книгой стал Сталин - кумир и истукан, коего в страхе и слепоте "почитает" народ-Гомер, а человеком-газетой - Христос, навсегда свежая новость, "благая весть" о свободе для игры и духовного веселья. Что пребывает в полном согласии с инвективой (тоже вовсе не примерного примиренца) Пастернака: "Чреду веков питает новость, Но золотой ее пирог, Пока преданье варит соус, Встает нам горла поперек". Тиранов можно победить только смехом - как в рассказе Набокова "Истребление тиранов", "Великом диктаторе" Чаплина, "Имени розы" Эко, "Гражданине Кейне" Орсона Уэллса, как в тысяче других серьезных вещей...
Способ прочтения и толкования формируется не только автором, но и - на равных - читателем. Он становится соавтором. Этот трюизм, изысканнейшими средствами обработанный, лежит в основе романа Переса-Реверте "Клуб Дюма, или Тень Ришелье". Сюжетная канва развивается по всем правилам детективной игры, в которой переплетены злоключения двух текстов - рукописи одной из глав "Трех мушкетеров" ("Анжуйское вино") и дьявольского фолианта - "Книги о Девяти вратах в Царство теней". Патент на изобретение Перес-Реверте должен получить за неожиданный финал: демонстрацию фокуса с развязыванием сложного морского узла детектива - "гордиев узел" двух "красных линий" сюжета не разрубается, а легчайшим движением пальцев развязывается, и в руках у престидижитатора - два независимых каната. Рецензенты детектива (а это особый сорт читателей) недоумевают: "Уж не пародия ли он?", так как напоследок герой-литературовед, от имени которого и написан роман (Борис Балкан, он же в некотором роде Ришелье), пускается в пространное филологическое рассуждение о вредоносной моде уловления подтекстовых связей.
Он обвиняет собеседника:
"- Вы сплели воедино реальные факты с известными литературными сюжетами, сотворили теорию и пришли к ложным выводам. Но факты - вещь объективная, и на них нельзя свалить вину за свои ошибки. История "Анжуйского вина" и история этой таинственной книги, "Девяти врат", никак между собой не связаны... (здесь и далее курсив наш).
Вы по собственному почину заполнили пробелы, словно речь шла о романе, построенном на всякого рода ловушках, а вы... были читателем, который решил, что он тут самый умный... Никто и никогда не говорил вам, что в действительности все происходило именно так, как вы себе вообразили. Поэтому ответственность целиком ложится на вас, друг мой... И главная ваша беда - чрезмерная тяга к интертекстуальности, вы устанавливаете искусственные связи между разноплановыми литературными явлениями... Наивные читатели уже повывелись. Перед печатным текстом каждый проявляет свою испорченность. Читатель формируется из того, что он прочел раньше, но также из кино и телепередач, которые он посмотрел. К той информации, которую предлагает ему автор, он непременно добавляет свою собственную. Тут и кроется опасность: из-за избытка аллюзий может получиться неверный или даже вовсе не соответствующий действительности образ противника... Информация, которую дает вам книга, обычно бывает объективной. Хотя злонамеренный автор может представить ее в таком виде, что читатель поймет ее превратно, но сама по себе информация никогда не бывает ложной. Это сам читатель прочитывает книгу неверно..."
Отодвигая в сторону все знания, накопленные семиотикой, отметим только, что приведенная беседа - переложение на язык доступный беллетристике схемы # 4 "Ошибочная декодификация в массовой коммуникации" из учебника Умберто Эко "Отсутствующая структура. Введение в семиологию". В романе Переса-Реверте попавший впросак и потерпевший поражение герой по имени Лукас Корсо ответствует: "Тогда появляется еще один автор... У этой истории два автора, - упрямо пробурчал он..."
Читателю предлагается сызнова поучаствовать в сотворении романного мира, вытянуть свои красные нити, не поверив на слово герою-повествователю (он или не вездесущ, или тщательно камуфлирует информацию). Возвратимся к тексту, отбросив утверждение, что истории Дюма и "Девяти врат" - никак не связаны.
В начале романа в списке перечисляемых старинных изданий упомянута книга о стеганографии - науке о сокрытии одной информации в другой. Современные собеседники, вводящие в свой разговор мифологические арабески, осознанно или нет, но действуют с оглядкой на эту науку. Сначала возникает тема троянского коня и Лаокоона.
"Я не люблю подарков, - хмуро буркнул Корсо. - Было дело, кое-кто принял в дар деревянного коня. На этикетке стояло: ахейская ручная работа. Те идиоты и обрадовались". - "И что, диссидентов не нашлось?" - "Только один - со своими детьми. Но из моря повылезли какие-то твари, и получилась великолепная скульптурная группа. Если я правильно помню, эллинистическая. Родосская школа. В ту пору боги были слишком пристрастны". - "Они были такими всегда... Я никогда не знала ни одного беспристрастного бога. Или дьявола".
И когда античная мифология предъявляется в детективе еще раз, она воспринимается уже как необязательный и привычный орнамент:
"Присутствие здесь луны и собак можно объяснить иначе: богиня-охотница Артемида, у римлян - Диана, была известна и тем, как она мстила влюбленным в нее или пытавшимся посягнуть на нее. Надеюсь, вы понимаете, о чем речь..." - "Да. Тех, кто пялил на нее глаза, она сперва превращала в оленей, а потом науськивала на них своих псов... - он невольно сглотнул, - чтобы псы растерзали их. - Две собаки, сцепившиеся в смертном бою, казались ему теперь ужасно злыми".
Так непритязательно и мельком упомянут миф о неназванном охотнике Актеоне. А меж тем именно этот миф организует символическую структуру романа Переса-Реверте. Главный герой - Лукас Корсо (этимологизирующий свою фамилию от итальянского "corso" - бег) зовется не иначе как "Охотник за книгами". Нарицательное слово "охотник" так часто мелькает на каждой странице, что его первоначальное значение стирается, тускнеет. Почему же в этой непрерывной погоне за верховной богиней при всех поведенческих и нравственных издержках его личности и профессии он остается жив? Потому что Диана-Книга мстит избирательно. ("Что ж, книги преподносят нам подобные сюрпризы, - подумал он. - И каждый получает такого дьявола, какого заслуживает", - это финальные слова детектива.) Мотивацию действий Книги-мстительницы можно понять, только не расторгая двух линий романа - Дюма и тайны "Девяти врат".
"Клуб Дюма" - это сборище людей, с детства зараженных книгочейством, неистовых и запойных читателей, не мыслящих своего существования без шуршания страниц, сохранно берегущих детскую впечатлительность, способность играть и радоваться. Месть настигает того, кто библиофильство превратил в наживу, не в поиск познания, или способ зарабатывания, или коллекционирования, а в жажду всесильности и неограниченной власти, когда книга становится не только объектом вожделения, но и поводом для убийства. Погибает работодатель Корсо, тот кто отправил его на охоту за сатанинской книгой, существующей в мире всего в трех экземплярах. Бесноватый библиоман разрывает в клочья свою драгоценную добычу и сам превращается в уничтожаемого зверя - эфемерные и слабые страницы мстят обидчику. Знак обретает магическую силу.
Детектив, созданный Пересом-Реверте, - сугубо семиотический. Медвежью услугу оказал автору, а вернее, переводчице, журнал "Иностранная литература" (2001, # 10, 11), впервые опубликовавший "Клуб Дюма" по-русски. Н.А. Богомолова сделала превосходный перевод и не менее замечательные постраничные комментарии. Но по техническим (или другим неведомым) причинам картинки при воспроизведении были кастрированы, разбиты на части и лишены надписей. Может статься, сказалось пренебрежительное отношение к жанру? Пока та же "Иностранка" не выпустила книжку отдельно, исправив ляпсус, прочитать детектив нормально было просто невозможно. (Экранизацию Романа Поланского "Девять врат" лучше вообще не поминать - он ни малейшего понятия не имеет о тонкостях библиофильского дела!)
Имя Умберто Эко в "Клубе Дюма" упоминается неоднократно, как, впрочем, и семиотика, но декларировать приверженность и осуществлять ее на практике - не одно и то же. Действительно, основные ключи к загадкам и разгадкам текста предъявлены вживе - на девяти гравюрах, довольно свободно варьирующих символику карт Таро. На девятой, роковой иллюстрации нагота женщины прикрыта книгой и луной, а седьмая ксилография, в трактовке которой упоминался неназванный охотник, получает еще одну расшифровку:
"DIS.S P.TI.R MAG." - тут с ходу догадаться непросто; но я предполагаю, что это такое традиционное изречение, которое очень любили философы-герметисты: "DISCIPULUS POTIOR MAGISTRO". - "Ученик превосходит учителя?" - "Более или менее так. Король с нищим играют в шахматы на очень странной доске, где все клетки одного цвета, а в это время две собаки, черная и белая, Зло и Добро, рвут друг друга на части. В окно заглядывает луна, которая одновременно есть и мрак, и мать".
Трактовка, как и полагается, весьма вольная (она исходит от бывшей приспешницы нацистского астролога). Скорее "ученик обладает учителем", чем "превосходит" его. Собаки, похоже, играют друг с другом, а не грызутся, черное и белое - может быть светом и тенью, как и сама разграфка шахматной доски, перед которой - Игрой как таковой - король и нищий, богатство и бедность - равны.
Начинался детектив цитатой из "Скарамуша" Сабатини, которая девизом сопутствовала всем романным перипетиям "Клуба Дюма": "Он родился на свет с обостренным чувством смешного..." Нищий ученик, который тщится переиграть короля-учителя на его же призрачном шахматном поле - самодостаточное автоописание Переса-Реверте. И надо признать, что он если не выигрывает (не о том речь), то - "обладает". Эта ревностная соревновательность ученика - калька основного мотива "Имени розы", где сам Умберто Эко сражается со своим учителем - великим слепым "библиотекарем" по имени Хорхе. Следующее далее упоминание ненароком мифа об охотнике Актеоне как бы вводит на условную доску еще одну шахматную фигуру - любимую собаку короля Карла Х из "Королевы Марго" Дюма. Сцена из любимого чтения детства:
"Явился командир. Карл подошел к нему и шепотом отдал ему свои распоряжения.
В это время его борзая Актеон, делая игривые скачки, схватила какую-то вещь, начала ее таскать по комнате и раздирать своими острыми зубами.
Карл обернулся и разразился ужасной руганью. Вещь, схваченная Актеоном, оказалась драгоценной книгой о соколиной охоте, существовавшей, как мы уже сказали, лишь в трех экземплярах на всем свете. Наказание соответствовало преступлению: Карл хлестнул арапником, и он со свистом обвился тройным кольцом вокруг собаки. Актеон взвизгнул и залез под стол, накрытый огромным ковром и служивший Актеону убежищем в подобных случаях.
Карл поднял книгу и очень обрадовался, увидав, что не хватало только одной страницы, да и та заключала не текст, а лишь гравюру. Он старательно поставил книгу на полку, где Актеон уже не мог ее достать. Герцог Алансонский смотрел на это с беспокойством. Ему хотелось, чтобы книга, выполнив свое страшное назначение, теперь ушла от Карла" (пер. с франц. Е.Ф. Корша).
И король и собака погибли мучительной смертью - причиной были страницы отравленной книги. В романе Умберто Эко "Имя розы" такую же серию смертей расследует францисканский монах с "английски-собачьей" фамилией - брат Вильгельм Баскервильский. Повествуя о финальной сцене борьбы за аристотелевский манускрипт, рассказчик Адсон признается:
"То, что прежде составляло почтенную наружность седого старца, превратилось в нечто уродливое и позорное. В другое время это могло бы вызвать неудержимый смех. Но сейчас наши души не отзывались на смешное: мы как будто сами превратились в каких-то зверей, в собак, учуявших подбитую дичь" (пер. с итал. Е.Костюкович).
В детективе "Клуб Дюма" все козни злодея-библиопата оказываются тщетными, так как одну гравюру как бы слизнула языком неведомая собака и ее попросту подделали. Рассуждения охотника за книгами о правилах детективного сюжетопостроения (оказавшиеся ошибочными) увенчиваются упоминанием именно детектива-монаха из "Имени розы":
"- Как раз это и было самым сложным: усвоить характер игры, примерить на себя вымысел, погрузиться в сюжет, перенять его логику, ту, которой требует текст, и отказаться от логики внешнего мира... И тогда продолжать уже легко, потому что, если в реальности многое происходит случайно, в литературе почти все подгоняется под логические законы... В романах прежде всего. Там, если главный герой наделен логикой преступника, он неизбежно возвращается в исходную точку. Именно поэтому в финале обязательно происходит встреча героя и предателя, сыщика и убийцы. - Он улыбнулся, довольный своими рассуждениями... - Брат Вильгельм Баскервильский, полагаю... - Какая банальность, миледи. Вы забыли, например, Конан Дойла и Эдгара Аллана По. И даже самого Дюма. А я ведь было принял вас за весьма начитанную даму".
"Имя розы" вбирает в себя непосредственные отсылки к опыту авторов "Собаки Баскервилей" и "Королевы Марго". Книга, чьи страницы отравлены, - вторая часть "Поэтики" Аристотеля о Смехе. В новелле Эдгара По "Свидание" читаем:
"...Есть вещи настолько забавные, что человек должен или засмеяться, или умереть. Умереть, смеясь, - вот, наверное, самая великолепная изо всех великолепных смертей!.. Знаете ли вы... что в Спарте к западу от цитадели, среди хаоса едва видимых руин, находится нечто наподобие цоколя, на котором поныне различимы буквы... Несомненно, это часть слова <СМЕХ>. Так вот, в Спарте стояла тысяча храмов и алтарей, посвященных тысяче разных божеств. И странно до чрезвычайности, что алтарь Смеха пережил все остальные!" (пер. с англ. В.В. Рогова).
В достаточности многоязычных познаний ученого Умберто Эко для увязки русского "лая", латинского "веселья" и английского "обмана" сомнений нет. (Так, например, странным, отрывистым "лаем" звучит "смех" ангела в раннем рассказе каламбурного Набокова-Сирина "Удар крыла", или у него же на сцену выбегает "лающий" Мольер.) В "Имени розы" герой успевает перевести из "роковой" книги:
"Затем покажем, как смешное в речи происходит от двусмысленности, то есть от употребления сходных слов для различных вещей и различных слов для сходных вещей, от заикания и путаницы, от игры словами, от уменьшительных слов, от погрешностей выговора и от варваризмов..."
Знакомство испанца Артуро Переса-Реверте с русским языком - вопрос открытый. Но им явно владеют рассказчик, учредитель и председатель Клуба Дюма, Борис Балкан и еще одно действующее лицо романа - русская владелица бара, служащего заодно "книгохранилищем", по имени Макарова (однофамилица адмирала и автора самого известного франко-русского и русско-французского словаря).
Итак, в Клуб любителей и знатоков Дюма действительными и полноправными членами входят Альберто Перес-Реверте и Умберто Эко. Собственно, "профессор семиотики из Болоньи" и есть главный движитель романа, его основная теневая фигура, даже вынесенная в название - "Тень Ришелье". Хотелось бы рекомендовать в качестве еще одного полноправного члена Клуба Дюма тезку председателя (по всем иным параметрам ему рекомендации не требуются) - Бориса Пастернака.
Вот уже восемьдесят лет читатели и исследователи недоумевают, натыкаясь на мифологическую несуразицу в известнейшем стихотворении из четвертого сборника поэта "Темы и вариации" (1923):
Заплети этот ливень, как
волны, холодных локтей
И, как лилии, атласных
и властных бессильем ладоней!
Отбивай, ликованье!
На волю! Лови их,- ведь
в бешеной этой лапте -
Голошенье лесов,
захлебнувшихся эхом
охот в Калидоне
Где, как лань, обеспамятев,
гнал Аталанту к поляне
Актей,
Где любили бездонной
лазурью, свистевшей
в ушах лошадей,
Целовались заливистым
лаем погони
И ласкались раскатами рога
и треском деревьев,
копыт и когтей.
- О, на волю! На волю -
как те!
Стихотворение входило в цикл "Разрыв" и сочетало на равных любовную и музыкальную тему. Гораздо в большей мере, чем прощание с героиней-возлюбленной "Сестры моей жизни", этот цикл - воспоминание об отказе от профессиональной композиторской стези, разрыв с Музой музыки. Пастернак предпочел поэзию, о чем и рассказал в "Охранной грамоте".
Аталанта действительно, то есть по мифу, принимала участие в Калидонской охоте на дикого вепря. Жестокая аркадская охотница претендентам на ее руку предлагала состязание в беге и убивала копьем всех, кого обгоняла. Актеон ни в охоте на калидонского вепря не участвовал, ни руки Аталанты не добивался.
Поэтические импровизации Пастернака - свойственные ему наложения нескольких смысловых планов, где, как в фотографии, один отпечаток просвечивает сквозь другой. Одна из музыкальных вариаций на охотничью тему дана в его прозе о самозабвенном органисте:
"В толпе легко могли затереть или помять подголоски его ликующей инвенции, которые прыгали промеж расходящихся и кидались им на грудь, как резвящиеся лягавые, в полном исступлении от радости, что их так много при одном хозяине, потому что органист имел обыкновение спускать всю свору бесчисленных своих регистров к концу службы. Постепенно церковь опустела. Но органист продолжал играть" ("История одной контроктавы").
В стихотворении сквозь сцену греческой охоты просвечивает другая мифология - литературный вымысел, созданный Александром Дюма в "Королеве Марго". И уже с быстротой молнии мчится в лес лань, на которую засмотрелся Ла Моль, уже рванулся из зубов молосских догов дикий кабан и ударом клыка распорол сапог короля, уже Генрих Наваррский спасает своего царственного брата - и все тонет в звуках рогов и треске деревьев. Королевские лилии, атлас, властные и бессильные руки - это, конечно, Маргарита, а мчащийся за ланью Актей - любимая борзая Карла. Все стремятся вырваться на волю, как те, в греческом мифе, - и не могут. Их жизнь - страницы книг, они запрятаны в переплеты, и только и остается еще и еще раз заплетать "этот ливень, как волны, холодных локтей".
К блаженной силе книг и памяти детского чтения, дирижирующих в стихии стихотворства, Пастернак обращается в цикле "Я их мог позабыть":
О детство! Ковш душевной
глуби!
О всех лесов абориген,
Корнями вросший
в самолюбье,
Мой вдохновитель, мой
регент!..
Что вдавленных сухих
костяшек,
Помешанных клавиатур,
Бродячих, черных и
грустящих,
Готовят месть за клевету!
Поэтическая импровизация на "охотничью тему" Дюма, родственная музыкальной, была задана одной из "пяти повестей" сборника "Темы и вариации" - стихотворением "Маргарита". Пастернаковская поэтическая Маргарита - это одновременно Гретхен, королева Марго и жемчужная Диана-Луна.
В поэзии, как в современной рекламе шампуня, - три в одном флаконе. Но кто знает, не оттого ли так головокружителен стихотворный эликсир, что этим смесительно-бедокурящим средством, в корень, головы поэтов еще в детстве вымыл французский парикмахер Франсуа?
"Довольно кукситься", когда есть лекарство от скуки.
Дарья Гармоненко 