Владимир Березин Леонид Юзефович. Казароза. М.: Зебра Е, Эксмо-Пресс, Деконт+, 2002, 286 с.
Эсперанто был хоть и искусственным языком, но увлечение им было сродни умопомешательству. Он, этот язык, оказался удивительно в стиле социальных утопий. На горсть грамматики в нем было две горсти надежды на мировое счастье. Это был стиль утопий - фантастичных и прекрасных, но скошенных под корень другими утопиями ХХ века, гораздо более кровожадными.
Проповедников языка, придуманного врачом-окулистом Заменгофом не то в Белостоке, не то в Варшаве, было множество. У нас большую часть этого множества прибрали в тридцатые годы - они потеряли связь со временем и, несмотря на попытки приспособиться, пригодиться, были чем-то похожи на гонимых масонов.
Но в двадцатом году они были еще в фаворе не только в смущенных революциями столицах Европы, но и в провинции, в губернских и уездных городах. В школах и клубах. На собраниях и митингах, точно так же, как в умах, в фаворе была перманентная революция.
После Второй мировой эсперантисты снова откуда-то народились - все больше в других странах, но у нас - в меньшей степени.
Зеленая звезда, символ эсперанто, светит на нашем небе тускло. Роман Леонида Юзефовича о том времени, когда она была ярка, когда эсперанто, будто новая религия, вслед за революцией победоносно шествовал по странам и континентам. Но это роман не об эсперанто, а о людях, освещенных зеленым светом. О женщине, убитой на сцене провинциального клуба, женщине, сгоревшей, будто бабочка, в страшном пламени русской бессмысленной смуты. Об эсперантистах двадцатого года, живущих еще в семьдесят пятом, о перекрученных судьбах и истлевшем быте.
Это картина исчезнувшей цивилизации, рассказанная на особом языке. Как и сама цивилизация двадцатых годов, язык утопий того времени безвозвратно утрачен. Будто залетным путешественникам - солдату и инженеру талдычат марсиане: "Соацр-Тума-Шохо". И поди догадайся, что это "Солнце-Марс-Люди".
- Тао хацха ро хамагацитл, - говорят марсиане. И еще что-то говорят. Но некому среди нас сказать:
- Аиу утара Аэлита.
От прошлого нам достался только провинциальный город на берегу Камы, где делают орудийные стволы и автомобильные прицепы, осталась история об убийстве певицы, да и язык остался. Двадцатый год, в котором жизнь борется со смертью, а мир полон фантастических иллюзий, снова сменяется семьдесят пятым, полным иллюзий собственной прочности и нерушимости. Все опять вертится вокруг языка, обросшего почти религиозным смыслом, языка, который до сих пор живет промеж людей, по-прежнему называется "эсперанто". А город называется┘ Не важно как.
Только откуда-то издалека, с зеленых звезд, несется голос исчезнувшей красоты.
Будто голос Аэлиты, шептавшей в пустоту, искавшей Сына Неба, спрашивает он нас о чем-то, но язык утрачен.
Не эсперанто забыто, нет, а вкус слов, значения и смыслы социальной веры подевались куда-то.
