Владимир Березин Дмитрий Полищук. Гиппогриф. М.: Грааль, 2002. - 88 с.
Лет десять назад Полищук ходил своими воздушными путями по московским улицам с мешком книг за спиной. И что в этом мешке было не Боратынский, то Шенгелия. И где не в рифму - там было стиховедение. Прозы он не жаловал. Тогда Полищук придумал свой собственный взгляд на стихосложение, который многим кажется спорным, а мне так вовсе не доступен. Не в этом дело - древние стихотворные размеры, как древние инструменты, не мешают современным оптическим приборам. Они лишь интересно дополняют их. Внутренние правила рифмы Полищука сложны, но он никому их и не навязывает. Это его путь, собственный.
Полное название этой, третьей у Полищука книги стихов "Гиппогриф и сборно/изборно все предыдущие, последующие и сопутствующие химеры". Надо сказать, что название предыдущей книги было столь же затейливо: "Страннику городскому. Семисложники. Четырнадцать страниц из дневника путешествий по странному нашему городу да пять песенок старинными семисложными стихами с прибавлением книжицы из трех стихотворений, сочиненных на том пути иными силлабическими же размерами". Это любовь к старой эстетике проникает не только в стихи, выплескивается из стихов в длинные названия.
Мир стихов Полищука не то из века семнадцатого, где Симеон Полоцкий вертит своим разноцветным градом, не то из начала восемнадцатого, где каждый то ли солдат Балка полка, то ли Восковая персона. Главное в другом - у Полищука архаика зажила, задышала, будто захлопала крыльями сказочная химера из Борхеса. Борхес писал, кстати, что каждый придумывает своего гиппогрифа самостоятельно. Над сочетанием копыт и клюва смеялся Вергилий, через четыре века говорили, что это помесь льва и грифа, а Ариосто в веке шестнадцатом наконец осуществил процедуру "jungentum iam grypes equis". Гиппогриф оказался гармоничнее и функциональнее Пегаса.
Гиппогриф Полищука, вылетев из Рифейских гор, естественен как Снегурочка с косою ледяною, как скорлопендры и мокрицы, как оборотни и красавицы. Как московские улицы со спутанными правилами дорожного путешествия, что сказочны и непонятны. Как из старинных коробок и шкатулок - особая игра - лезут шум и шорох, страх и трепет крыл, всадники костры листвы, и те, кто были мы. И я вместе с ним "Плачу по деревлянам, по щепке летящей / славы для вящей, для непреходящей / по кричащей пламенной воробьиной почте"┘ Поэзия сводит деревлян и несовременные размеры вместе с беляшами у электрички, метро, японские привычки, химеры без кавычки┘ Все как на перекличке. Полищук - настоящий, и настоящий у него гиппогриф, не заемный у детского фэнтези с очкастыми погонщиками метел.
Орлиный клюва крюк,
да зрак
да львиный коготь
передних лап - в гармонии
частей
живой, да конский зад, чтоб
звонче цокать
в лазурь небес; цвет - радуга
мастей
златобагрянца. Зверь! Чуть
гикнешь трогать -
обрушит треск пернатых
лопастей,
ширяя широко уже над
звездной
спиралью разверзающеюся
бездной!
Полищук как-то не очень бросается в глаза на фоне других, более публичных поэтов. Но мир его не похож ни на кого. В нем все вроде спокойно - а глянешь: идет под порывами ветра поэт по улице, парит в порывах ветра над ним гиппогриф.
