...Боренбойм взял папиросу. Прикурил от окурка. Продолжил:
- А потом вошел со мной в квартиру. Надел мне наручники. Вошла одна баба. Они вбили в стену два таких кронштейна. На них - по веревке. И распяли меня на стене, как Христа. Вот. И потом┘ это вообще┘очень странно┘ они открыли такой┘ типа кофра┘ а там лежал такой странный молоток какой-то┘ странной такой архаической формы┘ с такой рукояткой из палки простой┘ неровной такой. Но сам молоток этот был не стальной, не деревянный, а ледяной. Лед. Не знаю - искусственный, натуральный, но лед. И вот, представь, этим молотком эта баба стала меня молотить в грудь. И повторяла: "Скажи мне сердцем, скажи мне сердцем". Но! Самое странное! Они мне рот залепили! Такой клейкой лентой. Я мычу, она меня лупит. И лупит, б...., изо всех сил. Так, что лед этот просто разлетался по комнате. Лупит и говорит. Дико больно, прямо пронизывало всего. Никогда такой боли не чувствовал. Даже когда мениск полетел. Вот. Они меня лупят, лупят. И я просто отрубился.
Он глотнул из стакана.
Савва слушал.
- Сав, это вообще на бред похоже. Или на сон. Но вот, посмотри┘ - он расстегнул рубашку. Показал обширный синяк на груди:
- Это не сон.
Савва протянул пухлую руку. Потрогал:
- Болит?
- Так┘ когда давишь. Голова болит. И шея.
- Выпей, Борь, расслабься.
- А ты?
- Я┘ мне рано ехать завтра, то есть сегодня.
Боренбойм допил виски. Савва сразу налил еще.
- Но самое интересное началось потом. Я очнулся: сижу в "джакузи". Со мной две бабы. Вода бурлит. И эти бабы начинают меня гладить потихоньку и плести мне что-то про братство какое-то, что мы с ними братья-сестры, про искренность, про непосредственность, и так далее. Их, оказывается, тоже били такими же молотками в грудь, они мне шрамы показывали. Реальные шрамы. И пиздили до тех пор, пока они не заговорили сердцем. И что у нас у всех, у нашего е....о братства, свои имена. У них - Вар, Мар, не помню. А меня зовут - Мохо. Понимаешь?
- Как?
- Мохо!
- Мохо? - Савва смотрел маленькими подслеповатыми глазами.
- Меня зовут Мохо! - выкрикнул Боренбойм и захохотал. Откинулся на спинку стула из нержавеющей стали. Схватился за грудь. Сморщился. Закачался.
Савва внимательно смотрел на него.
Боренбойм нервно хихикал. Раскачивался на стуле. Достал платок. Вытер глаза. Высморкался. Потер грудь:
- Когда смеюсь - больно. Вот, Савочка. Но и это не все. Сидели мы, сидели в этой "джакузи". И вдруг вошла девочка. Совсем еще маленькая┘ ну, лет одиннадцать, наверно. Русая такая, с большими голубыми глазами. И с такими же шрамами на груди. Вошла, и так рядом села со мной. Думаю: так, щас будут мне малолетку насаживать. Но она просто сидит. И я вдруг вижу - все они голубоглазые и блондинки. И те двое, что пиздили меня молотом, тоже были голубоглазые и блондины. Как и я! Понимаешь?
Савва кивнул.
- И до меня дошло, что это не совсем обычный наезд. Я говорю - девушки, хватит плескаться, зовите ваших бычар, я спрошу чего они хотят. Они говорят: а бычар тут и нет никаких. И я сразу поверил. Да! А эта девочка┘ Дюймовочка эта голубоглазая, она повторяла, как кукла, одно и то же: дай я поговорю с твоим сердцем, дай поговорю, дай поговорю... И я просто встаю и иду оттуда на х..! Одежда моя была там. Оделся я. Осмотрелся. Это такой кондовый новорусский домина, жирный такой. Никого там нет, кроме служанки. Вышел я на участок, иду к воротам. А эта девочка голенькая - за мной. А служанка ворота отперла - пожалуйста. Я вышел. Улица, нормальная такая дачная, это все в Кратово. А девчонка голая - за мной! И опять: дай мне поговорить с твоим сердцем. Ну, хер с тобой - давай, говори! Она так подошла ко мне, обняла и прилипла к груди, как мокрица. И ты знаешь, Савва, - голос Боренбойма задрожал, - я┘ ну ты знаешь меня двенадцать лет┘ я взрослый деловой человек, прагматик, я, бля, знаю откуда ноги растут, меня развести вообще-то трудно, но┘ понимаешь┘ то, что было потом, - тонкие ноздри Боренбойма затрепетали, - я┘ это┘ я не знаю до сих пор, что это было┘ и что это вообще такое┘
Он замолчал, достал платок и высморкался. Отпил из стакана.
Савва налил еще:
- Ну и?
- Щас┘ - Боренбойм выдохнул, облизал губы. Вздохнул и продолжил:
- Понимаешь, она обняла меня. Ну, обняла и обняла. А потом вдруг такое странное чувство возникло┘ словно┘ все во мне стало┘ как-то медленней, медленней. И мысли и вообще┘ все. И я как-то остро почувствовал свое сердце, как-то офигительно остро┘ очень такое┘ острое и нежное чувство. Это трудно объяснить┘ ну, вот есть как бы тело, это просто мясо какое-то бесчувственное, а в нем сердце, и это сердце┘ оно┘ совсем не мясо, а что-то другое. И оно стало так очень неровно биться, как будто это аритмия┘ вот. А девочка┘ эта┘ застыла так неподвижно. И я вдруг почувствовал своим сердцем ее. Просто как своей рукой чужую руку. И ее сердце стало говорить с моим. Но не словами, а такими┘ как бы┘ всполохами, что ли┘ всполохами┘ а мое сердце как-то пыталось отвечать. Тоже такими всполохами┘
Он налил себе виски, выпил. Взял из коробки папиросу, размял. Вздохнул. Положил в коробку:
- И когда это началось все вокруг, вообще все, весь мир, он как бы остановился. И все стало как-то┘ сразу┘ так хорошо и понятно┘ так хорошо, - он всхлипнул, - ┘я ┘никогда так┘ никогда так┘ никогда ничего такого┘ не чувствовал┘
Боренбойм всхлипнул. Зажал рукой рот. Волна беззвучного рыдания накатила на него.
- Слушай, может тебе┘ - начал привставать Савва.
- Нет, нет┘ нет, - затряс головой Боренбойм. - Сиди┘ по┘ посиди┘
Савва сел.
Приподняв очки, Боренбойм вытер глаза. Шмыгнул носом:
- И это еще не все. Когда у нас все кончилось, она ушла в дом. Я там┘ стоял и стучал. В ворота. Очень хотел┘ чтобы она была со мной еще. Не она. А ее сердце. Вот. Но никто не открыл. Таковы, блядь, правила игры. И я пошел. Вышел к станции. Нанял там лоха одного. Да! А когда в карман полез, в бумажнике нашел вот что┘
Боренбойм достал бумажник. Вынул карточку VISA-Еlectron. Бросил на стол.
Савва взял.
- И вот теперь - все, - выпил Боренбойм. - У меня предчувствие, что это не просто кусок пластика. Там что-то лежит. Видишь, в уголке там?
- Пин-код?
- А что еще?
- Вполне может быть, - Савва вернул ему карточку.
- Тюменьбанк. Ты знаешь такой?
- Слышал. Газпромовская контора.
- Знаешь там кого-нибудь?
- Нет. Но это не проблема, найти. Хотя, а чего ты узнать хочешь?
- Ну, кто положил. Я уверен, что там есть деньги.
- Чего гадать. Дождись утра. Слушай, а эти┘ которые тебя молотили?
- Я их больше не видел.
Савва помолчал. Пожевал губами. Тронул свой маленький нос:
- Борь, а как он тебе мог пушку приставить, если ты с охраной ходишь?
- В том-то и дело! Вчера я отдал охранника одной сотруднице. Она руку ошпарила, не может водить. Ну, я и┘ помог девушке человечинкой. М.... человеколюбивый.
Савва кивнул.
- Ну, что скажешь?
- Пока - ничего.
- Почему?
- Слушай, Борь. Только не обижайся. Ты┘ нюхаешь часто?
- Уже месяц ни пылинки.
- Точно?
- Клянусь.
Савва наморщил лоб.
- Ну, что мне делать? - Боренбойм взял папиросу. Закурил.
Савва пожал мясистыми плечами:
- Позвони Платову. Или своим.
Захмелевший Боренбойм усмехнулся:
- Я это и так сделаю! Часика через три. Но мне хочется понять┘ хочется услышать твое мнение. Что ты об этом думаешь?
Савва молчал. Разглядывал острый подбородок Боренбойма. На подбородке выступили бисеринки пота.
- Сав?
- Да.
- Что об этом думаешь?
- Как-то┘ ничего.
- Почему?
- Не знаю.
- Ты что, не веришь мне?
- Верю. Верю, - закивал головой Савва. - Борь, я теперь во все верю. Третьего дня ко мне в банк санэпидемстанция приперлась. В соседнем подвале морили тараканов. Ну и у нас заодно. Начали-то с тараканов, а нашли горы крысиного дерьма. И знаешь где? В вентиляционной системе. Горы просто, залежи. П....ц какой-то! И самое замечательное - этих крыс никто никогда не слышал. Ни сотрудники, ни охрана, ни уборщицы. Да и питаться у нас им нечем было. С чего б они так много срали? Или что - они жрали где-то, а ко мне в банк залезали, чтобы просраться? Мистика! Я подумал-подумал. И собрал совет директоров. Говорю, господа, похоже, что это провокация. Крыс-то ни хера не было! А дерьмо есть. Значит, его кто-то специально подложил. Нам намекают на что-то? На что? Все молчат. Ты же знаешь, мы от Жорика только-только отбились. А Гриша Синайко, толковый парень, он трейдером в "Кредит Анштальдте" пропахал четыре года, посмотрел так на меня внимательно, и говорит: "Савва, никакой это не намек. Если бы подложили человечье дерьмо - вот это был бы явный намек. Тогда бы надо было париться. А крысиное дерьмо - никакой не намек. Это просто кры-си-ное дерь-мо! И если есть крысиное дерьмо, значит его высрали крысы. Обыкновенные московские крысы. Поверь моему опыту". Борь, я подумал. И поверил.
Боренбойм резко встал. Поднял пиджак с пола. Пошел в прихожую:
- Дай мне рублей на такси.
Савва тяжело приподнялся. Двинулся за ним.
- Слушай, Борь, - он положил тяжелую руку на худое плечо Боренбойма, - я тебе очень советую┘
- Дай мне рублей на такси! - перебил его Боренбойм.
- Борь. Хочешь, я Мишкарику позвоню, в ФСБ? Они тебе точно чего-то скажут┘
- Дай мне рублей на такси!
Савва вздохнул. Скрылся в темных комнатах.
Боренбойм надел пиджак, ударил ребром ладони по стене. Сжал кулаки. Со свистом выдохнул.
Вернулся Савва с пачкой сотенных купюр:
- Надень мое пальто. Тебе же холодно так будет.
Боренбойм вытянул из пачки две сотни. Вынул из кармана две смятые в комок стодолларовые купюры, с силой вложил в Саввину ладонь:
- Thanks a lot, honey child.
Открыл дверь. Вышел.
Ярослав Вилков 
Дарья Гармоненко