Самой масштабной и даже подавляющей и, сверх того, самой космической публикацией месяца можно считать новый роман - точнее, "метароман", авторское обозначение жанра именно такое - Анатолия Кима "Остров Ионы". В журнальном варианте он напечатан в 11-м и 12-м номерах "Нового мира" за 2001 год.
Остров Ионы - реальное место: в середине Охотского моря, к северу от Сахалина. Там, на Сахалине, в 1939 году родился Анатолий Ким. Автобиографические и сахалинские мотивы для Кима - предмет давнего переосмысления, при этом Ким их все время превращает в миф, а этот миф все время усложняется. Вообще "Остров Ионы" сознательно продолжает сюжеты предшествующих произведений Кима - например, переселение душ, раздвоение и умножение личностей автора и героев, прыжки во времени, родство человека с животными (опять же через переселение душ). Что-то из совсем архаической охотничьей мифологии. Кроме физической реальности, нас - и героев "метаромана" - окружает потусторонняя Онлирия, где живут души умерших, ставшие свободными и бессмертными. Точнее, безсмертными - именно так, в орфографии XIX века, пишет это слово Ким. По ходу действия из Онлирии сбегают две души, на земле радующиеся плотским прикосновениям (большой привет фильму Вендерса "Небо над Берлином") - Андрей и Ревекка.
Один из центральных сюжетов романа - писательство, сочинение вот-этого романа, в котором действуют персонажи "Я" и "писатель Анатолий Ким", "не желающий больше быть автором этой книги, а желающий стать одним из его героев". "Я" - персонаж сложный и неочевидный. Прежде всего демиургический: "Я освободил их от┘ суровой американской повинности и направил их к Тихому океану, на запад, в сторону острова Ионы". Кроме того, "Я" - место непосредственной данности и полноты существования: "Я не могу ни уловить, ни выразить себя, своего вечного чувства, потому что непосредственно пребываю в нем - Я есть само это чувство". Такое специальное "Я" - наподобие индуистского Атмана, "абсолютного Я" Вселенной.
Сочинение у Кима непременно понимается как переписывание - прежних текстов, юности автора (ср. его же роман "Белка"), того, что было до рождения писателя. Переписывание оказывается человеческим аналогом божественного домостроительства. "Ведь только человеку-разумному-безсмертному┘ дано волшебное оборудование слов, с помощью которых он, смешной и трогательный, с лохматой пиписькой между ног, может построить под звездами красивый Дом и целое царство вокруг него, где┘ звучит смех любимых тварей Господних, - тех, от которых Он навсегда убрал смерть, как хозяйка убирает тряпку после мытья полов в Доме".
Вот эта детская отчаянная смелость образов - лучшее, что есть в романе. И еще - мрачная самоирония: "В романе нет ни одного живого человека, все призраки. Так уж получилось, не знаю почему. Человеческие истории перестали меня посещать".
Не то чтобы уж совсем перестали. Жесткое потустороннее бытописательство - то, чем Ким славен, - появляется в романе тоже: таково, например, описание лепрозория в сибирской тайге, где прокаженные обращаются к врачу "бачка" ("батюшка"). Это так точно и страшно, что не требует доказательств. Но умозрительного в романе в самом деле много. Грустно, когда умозрительное построение мифологических образов переходит просто в безвкусицу, как, например: "колоссальный, сверкающий на солнце великан, мой внебрачный сын от связи с Мать-Сырой Землей┘" Ну, пусть это аллюзия на хеттский эпос об Улликумми, а все равно - не радует.
Островок Ионы у Кима - место мистическое, где небо встречается с землей. На этом острове, где только моржи и птичьи базары, живет уже три тысячи лет пророк Иона - тот самый, проглоченный китом и спасенный из его желудка, Иона, от слов которого покаялась Ниневия. За три тысячи лет он превратился в "дивное, несуразное, громоздкое, неуклюжее существо┘ с короткими руками-ластами, с толстым туловищем┘" В романе он становится архетипическим примером сопротивления Божьему замыслу - чем неожиданно, но не случайно напоминает прокуратора Пилата (вот уж странная ассоциация!) из романа Булгакова "Мастер и Маргарита". Пример сопротивления: один из героев, американец Стивен Крейслер, в юности на собрании квакеров получил откровение - он должен накопить полмиллиона долларов и построить дом в родном Олбани (ага! намек на работу Макса Вебера "Протестантская этика и дух капитализма"!). Потом выясняется, что дух, продиктовавший ему это пожелание, - натурально, демон, и подлинное счастье не в деньгах, как полагают американцы. Здесь уже становится смешно и грустно. В самом деле - не в деньгах счастье, но дом-то в Олбани чем виноват? Хороший был дом┘ Неужели предлагается считать это конкуренцией с Божественным домостроительством? А тут еще рассуждения о том, что революция в России произошла потому, что якобы в России "было больше всего потенциально-ангельских душ". Жалко, что о такой великой трагедии, как революция, можно говорить с такой очаровательной скороговорочной простотой.
Помпезный, громоздкий и диковатый роман Кима хорош тогда, когда он остается только диковатым и внезапным. Как, например, когда откровенно описывается, как юному провинциалу Киму в юности нравились толстые российские барышни. Или в заключительном стихотворении: "Тихое спасибочки / аз воздам / всем падающим / звездам".
Полная противоположность прозе Кима в 12-м "Новом мире" - рассказ молодого, но уже весьма известного Романа Сенчина "В обратную сторону". Вот уж где торжество мрачного здравого смысла. Рассказ - о переселенцах внутри России: семья переехала из Тувы, где в начале 90-х было неспокойно, в село Красноярского края. Мужика парализовало, все хозяйство на жене. Вот она и едет из райцентра, где торговала на рынке, в село, вспоминает всю свою жизнь. Редкий рассказ, где описанию современной деревни - веришь. В том же номере - персональный литературный манифест писателя Сергея Шаргунова (лауреата премии "Дебют" 2001 года в номинации "Большая проза"), где он призывает к новому реализму. Чего призывать-то - Сенчин уже взял да и сделал этот новый реализм без всяких манифестов (и он такой не один). Такой реализм, как у Сенчина, может сосуществовать с любым, сколь угодно радикальным письмом - было бы оно умное и вменяемое (как, например, недавно опубликованный в интернете блистательный прозаический дебют молодого новосибирского поэта Виктора Иванова). И он ни с кем не конкурирует, и его отменять бессмысленно.
Еще в номере - главы из романизированной биографии Владимира Новикова "Высоцкий" (мы еще надеемся написать об этой книге подробнее, когда публикация журнального варианта будет завершена), стихотворения Ильи Фаликова, Светланы Львовой, Марины Тарасовой, фрагменты записных книжек рано погибшего юного поэта Ильи Тюрина (есть спорные, но интересные мысли о поэме Венедикта Ерофеева "Москва-Петушки"). В разделе критики петербургский поэт Алексей Машевский публикует статью "Последний советский поэт. О стихах Бориса Рыжего".
Михаил Сергеев 
