Галина Юзефович Роман Гуль. Я унес Россию. Апология эмиграции. Том 1. Россия в Германии. Том 2. Россия во Франции. Том 3. Россия в Америке. - М.: Б.С.Г. Пресс, 2001, 560 с., 512 с., 496 с.
Все три волны русской эмиграции мучились и болели разными болезнями - традиционная и обязательная для любого эмигранта ностальгия в счет не идет. Для эмигрантов первой волны таким недугом, этакой тяжкой и мучительной "накипью", как писала Нина Петровская, стала необходимость перейти из статуса изгнанника, отвергнутого родиной, в позицию человека, покинувшего родину добровольно и не надеющегося на скорое с ней воссоединение. Необходимость распаковать чемоданы и начать строить собственное сколько-нибудь комфортное житье вдали от растерзанной и измученной России кем-то воспринималось как личная трагедия, кем-то - как разумный компромисс. Для автора трехтомной "Апологии эмиграции" Романа Гуля это было и тем и другим сразу. Полынная горечь невольной измены не исключала желания продолжать жить, а неуемная жажда жизни не отменяла угрызений совести. Именно этим духом - духом метания между апологией эмиграции и осуждением ее проникнута книга Гуля.
Вероятно, эта внутренняя дихотомия и приводит к тому впечатлению некоторой структурной несоразмерности, которое производит книга. Прежде всего, невозможно определить ее жанр. Сам автор хотел, чтобы его творение воспринималось как своего рода "энциклопедия русской жизни" в эмиграции. До этого статуса "Я унес Россию", безусловно, не дотягивает, и виной тому как многочисленные фактические ошибки, так и общая лирично-мемуарная окрашенность текста. Впрочем, на чистые мемуары книга Гуля тоже похожа не особенно - уж очень широк взятый автором горизонт, слишком много имен и названий, слишком подробно и тщательно выписаны разделы, к самому автору не имеющие никакого отношения, да, видимо, и не слишком близко ему знакомые. Да и на серьезное историческое исследование книга явно непохожа - слишком уж она для этого лично-страстная.
Последнее, впрочем, легко объяснимо. Несмотря на долгую жизнь, вполне органично прожитую в эмигрантской культурной среде, Гуль, тем не менее, так и остался там persona не вполне grata. Постоянные ссоры и размолвки с товарищами по изгнанью, явная и не всегда мотивированная нелюбовь к некоторым из них (например, Нину Берберову Гуль неизвестно за что ненавидел всей душой и поэтому практически не уделил ей места в своей книге) вызывали ответную реакцию - редактор "Нового журнала" не был в эмигрантской среде любим, и хотя авторитет его был огромен, многие его побаивались. И лишь постоянная и неугомонная "жадность к людям" побуждала Романа Гуля постоянно искать новых "человеческих" впечатлений - даже со всегдашней опасностью разочароваться и снова скатиться в полную необъективность по отношению к новым знакомым.
Впрочем, подобная заведомая предвзятость, равно как и жанровая недоопределенность, не столько вредит книге, сколько, напротив, помогает, превращая в поистине уникальный литературный памятник, пусть и не вполне достоверный с исторической точки зрения, зато изумительно яркий. Несмотря на желание автора написать справочник - пусть поэтизированный и приправленный собственными воспоминаниями, мыслями и чувствами, книга решительно отказывается укладываться в рамки, отведенные ей автором, и, подобно некоему живому организму, стремится превратиться в некий стихийный поток фактов, событий и персоналий.
Именно это, а вовсе не наивные попытки структурировать и упорядочить материал, представляют наибольший интерес, если не наибольшую ценность. Сплетни - не всегда соответствующие истине, но всегда занятные, слухи о событиях, которые, как правило, так никогда и не случились в действительности, однако же на протяжении какого-то времени будоражили эмигрантские умы, а также личные наблюдения автора - почти всегда очень меткие и остроумные - рисуют жизнь русских в Берлине, Париже, Америке едва ли не лучше, чем строго выверенные исторические факты.
Бесценные маленькие анекдоты, которыми усеяна книга, освещают участки эмигрантской истории лучше, чем целые реестры ученых книг. К примеру, чего стоит один только случай с Есениным, которого пытались освистать на поэтическом вечере в Берлине и который, вскочив на стул, провозгласил, что он русский поэт и умеет еще и не так свистать, а в три пальца, что немедленно доказал на деле. Бесконечно трогательно и печально звучит история матери Гуля, которая пешком через охваченную смутой Украину (которую Гуль сравнивает не то с Мексикой, не то с Македонией) дошла от Киева до Польши, нелегально пересекла границу и едва не погибла, стремясь воссоединиться с сыновьями. Такого рода историй в книге неимоверно много - даже не везде они складываются в собственно истории, иногда оставаясь лишь меткими фразочками - например, вроде того замечания, что манера исполнения стихов у Маяковского была "оркестровая".
Именно благодаря этим чудесным и очень важным мелочам книга Романа Гуля в конечном итоге соответствует заявленному стремлению стать зеркалом русской эмиграции. И помешать этому не могут ни фактические неточности, ни тяжеловесные перечни имен, ни наивный по нынешним временам антибольшевизм, ни беспомощные попытки найти философские ответы на извечно нерешаемые вопросы.
Дарья Гармоненко 