Одинокое путешествие

Малик Шах-Хусайн Систани. Хроника воскрешения царей. Пер. с перс., предисл., коммент. и указ. Л.П. Смирновой. - М.: Издательская фирма "Восточная литература" РАН, 2000, 607 с. Серия "Памятники письменности Востока. СХ".

НАЗЫВАЯ себя то "бедняком", то "страдальцем", то "странником, блуждающим по долине исканий", Малик Шах-Хусайн подводит своей жизни следующий неутешительный итог: "Беспокойная душа, частица моего нутра, гонит меня волной огорчений к берегам исписанных страниц. Это не изложение событий, а черновик "Масибат-наме" ("Повествования о пережитых страданиях"), потраченной напрасно жизни. Я скорблю о каждом из рожденных на Божий свет и несправедливо погибшем. Аллах преславный, что это за возмездие? Годы моей жизни подошли к пятидесяти. За это время я не проявил себя в делах веры, не покрыл румянцем лицо очевидца мира румянами лицемерия, что в обычае женщин, причесывающих и наряжающих невест". Эти слова принадлежат не неудачнику, а личности, которую современники считали "выдающейся", причисляя ее к "сливкам эпохи", к наиболее образованным и талантливым представителям ее.

Малик Шах-Хусайн происходил из древнего систанского рода, члены которого считали себя наследниками доисламских шахов Ирана - Сасанидов. Воин, политик и талантливый администратор, он успешно совмещал дела государственные с занятиями литературой. Ему принадлежат несколько произведений различных жанров: поэма "Любовь и верность" (не сохранилась), поэма "Подарок двух священных городов", написанная после паломничества к мусульманским святыням в Хиджазе (сохранилась в нескольких фрагментах), поэма "Хусрау и Ширин" (не сохранилась), наконец - полностью сохранившееся тазкире (комментированная поэтическая антология, разновидность научного исследования на исламском Востоке) под названием "Лучшее разъяснение" и наиболее значительное его сочинение - прозаическая история Систана "Хроника воскрешения царей". Как свидетельствует сам автор, он создавал эту хронику в продолжение "Хроники Систана", написанной его дедом Амиром Мухаммадом и охватывающей события вплоть до 1480 г. (утрачена еще при жизни Шах-Хусайна).

В соответствии с каноном "Хроника" имеет трехчастное деление, включающее введение (мукаддима), три основных раздела (фасл) и заключение (хатима). В данной публикации представлены переводы третьей части основного раздела (составляющего 4/5 всей "Хроники") и заключения. Два первых раздела в основном повторяют сведения, известные из анонимной "Хроники Систана", также переведенной Л.П. Смирновой и изданной в 1974 г. Третья же часть и заключение излагают обстановку в Систане и сопредельных областях за двести лет вплоть до 1622 г. Заключительные части "Хроники" посвящены событиям, участником которых был сам автор, сопровождавший Аббаса I в нескольких военных кампаниях (в частности, в Грузию и Афганистан).

Понимая важность этих исторических сюжетов, отметим все же, что главным украшением "Хроники воскрешения царей" является ее заключение. Вообще чтение исторической части "Хроники", переполненной сложными для европейского уха именами, а также подробностями из семейной жизни Шах-Хусайна, - занятие, признаться, довольно утомительное. Тем более неожиданными после военно-семейной эпопеи выглядят самые первые пассажи хатимы. Из безличного омута хронологии воскресает голос - Автор со всеми его маленькими радостями и большими разочарованиями.

Эффект от чтения - шоковый. Подробности любовных увлечений, в том числе гомосексуальных, перемежаются философическими отступлениями, перечислениями "травм" и зарисовками "терзаний". Хатима - это исповедь, и не зря Шах-Хусайн поминает здесь особый литературный жанр "истории страданий" - "Масибат-Наме". Возможно, что заключение "Хроники" фактически и есть "масибат-наме", исполненная не отдельно, а включенная в рамку исторического трактата. Ход для традиционной персидской историографии совершенно эксцентричный, под стать, впрочем, эксцентричности самого Шах-Хусайна.

Интересен сам принцип построения хатимы, изложение в которой построено на описании пятнадцати путешествий, совершенных автором большей частью вынужденно, из-за сложной обстановки в Систане. Путешествия служат сюжетным обрамлением внутренней драмы автора, проистекавшей из так и неразрешенного им противоречия между "миром сердца" и "солончаками мира внешнего". Это проявлялось во все большем отчуждении и взаимонепонимании между ним и окружающим его "миром истории", сотканном из политики и лицемерия. В жертву этому миру приносилась "драгоценность человеческого", кульминацией чего стала размолвка между Шах-Хусайном и его двоюродным братом великим маликом Систана Джалал ад-Дином. Для великого малика этот разрыв был ставкой в политической игре, для Шах-Хусайна, не стремившегося, как видно, ни к чинам, ни к богатству, - душевной травмой, разрешить которую ему так и не удалось ни в общении со странствующими учеными, поэтами, книжниками или столь любимыми им дервишами, ни даже в любви, от которой "осталось одно воспоминание". "Вся тяжесть, - заключает Шах-Хусайн, - в отсутствии ближних".

Разрешение мучительных дилемм, сопровождавших Шах-Хусайна всю его жизнь, никогда не окончательно, но всегда подвижно. "Ты словно вода: если останешься на одном месте - утратишь свежесть и прозрачность. - замечает он. - Путешествие - это высокое предписание пророков и святых. День изо дня, остановка за остановкой, скапливается опыт, удается беседа с образованными людьми. На месте это невозможно. Путешествие формирует человека, является искусным устадом (учителем)". Очевиден аналог - суфийское "путешествие души" с его стоянками и переходами. Но что означает "история" для путешествующего? Дом разорен, а хронос, с его воскрешением систанских царей, - лишь череда придуманных знаков, что проносятся мимо. Не более важных, чем упомянутый Шах-Хусайном эпизод, когда он, к возмущению окружающих, отдал свою порцию воды больной собаке, привязавшейся к войску во время изнурительного военного похода.