Игорь Ефременков Людвиг Бинсвангер. Бытие-в-мире. - М.: Рефл-Бук; К: Ваклер, 1999, 336 с.
НЕ ИСКУШЕННОМУ в философии читателю, пытавшемуся тем не менее осилить знаменитое "Бытие и время" Мартина Хайдеггера, возможно, знакомо чувство досады и разочарования от встречи с этой книгой. Ужас, Тревога, Заброшенность (центральные понятия экзистенциальной философии Хайдеггера) - все это, дескать, интересно, но как-то уж слишком далеко от нас, простых смертных, не про нас это. И вот тут очень кстати может оказаться швейцарский психиатр, представитель альтернативной, то есть не сугубо медицинской, психиатрии Людвиг Бинсвангер. Ведь главная идея его Dasein-анализа (еще одна оппозиция психоанализу) - постулат о том, что иное, даже самое запредельное, экзистенциальное состояние имеет своего "представителя" в психической жизни каждого из нас. Так, например, Тревога переживается как тревожность, Ужас дан нам как страх и т.д. А вот это уже нам, не киркегорам и не сартрам, думается, гораздо ближе.
Все творчество Бинсвангера (бывшего, кстати, помимо прочего другом и соратником Фрейда и корреспондентом нашего Семена Франка) пронизано единой идеей, весьма у нас нынче модной и известной широкой публике по книгам Мишеля Фуко: безумие обладает своей собственной истиной, своей внутренней логикой. Картина мира того, кого мы назовем "сумасшедшим", осмысленна и внутри себя не противоречива. Например, шизофрению Бинсвангер интерпретирует как один из способов человеческого существования (на языке Хайдеггера один из "модусов Dasein"). Только такой способ будет ущербным, "неподлинным". Отсюда исследовательская задача Бинсвангера - переписать клинические истории болезни в терминах Dasein-аналитики Хайдеггера, т.е. раскрыть их смысл именно как возможностей неподлинного существования. Что, кстати, иногда приводит швейцарского психиатра к своеобразному натурализму: Dasein у него теперь уже чуть ли не ходит, во всяком случае "волнуется", "ожидает", "предполагает", т.е. приобретает все характеристики живого существа (чего у Хайдеггера, мягко говоря, не было). Последнее, однако, ничуть не уменьшает огромного интереса к творчеству Бинсвангера философов, психологов, социологов, антропологов и - в меньшей степени - психиатров.
Любое психическое заболевание Бинсвангер объясняет как капитуляцию Dasein перед неустранимыми противоречиями существования ("жизнь-смерть", "реальность-идеал", "судьба-желание"), т.е., проще говоря, между тем, чего человеку хочется, и тем, что ему на самом деле нужно. Вместо мужественного принятия всех этих антиномий потенциальный шизофреник, например, начинает насиловать себя "экстравагантным идеалом". Речь идет о заведомо недостижимых идеях-фикс. В результате шизофреник загоняет себя в угол: выбор между идеалом и реальностью становится невозможным (идеал слишком нереалистичен, а реальность пугает и отвергается именно перед лицом вымученной идеи). Как следствие - перепоручение выбора внешнему миру (отсюда "голоса" и "приказы", которые слышит больной) или другим людям (которые воспринимаются как "враги" и "угроза"). А отсюда проистекает пассивное ("мазохистское") подчинение "голосам" и "врагам".
За всей этой патологией Бинсвангер склонен видеть страх жить. Безумие объясняется им как желаемое спасение от необходимости совершать выбор и нести бремя ответственности за него. Поэтому содержание бреда и галлюцинаций психотиков и шизофреников - не случайный выбор бессвязных аффектов и ассоциаций (как считалось в традиционной психиатрии XIX века). Галлюцинации имеют смысл страха перед собственной судьбой. И если человек видит именно этих конкретных "врагов" и слышит именно "приказы", то и те и другие означают реальные бреши и проблемы в его экзистенции.
Нужно отдать должное Бинсвангеру: смысложизненные вопросы он решает с хладнокровием врага. Ставший классическим блестящий и убедительный анализ случая шизофрении молодой девушки Лолы Восс по прочтении оставляет невеселые мысли. Дело в том, что в результате анализа Бинсвангер приходит к выводу: бедной девушке остается выбор только между жизнью в постоянном суеверии и полным погружением в ужас. "Третий выход, истинно экзистенциальный - возвращение сознания к подлинному бытию ("бытию я") давно погребен", - выносит свой вердикт психиатр. Кто-то, возможно, увидит здесь пессимизм или даже неоправданный цинизм. Но ведь Бинсвангер - прежде всего врач, а трезвая способность смотреть правде в глаза - едва ли не главное качество людей этой профессии. Однако швейцарский психиатр не питает иллюзий и относительно так называемых здоровых людей: "...на протяжении всей своей жизни мы снова и снова осознаем то, что "быть индивидуальным в высочайшем смысле слова - не в силах человека". "Быть индивидуальным" здесь, конечно, имеет мало общего с "самоактуализацией личности" в духе американской психологии, но скорее отсылает к духовным высотам Киркегора, Ницше и др.
Все хорошо в блестящих интеллектуальных анализах доктора Бинсвангера. За исключением, может быть, только одного. На страницах книги даже внимательный читатель не найдет ответа на вопрос, а помог ли, собственно, доктор кому-то из своих больных. К сожалению, об этом Бинсвангер не упоминает.
Известно только, что одна их девушек, случай которой описывается на страницах работы Бинсвангера "Шизофрения", покончила с собой. Несколько смущает и косвенность анализа случая Лолы: Бинсвангер сам ее не лечил, а реконструировал историю болезни из отчетов других ее врачей. Все выходит таким образом, что Бинсвангер задним числом описывает причины, структуру и динамику болезни. И делает он это поистине виртуозно: внятно, убедительно и очень экзистенциально. Но все это уже не для пациента - ему "Бытие и время" вряд ли помогло бы. Кажется, что Dasein-анализ превращается в своего рода интеллектуальную игру, для которой болезнь является только поводом сконструировать еще одну интересную форму "неподлинного" существования. Мы, однако, ничего здесь не утверждаем - последний пассаж преследует исключительно эвристические цели. Пусть интересующийся читатель сам озаботится этой проблемой. А заодно - если будет такое желание - подумает и над другим вопросом: насколько возможна (и возможна ли) помощь и соучастие чужому Dasein пациента (для Хайдеггера ведь Dasein "всегда только мой"). Сам Бинсвангер по этому поводу говорил о Любви как о таком соучастии, которое делает "Мы" более первичным, чем "Я" и "Ты" (еще одна важная тема для Dasein-анализа). Но значит ли это, что каждого своего пациента психиатр должен непременно любить, если хочет, чтобы тот пошел на поправку?!
Вообще же нужно иметь в виду, что в работах Бинсвангера очень велика роль контекста - вышеупомянутого хайдеггеровского "Бытия и времени". Читая Бинсвангера, лучше положить рядом с собой и эту книгу (а иногда даже и открывать ее). Кроме того, "Бытие-в-мире" - сборник, одна работа отсылает здесь к другой. Поэтому если уж читать всерьез - то всю книгу целиком, что, правда, связано с определенными препятствиями - не очень хорошими (чтобы не сказать плохими) переводом и редактурой. Ну, сноски, которым на странице не соответствует никаких примечаний, издательству еще можно простить. Ну забыли, с кем не бывает. Можно простить, хотя уже труднее, и таких лингвистических монстров, как, например: "предостерегал об искушении", "монографически-углубленная разработка (?!)", "постановщик задач" (а еще можно - "поставщик"), "во его формах", "предстанет из работ", "согласно убежденному понятию" (?!), "перефраз" (очевидно "парафраз"), "Beeing and no thingness" (сартровское "Бытие и ничто" в переводе на почти английский) и т.д. и т.п. Примеры можно было бы продолжить. Ну ладно, это не собственно ошибки перевода (хотя читать мешают), это скорее извечная российская (украинская?) безграмотность. Но вот перевод названия знаменитого киркегоровского трактата "Или-или" как "Либо-либо" (sic!), а также хайдеггеровского "vorhanden" как "нейтрально существующее" - это уже посерьезней будет. Закрадывается сомнение, что с философской литературой, на которой завязана вся бинсвангеровская проблематика, переводчик не знаком даже понаслышке. В конце концов не владеющий немецким отечественный читатель получил Хайдеггера из рук Владимира Бибихина (у которого "vorhanden" - "наличное"). И если уж киевское издательство "Ваклер" берет на себя смелость оспорить какую-нибудь традицию перевода, то это, видимо, нужно было специально обосновать. В этом смысле прямо-таки издевкой выглядит любезное примечание редактора о том, что понятие Dasein у Хайдеггера, оказывается, просто заменяет всем знакомое и традиционное понятие Mensch (человек). Ну, дескать, почти синонимы. И то ведь: мы же не бибихины какие, чего нам все эти экзерсисы философские ("вот-бытие", "присутствие"), мы по-простому - по советско-школьному. И точка. А можно еще - индивид. А еще - личность.
Но все это меркнет по сравнению с тем, что ждет мало-мальски знакомого с историей психиатрии и философии читателя на стр. 204. Не сразу и догадаешься, что дважды упомянутый там некто по фамилии Джаспер - не кто иной, как не узнанный переводчиком автор фундаментальной "Общей психопатологии", феноменолог психиатрии, а впоследствии и автор "Смысла и назначения истории" философ-экзистенциалист Карл Ясперс!
А догадавшись, надолго погрузишься в невеселые думы о судьбах иноязычных текстов в отечественной книжной культуре. А задумавшись, засядешь за учебники и начнешь-таки как следует учить иностранные языки.
Константин Ремчуков 
