Ольга РЮРИКОВА "Великая жизнь не могла, не должна была кончиться обыкновенной смертью. Толстой не мог умереть, как все, - писали русские газеты в ноябре 1910 года. - И эта смерть, столь простая, сколь необычная. Смерть русского мужика, который в глубокой старости ушел от мира, чтобы слиться с безличной и безымянной, ищущей и бродячей Русью. Но от этой простоты содрогнулся мир".
31 октября заболевший в пути Толстой сошел в Астапово и остановился в доме начальника станции Озолина.
При Толстом в Астапово были домашний врач Маковицкий и дочь Александра. Утром 1 ноября Толстой проснулся бодрым, градусник показывал 36,2. Лев Николаевич продиктовал телеграмму Черткову: "Вчера захворал, пассажиры видели, ослабевши шел с поезда, нынче лучше, едем дальше┘" Но в 12.25 температура была уже 39,7. 2 октября в 2 часа ночи Александра Львовна дает телеграмму своему брату Сергею: "Положение серьезное. Привези немедленно Никитина. Желал известить тебя и сестру, боится приезда остальных".
2 ноября приехал Чертков. Вместе с Александрой Львовной он дежурил около Льва Николаевича. Толстой беседовал с ним об издании своего сборника "Путь жизни", несмотря на сильный жар, шутил. Врачи надеялись, что у Толстого только бронхит. Но в полдень воспаление легких стало несомненным.
С середины дня всех тревожила телеграмма, полученная из Щекино, о том, что вышел экстренный поезд, на котором едет семья Толстого. Решено было убедить Софью Андреевну, сыновей Андрея и Михаила не добиваться встреч с Толстым - иначе волнение убьет его. Переговоры вели Сергей Львович и Маковицкий, и в конце концов семья согласилась с их доводами. Они жили в вагоне, на котором приехали, отведенном на запасные пути, и каждый день несколько раз подходили к дому Озолина справиться о здоровье Толстого.
3 ноября был самый интенсивный день умственной деятельности Толстого в Астапово. Маковицкий читал ему "Круг чтения", Чертков - газеты (Толстой просил политическое). Затем попросил принести дневник и сделал запись: "Ночь была тяжелая. Лежал в жару два дня. 2-го приехал Чертков. Говорят, что Софья Андреевна┘ В ночь приехал Сережа, очень тронул меня. Нынче, 3-го, Никитин, Таня, потом Гольденвейзер┘ Вот и план мой. Делай, что должно┘ И все на благо другим, и, главное, мне". Толстой не знал, что эта запись окажется последней.
4 ноября Лев Николаевич "проснулся очень слабым, - вспоминал доктор Никитин. - Деятельность сердца стала хуже, пульс был частый, слабый. Толстой часто говорил: "Умирать пора. Как хорошо умирать". Днем он беспрерывно находился в забытьи, дыхание делалось все труднее.
Ночь с 4 на 5 ноября была очень беспокойной. Лев Николаевич ворочался, поднимался, садился, опять ложился, все время просил прочесть написанное, хотя ничего не успел продиктовать. Сам Толстой не раз говорил, что слова умирающего особенно значительны. Каждое слово, сказанное им в последние дни, записывалось его близкими. Вечером он вдруг громко сказал: "Саша, все идет в гору. Чем это кончится?" Потом: "Да, вот она, вот она┘ Да, все искать, все время искать". Ночью он пытался диктовать свои мысли: "Бог┘ сознание", но не мог выразить их. С напряжением продолжал: "Человеку нужно знать свое положение в нынешний день┘ Для убивающего человека┘ и понимающего его┘ подобно себе┘ Все!"
5 ноября Толстой, казалось, чувствовал себя лучше, чем накануне. Бредил мало, почти все время был в сознании, жар становился меньше, воспаление легких не распространялось. В 10 часов приехал доктор Беркенгейм, вызванный Никитиным накануне. После выслушивания больного сказал, что находит положение почти безнадежным.
Судя по всему, в эти последние часы и минуты Толстой сознательно готовился к приближающейся перемене, к переходу из земной в другую реальность. Он часто желал видеть дочь Татьяну, которая подолгу сидела у него. Один раз сказал: "На Соню много падает. Мы дурно распорядились". К вечеру температура была невысокая - 37, пульс стал ровнее, одышка прекратилась. Близкие приободрились.
Но 6 ноября Толстому стало хуже. Утром приехали вызванные на консилиум профессора Усов и Щуровский. Они признали положение крайне сложным и решили остаться до следующего дня.
В 6 часов вечера врачи составили официальный бюллетень: "Температура 37,9; около 2 часов дня был припадок резкого ослабления сердечной деятельности, продолжавшийся около 20 минут. К вечеру деятельность сердца улучшилась, сознание ясно. Щуровский, Усов, Никитин, Беркенгейм, Маковицкий, Семеновский".
Последняя ночь в жизни Толстого прошла в беспрестанных приступах боли и ослаблении деятельности сердца. Врачи то и дело впрыскивали ему камфару, кофеин, пытались сделать уколы морфия, но Лев Николаевич, поняв о чем идет речь, категорически отказался. Около полуночи он сказал: "Боюсь, что умираю. Ах, как трудно умирать! Надо жить по-Божьи". Последние слова его были: "Истина┘ Я люблю много - все они". В 12 часов ночи возле него собрались все 6 докторов. Сердце Льва Николаевича совершенно ослабело, пульса почти не было, он то приподнимался на постели, то падал на подушки. Временами ему становилось легче, особенно после инъекций, и он ненадолго засыпал. Но ближе к утру стало ясно, что идут последние минуты жизни великого Толстого. Он был в сознании. В 6-м часу утра дом наполнился народом. Ввели Софью Андреевну, которая опустилась на колени у изголовья мужа. Вошли все родные и близкие, приехавшие в Астапово. Доктора уже ничего не делали. Лев Николаевич лежал на спине с открытыми глазами, как будто сосредоточенно смотрел на кого-то. В 6 часов 5 минут лицо его стало строго и торжественно, он вздохнул в последний раз и дыхание оборвалось. "Скончался", - произнес кто-то.
"Толстой умер. Но отчего же в сердце поднимается такое спокойное, тихое радостное чувство все растущей связи с Толстым?.. Он не мог умереть. Он - во мне, в тебе, он - во всем┘ И для него нет смерти" (Валентин Федорович Булгаков, последний секретарь Толстого).
Публикации из этого цикла см. также в "EL-НГ" # 3, 5, 11, 15, 18, 23, 27, 32, 37, 41.
