Быть пусту/ Стать мертву

Невольная линия ландшафта. Петербург Александра Китаева. Фотографии. Текст В.Савчука. - СПб.: Лимбус Пресс, 1999, 36 с.

Святая гора Афон. Фотографии, сост., текст А.Китаева - М.:Издание Новоспасского монастыря, 2000, 24 с.

Петербург навсегда скрылся в тумане. Глядя на эти фотографии, можно подхватить туберкулез: так много в них сырости. Есть 2 плана (как правило): резкий передний, размытый задний. Переход между ними - постепенное расползание, утрата границ и очертаний. На переднем плане - значимые места: Фонтанка, Мойка, сфинкс. На заднем - смутные очертания. Определение "черно-белый" недостаточно в этом мире. Основной цвет - тот серый, который посередине. Герои - набережные. А также статуи, дома, мосты. Этот серый все время стоит за спинами героев. Петербург плотно застроен: свет так долго тек издалека, через дальние постройки, так медленно проходил потом сквозь пелену болотного воздуха, что оказалось - на излете, у камеры, он уже наполовину превратился во мрак. Время съемки неясно: это какой-то вечный сумрак - то ли предрассветный, то ли послезакатный. Час поэтов. Царство белых ночей.

Афон живет в своем времени. На горе считают по-византийски: сутки начинают с заходом солнца. Китаев снимал Афон в ярком свете дня. Резкие краски: красный, голубой, зеленый.

Холмы, кипарисы, монастыри. Скит Ксилургу, а в нем - самая древняя в мире русская церковь, Успенская.

У Китаева два мира. Один - Петербург: призрачный и расплывчатый. Другой - Афон: царство торжествующей яркости. Один - прельщение, другой - спасение: если бы все выглядело так, то было бы слишком ясно.

Сильно обаяние мутности, сырых туманов и грязной Невы. Она так воспета поэтами, что трагическая нота потеряна в потоке текстов о "душе Петербурга". Кадры Китаева множат "петербургский текст", и - находятся вне его, потому что сама природа фотографии такова: то, что в поэзии кажется преувеличением, метафорой, игрой, на фотобумаге обретает пугающую буквальность. "Текст" прорывается в реальность, и она страшит. Пророчество "быть пусту" обретает библейскую силу. Уже пуст. Прямо сейчас.

Питер прекрасен в своей пустоте. Так возникает разрыв между этическим и эстетическим значением ландшафта. Град земной, которому суждено погибнуть, - обречен. Но в этой своей обреченности и оставленности все равно прекрасен.

Нет человека. И в питерской, и в афонской серии Китаев обходится без людей. Если они мелькают, то - случайно, как прохожие: будь то странник в Карее или дама с собаками близ Египетского моста. Китаев фотографирует окультуренный ландшафт. Это нельзя назвать ни вполне пейзажем, ни архитектурной фотографией как таковой. Он не снимает прямо "в лоб" плоскости фасадов. Его интересует не форма церковных колонн, а жизнь самих зданий: трещина, прошедшая сквозь фреску, или неровная черепица входят в поле его зрения. Природа присутствует в самых городских питерских кадрах Китаева: ветвистым деревом или летящей чайкой, а главное - рекой Невой, которая протекает через фотоальбом. Но это Нева укрощенная: она заключена в гранитные берега, образуя ту самую "невольную линию". Гора Афон увенчана куполами. Это пейзаж, преображенный участием человека. Но он снят в отсутствие людей.

"Тело усопшего окутывают саваном и так, без гроба, предают земле. Спустя три года могилу раскапывают и, определив по цвету костей праведность жизни покойника, помещают останки в специальные помещения - братские усыпальницы. Черепа умерших в строго иерархическом порядке располагаются на полках гробницы. В славянских братиях принято переносить на лобную часть черепа ту же эпитафию, что была начертана на могильном кресте". Так пишет Китаев в тексте к самой впечатляющей афонской фотографии. "Пантелеймонов монастырь. Братская усыпальница" - это стеллажи с черепами, лежащими бок о бок. Можно разобрать надписи с именами на них. Монахи уходят из мира. И становятся "живыми мертвецами". А потом...

В мастерской Китаева висит над столом огромный фонарь. Это лампа для маяка. Пожалуй, включишь такой фонарь - во всем районе электросеть полетит. Но выдержит ли человек силу такого света?