Как Советский Союз рассекретил мистера «Нейтрино»

В марте 1955 года международной общественности был предъявлен исчезнувший пять лет назад британский подданный, сотрудник Атомного центра в Харуэлле Бруно Понтекорво. Фото Марио де Бьязи

Драма идей, связанная с введением в физику нейтрино, загадкой солнечных нейтрино, экспериментальным обнаружением этой неуловимой частицы, проблемой ее массы, переплетается в рецензируемой книге с драмой людей, занимавшихся этим кругом проблем. Научные достижения Понтекорво в этой сфере были, так сказать, нобелевского уровня, но премии он не получил, вероятно, из‑за сложных обстоятельств его биографии. К некоторым важным открытиям он был весьма близок (например, к открытию понятия странности), но по ряду причин они не случились. В этих случаях можно говорить о феномене упущенных открытий… В русскоязычной литературе это первая научная биография Бруно Максимовича Понтекорво». С любезного разрешения автора мы публикуем одну из глав будущей книги с некоторыми сокращениями. Разбивка на главки сделана нами.

Ответственный редактор «НГ‑науки» Андрей Ваганов

Нижний Новгород

Окончание секретной пятилетки

Весной 1955 года начавшаяся в стране оттепель дошла до Бруно: первого марта газета «Известия» опубликовала его статью «Запретить атомное оружие» с подзаголовком: «Призыв ученого Понтекорво к ученым всего мира». А 4 марта состоялась пресс‑конференция, в ходе которой Бруно в течение двух часов отвечал на вопросы советских и иностранных корреспондентов. Участие самого Бруно в организации пресс‑конференции было минимальным. Как он рассказывал много лет спустя Мириам Маффани, его мнением в отношении и пресс‑конференции, и «выступлений» в печати никто не интересовался: «Просто партийный работник среднего уровня сообщил мне о принятом решении... Я уже понимал, что на моем уровне ничего не решается».

Итак, в марте 1955 года международной общественности был предъявлен исчезнувший без малого пять лет назад британский подданный, сотрудник Атомного центра в Харуэлле Бруно Понтекорво. За это время Понтекорво получил советское гражданство и стал лауреатом Сталинской премии за свои исследования в области физики высоких энергий. Лауреат был при этом фактически лишен имени и фамилии и возможности публиковаться в научных изданиях. В итоге все его идеи этих лет и результаты проведенных под его руководством экспериментов скрывались под обложками научно‑технических отчетов – положение, сравнимое с положением писателя, пишущего в стол...

Чем в итоге руководствовались «компетентные органы», почти пять лет сохраняя в секрете пребывание Понтекорво в Союзе, не вполне понятно. Казалось бы, из самого факта его добровольного переезда за железный занавес можно было сделать отличный пропагандистский сюжет о судьбе известного физика, вынужденного бежать от преследований за свои антифашистские взгляды и симпатии к СССР...

Весьма экзотическое, на наш взгляд, объяснение столь длительной изоляции Понтекорво приводится в книге Фрэнка Клоуза. По его мнению, в данном случае «компетентные органы» стремились исключить возможность неожиданной встречи в Москве своих «доверенных лиц» – Леонтины Коген и Бруно Понтекорво. Напомним, что Клоуз обсуждает в своей книге их возможную встречу, во время которой Бруно передал Леонтине (для переправки в СССР) образцы изотопа урана, использовавшегося в качестве топлива в реакторе Чок‑Ривера.

В 1950 году супруги Коген были отозваны из США; в Москву они приехали за несколько недель до приезда Бруно... В 1954 году Когены были отправлены в Англию с новой разведывательной миссией – как супруги Элен и Питер Крогеры. После их отъезда, считает Клоуз, основное препятствие к рассекречиванию Понтекорво исчезло...

Постфактум пресс‑конференцию Понтекорво вполне можно рассматривать и как часть информационной кампании, предварявшей создание (в 1956 году) в Дубне первого в СССР международного научного центра – Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ). По естественным причинам режим секретности в ОИЯИ был существенно более мягким, чем в иных организациях «ядерного направления»...

В контексте водородной бомбы

Вернемся к статье Понтекорво. Выдержанная в традиционном для советской пропаганды пафосном стиле, она начинается с признания в духе «не могу молчать»: «Мне, как ученому, близко знакомому с решением атомных проблем, не безразлично, в каких целях будут использованы мировые открытия в этой области. Поэтому не считаю себя вправе молчать и решил обратиться к моим коллегам, с которыми я работал в прошлом в Италии, Франции, США, Англии и Канаде, и к ученым всего мира, призвать их к тому, чтобы они подняли свой голос протеста против использования атомной энергии в военных целях и решительно выступили за запрещение атомного оружия».

Для советского читателя такой пассаж был привычен и не вызывал никаких вопросов. Что же касается коллег Бруно в Европе и США, то они, надо полагать, были немало удивлены. Физики, которых не устраивала стремительная милитаризация любимой ими науки, не молчали, и их голоса – задолго до призыва «ученого Понтекорво» – были слышны и в Англии, и в США, и во Франции. И если участие в Манхэттенском проекте создания атомной бомбы было для физиков морально оправдано борьбой с нацизмом, то к планам разработки термоядерного оружия (озвученным президентом США Труменом в 1950 году) отношение было уже не столь однозначным. О своем негативном отношении к проекту «водородная бомба» заявляли многие известные физики, в том числе и первый учитель Бруно – Энрико Ферми. Собственно говоря, и до 1950 года многие ученые не скрывали своего негативного отношения к гонке ядерных вооружений. Именно так вел себя коллега Бруно по Харуэллу Рудольф Пайерлс. Фрэнк Клоуз замечает, что еще в 1947 году Пайерлс вместе с большой группой английских физиков направил открытое письмо соответствующего содержания в Times.

Еще один коллега по Харуэллу, Герберт Скиннер, в июле того же 1947 года совместно с другими физиками подготовил доклад об актуальности контроля за вооружениями. Доклад Скиннера стал предметом широкого обсуждения и в научном сообществе, и за его пределами. Понтекорво как участник проекта «Трубные сплавы» (британская программа ядерных исследований) не мог не знать о деятельности Скиннера...

Лично знакомый с известными физиками – критиками программ ядерного вооружения, Бруно сам никогда не выступал с соответствующими заявлениями. Отсутствуют и какие‑либо упоминания этих вопросов в его частной переписке...

Уникальный синхроциклотрон

Следующий фрагмент статьи выглядит несколько неожиданно: «В 1950 году (то есть уже в Харуэлле. – Б.Б.) атмосфера стала невыносимой для меня. Помимо моральных переживаний, о которых я говорил, прямые допросы и медоточивые вымогательства со стороны полицейских властей убедили меня, что я не смогу сохранить собственное достоинство, если останусь там, где нахожусь». При этом Бруно никак не объясняет причин начавшихся в 1950 году «допросов» и «вымогательств». Из текста статьи можно сделать вывод, что такой причиной были его антивоенные взгляды...

Вообще говоря, из текста статьи нельзя понять, чем были обусловлены допросы и какую информацию пытались узнать у Понтекорво в ходе «медоточивых вымогательств». Ничего не пишет «автор» и о своем членстве в Итальянской коммунистической партии, объясняя лишь, что в 1936 году стал антифашистом и «познал на неопровержимых фактах руководящую роль Советского Союза в борьбе против фашизма и войны». Статья подводит читателя к выводу о том, что Понтекорво преследовался за свои антифашистские взгляды и симпатии к СССР. Этим-де и объясняется обращение к советским властям с просьбой об убежище. Рассказывая о своем нынешнем статусе, Понтекорво сообщает, что проводит исследования в области физики высоких энергий и что в «институте физических проблем Академии наук (курсив мой. – Б.Б.) ему предоставлена возможность работать на синхроциклотроне». В действительности Бруно работал в Институте ядерных проблем АН СССР (курсив мой. – Б.Б.); именно в этом институте функционировал синхроциклотрон. По понятным причинам в политически важной статье, публикуемой в одной из главных советских газет, такой грубой ошибки быть не могло. Объяснить неправильное название института можно, впрочем, перестраховкой безымянного куратора из компетентных органов, решившего, что не стоит связывать имя Бруно Понтекорво с ядерной тематикой даже в таком невинном контексте. Ошибка бросалась в глаза, поскольку в Институте физических проблем АН СССР никакого ускорителя не было. Ирония ситуации состоит в том, что до января 1955 года директором этого института был А.П. Александров; и он сам и многие сотрудники института были активными участниками атомного проекта. Ошибка явно свидетельствует о том, что сам Бруно в минимальной степени мог повлиять на текст «своей» статьи. А также и о недостаточной компетентности его кураторов...

Называя синхроциклотрон «инструментом, по своим качествам скорее уникальным, нежели редким, производящим протоны и мэзоны (так!) большой энергии», Бруно пишет о проведенных вместе с группой ученых исследованиях, результаты которых готовятся к опубликованию. Действительно... в 1955 году ЖЭТФ (Журнал экспериментальной и теоретической физики. – «НГН») начал публиковать рассекреченные отчеты группы Понтекорво периода 1951–1954 годов...

Далее тональность статьи меняется и «автор» неожиданно обращается уже не к безымянным коллегам, но к конкретному человеку – и не с призывами, а с упреками: «Я, в частности, хотел бы спросить профессора Колумбийского университета Раби (председатель американского генерального консультативного комитета комиссии по атомной энергии), придерживается ли он еще мнения, которое он высказывал в беседе со мной в 1949 году, что «у СССР нет промышленного оборудования, необходимого для постройки мощных атомных реакторов, и русские никогда не будут в состоянии производить атомную энергию».

Вопрос носит чисто риторический характер и задан с единственной целью – продемонстрировать недальновидность профессора Раби, а в его лице – всех заокеанских скептиков. Напомнив Раби его реплику, Понтекорво пишет: «Мне совершенно ясно, что профессор Раби находится в плену заблуждений и его мнение, безусловно, есть не что иное, как отражение влияния реакционной прессы». Здесь вообще непонятно, о каком мнении идет речь. Если о том, которое Раби высказывал в 1949 году, то почему в тексте используется глагол в действительном времени («находится»). Можно лишь посочувствовать Бруно, читающему «свои» упреки в адрес подпавшего под влияние реакционной прессы лауреата Нобелевской премии по физике 1946 года. И вновь мы сталкиваемся с невозможностью рационально объяснить появление в статье имени Исидора Раби, известного в США своими антивоенными взглядами...

Он был так мало русифицирован

В мае 1956 года АН СССР организовала в Москве Всесоюзную конференцию по физике частиц высоких энергий. Важнейшей особенностью конференции стало участие более 60 физиков из Европы и США. Это была первая конференция в СССР по данной тематике с таким большим международным участием. 10 июня развернутую статью о ней опубликовала «Правда». У статьи три автора – профессор Д. Блохинцев, член‑корреспондент АН СССР В. Векслер и профессор Б. Понтекорво. Блохинцев, вместе с И.В. Курчатовым руководивший сооружением первой в мире атомной электростанции, был на тот момент директором ОИЯИ, Векслер – членом‑корреспондентом АН СССР, директором Лаборатории физики высоких энергий и «главным идеологом» синхроциклотрона. Статус же профессора Понтекорво – и по реальному вкладу в развитие физики высоких энергий, и по служебному положению – был в то время существенно ниже. Не подлежит сомнению, что соавторство в статье для главной советской газеты было со стороны кураторов Понтекорво одной из многочисленных компенсацией за ограничение свободы и «правильное» поведение. В статье среди важнейших результатов физики высоких энергий называлось открытие антипротона Эмилио Сегре (совместно Оуэном Чемберленом). Как известно, эта работа принесла им Нобелевскую премию по физике 1959 года. Напомним, что с Сегрэ Понтекорво связывала совместная работа под руководством Энрико Ферми. 

Сегре был одним из 60 иностранных участников конференции; двухнедельной поездке в СССР в 1956 году он в своих воспоминаниях посвятил несколько страниц. К выбору, который сделал (не без его участия) профессор Понтекорво, он относится явно иронически: «В этом путешествии я снова увидел Бруно Понтекорво – первый раз со времени его исчезновения. Он был так мало русифицирован, что русские участники конференции просили его говорить по‑английски, поскольку испытывали трудности с пониманием его русского языка. Некоторые из его коллег относились к нему как к «партийному фанатику». Последняя фраза, впрочем, вызывает недоверие – трудно представить себе, что кто‑то из коллег Бруно был до такой степени откровенен в разговоре с американцем...

Кстати, описывая встречу Бруно с Эдоардо Амальди и Эмилио Сегре в 1978 году в Риме, Уго Амальди отмечает сердечность отношений Понтекорво и Амальди и совсем другой характер взаимоотношений с Сегре, «который так и не возобновил контактов со старым другом». Заметим, что и у того, и у другого исчезновение Бруно в 1950 году сказалось на упущенной выгоде, поскольку после этого авторам патента на замедленные нейтроны пришлось уменьшить свои претензии на денежную компенсацию. Возможно также, что Сегре, осознавая свою причастность к бегству Бруно, испытывал дискомфорт от общения с человеком, на которого написал донос...

С точки зрения спецслужб

Само по себе «рассекречивание» Бруно Понтекорво было частью пропагандистской кампании советского правительства. Декларируя курс на мирное использование атомной энергии, СССР обвинял другие страны немногочисленного тогда «ядерного клуба» (в первую очередь, конечно же, США) в интересе к исключительно военным аспектам энергии атома. СССР не ограничивался декларациями и располагал реальными успехами в освоении «мирного атома»: так, в 1954 году в Обнинске была поставлена под промышленную нагрузку первая в мире атомная электростанция, построенная под руководством И.В. Курчатова и Д.И. Блохинцева. Это событие принято считать началом ядерной энергетики. А в первых числах июля 1955 года прошла специальная сессия АН СССР, посвященная мирному использованию атомной энергии. Эта же тема была предметом соглашения СССР со странами Восточной Европы, подписанного в том же 1955 году и ставшего первым шагом к созданию в 1956 году Объединенного института ядерных исследований. Напомним, впрочем, что сам ОИЯИ был организован «в ответ» на организацию ЦЕРНа (Европейский центр ядерных исследований, г. Женева. – «НГН»).

Вскоре обсуждение невоенного применения энергии атома вышло на наднациональный уровень: в августе все того же 1955 года в Женеве состоялась первая международная конференция по мирному использованию атомной энергии. Конференция и в равной степени упоминавшаяся выше сессия Академии наук стали важным этапом в рассекречивании работ по атомной тематике. Демонстрируя внимание к теме мирного атома, власть стремилась сделать своими союзниками пацифистски настроенных ученых «с той стороны» железного занавеса. Процесс рассекречивания самым непосредственным образом сказался на увеличении контактов между учеными разных странх. Так, в ноябре 1955 года в СССР приехала делегация ученых‑атомщиков из британского Харуэлла. Британские физики встретились со своими коллегами из Института ядерных проблем АН СССР, из ФИАНа, из МГУ... Понтекорво, впрочем, на эти встречи не приглашали. Отметим также, что в 1956 году, выступая в Харуэлле, И.В. Курчатов сенсационно рассекретил работы советских физиков в области управляемой термоядерной энергии...

В постсталинскую эпоху противостояние с капиталистическим миром не ограничивалось военными приготовлениями и включало в себя также и «мягкую силу». Примером этого и была пресс‑конференция Понтекорво. Здесь важно подчеркнуть: ситуация с Понтекорво была уникальной. Известно, что сотрудниками американского атомного проекта, по собственной воле ставшими информаторами советской разведки, двигало убеждение в необходимости разрушить ядерную монополию США. Но в глазах научного сообщества они оставались нарушителями закона. Понтекорво же никаких официальных обвинений в передаче атомных секретов предъявлено не было – ни до,  ни после его переезда в СССР. С точки зрения спецслужб, возникшие у него проблемы с допуском были связана исключительно с наличием у него родственников-коммунистов (и с соответствующим письмом Сегре), но это обстоятельство не афишировали ни британские власти, ни власти СССР.