Игорь Вулох создал искусство сложное и искреннее.
Фото PhotoXPress.ru
Люди часто уходят накануне юбилеев. 3 января нонконформисту Игорю Вулоху исполнилось бы 75. К этому году готовились. Московский музей современного искусства делает в 2013-м большую его персональную выставку, но теперь она невольно сделается поминальной. Дело не в дате – не стало человека, создававшего искусство сложное и искреннее, а это сегодня так редко.
Вулох был классиком абстракции – внешне тихой, но напряженной. Смотришь его работы, и кажется, они, со всем их лаконизмом, строгим достоинством, не рождались, а нагнетались, как нагнетается чувство. Кажется, даже в фамилии его есть что-то созвучное волевому усилию.
Когда родившийся в 1938-м в Казани юноша окончил местное художественное училище и в 1958-м приехал в Москву, в Суриковке его учить не изволили, зато взяли во ВГИК. Там он познакомился с Василием Шукшиным (и даже должен был играть одну из главных ролей в инсценировке его разинского романа «Я пришел дать вам волю», да съемки не состоялись) и с Наумом Клейманом. Оттуда Вулох сам ушел в свободное плавание два года спустя. А в 1961-м они встретились с Геннадием Айги. Вместе были редакторами каталога «Маяковский-художник». Но их дружба превратилась и в поэтическую графику, в графико-поэзию: Айги посвятил Вулоху стихи, тот искал графический эквивалент его новаторским, тоже для восприятия трудным, произведениям.
В несвободное советское время, клеймившее формалистов, любое отступление от канона было знаком сильной воли. Уход в абстракцию – тем паче. Особенно после памятного 1962-го, когда Хрущев поносил на Манежной выставке абстракционистов – и хотя абстракционистами художники студии Элия Белютина и выставлявшиеся с ними Эрнст Неизвестный, Юло Соостер, Юрий Соболев и Владимир Янкилевский не были, слово это сделалось ругательным и нарицательным для неугодных власти. Вулоха там не было, но он, вступивший еще в 1961 году в молодежную секцию МОСХа, в 1968-м, когда во Франции волнуется свободное студенчество, а в коммунистическом царстве замерзнувшую оттепель сменил застой, он тогда начинает «белый период» крайне аскетичных и столь же выразительных работ. «Чистый белый» рефреном будет возвращаться в его искусстве, и тут на память придет и «белое на белом» другого нонконформиста, Владимира Вейсберга, и вейсберговские слова о том, что «мы видим предмет благодаря несовершенству нашего видения. При совершенном видении мы видим гармонию, а предмета не замечаем».
На холстах Вулоха может парадоксально проявляться «Сокрытое» – словно с усилием прорывающееся сквозь серовато-белые… легкие ли листы, тяжелые ли камни? Он писал «Интерьер» или «Экстерьер» как пространство с какими-то силовыми линиями, героем его работ могла стать просто глыба – и у него это становилось осмысленным. Даже времена года были абстрактными, с тонкой колористической интенцией эмоции, ощущения. Абстракция сложна не только для восприятия, когда находишься вне, – для живописца освобождение от фигуративности ведет к строгой дисциплине. Все, что имеешь сказать ограниченными средствами. Формотворчество в отсутствии конкретных форм. Вулоха при всем при том всегда слышали и хотели слушать. В 1996-м его выдвинули на Госпремию – в 90-е, еще только пробуждавшиеся от крепкой совковой традиции отмечать только соцреалистов, даже выдвижение было ново.
Казалось бы, абстракция – это про эмоции, не про вербальное. Но к слову Вулох всегда был чуток – иллюстрировал не только Айги, в 1994-м появился его цикл к стихам Томаса Транстремера. Этот шведский поэт, кстати, стал лауреатом Нобелевской премии за 2011 год; с формулировкой: «За то, что его краткие, полупрозрачные образы дают нам обновленный взгляд на реальность». К Вулоху это определение тоже подходит. «НГ»
Екатерина Трифонова 
