Режиссируя рассказ

Веселый хохот может обернуться горькими слезами… Филипп Малявин. Баба в желтом. 1903. Нижегородский государственный художественный музей

Проза, в которой есть и улыбка, и тонкий юмор, и откровенный смех.

Веселый хохот тут же – на глазах – переходит в горькую усмешку, а она становится горячими, настоящими слезами.

Бытовые рассказы? Наброски из жизни? Беглые этюды с натуры?

А может, искусная, блестящая выдумка?

Писатель сам порой не отличает, где его жизненные впечатления становятся чистой воды искусством.

А искусство рассказчика таково, что нельзя сфальшивить, покривить душой: в пространстве малой прозы, в маленьком объеме рассказа так все хорошо видно и слышно, так все на виду, что страшно оступиться, неловким жестом спугнуть правду.

Ведь художник должен, обязан выдумать так, чтобы все тебе поверили.

Дмитрий Бирман пишет правду. Он умело записывает ее ходы и повороты. Он воссоздает воспоминания о ней и запечатлевает ее сегодняшний день. Как актер, он ведает искусством перевоплощения: все его герои, его мужчины и женщины, его юноши и девушки, его дети и родители – это он сам, и это тоже все правда, и ей безоговорочно веришь. Как хороший режиссер, он режиссирует рассказ – все они, по сути, рельефные и броские короткометражки, внутрь которых концентрированно умещается целая жизнь.

Вот актер Вилен Мамаев. Он родился 31 декабря, под Новый год, и мать бросила его в родильном доме. Это он ушел от красавицы жены Тани, а через годы явился в загородный поселок к ней и подросшей дочке в обличье Деда Мороза. «– Юленька, попроси у Деда Мороза подарок. 

Девочка протянула Вилену  маленькую рамку с фотографией и попросила:

– Дедушка Морозушко, найди моего папочку!

Дмитрий Бирман. Странные люди. – М.: АСТ, 2017. – 256 с. (Современный рассказ: лучшее).

Задыхающийся Вилен начал срывать с себя усы и бороду, а побледневшая Таня присела прямо на пол. <…> В это время в другом городе, в убогой комнате коммунальной «хрущобы», горько плакала мать Вилена, вспоминая Новогодний подарок, который она навсегда потеряла» (рассказ «Новогодний подарок»).

Вот «автоледи» Стелла – за рулем, но с инвалидной коляской в багажнике, а герой берет ее на руки и тихо спрашивает: «Хочешь, я тебя так всегда буду держать?» (рассказ «Автоледи»).

Вот парень подхватил на дороге рыжую проститутку, что обслуживает дальнобойщиков – так называемую плечевую, – провел с ней пару ночей в мотеле, она его ограбила, но он опять ее встретил, – она так же стояла у шоссе и так же голосовала, – вышел из машины и прямо в лицо сказал ей, кто она такая. Мы не слышим этих слов – и в этом деликатность автора. И мы уж совсем не ожидаем, что герой даст задний ход: «Я смотрел и думал о том, что Дорога, которая выбрала нас, знает больше нас, она мудрее и обязательно приведет к нашей мечте» (рассказ «Дорога»).

Легкая пафосность этой фразы и столь же легкая (прозрачная – почти на просвет) ее банальность не заслоняет живущей внутри человечности.

Само название книги – «Странные люди» – прямо указывает на то, что все мы на самом деле СТРАННЫЕ, даже если мы самые обычные. Видеть в обычном оригинальность, в обыденном – уникальность. Поглядеть на судьбу снизу, сбоку, изнутри, рассмотреть ее в лупу, уловить ее плывущую звезду в сверхмощный телескоп. Понять, почему красавчик Саня Васильев (рассказ «Красивая жизнь») внезапно (или закономерно?) становится монахом, давшим обет молчания. По-русски, широко и могуче, отпраздновать День Победы в Шотландии, в Эдинбурге.

Быть может, разгадка этого литературного приема (если творческую позицию можно назвать литературным приемом), этого стереовзгляда, подобного взгляда фасеточных глаз стрекозы, которая видит «в разные стороны», таится в брошенном вскользь авторском признании:

«Нет ничего интереснее, чем наблюдать людей.

Да, да, именно «наблюдать людей», а не «наблюдать за людьми» (рассказ «Правдолюб»).

И это хорошо, что автор не только ведет рассказ от «я», от первого лица (это слишком простой, на поверхности лежащий технологический ход – исповедь, воспоминание, «а вот как это было со мной»), но и отрешается от собственного восприятия и от личных переживаний, пробуя запечатлевать жизнь других так, как если бы он сам ее прожил и пережил.

И за одно это можно простить и сленг, и просторечия, и бытовизмы, и жаргонизмы. А впрочем, все это тоже наша жизнь – то пошлая и подлая, то блестящая и лаковая, то нищая и невыносимая, то искалеченная, но яркая. И нарядная. Как новогодняя елка, которую будет наряжать у своей мамы Костян (рассказ «Новая жизнь») или кукла Барби, что носила с собою в сумке Коко, вице-президент компании. Коко танцевала латиноамериканский танец на корпоративной вечеринке, неудачно повернулась… и попала в реанимацию. А человек, перед которым она так хотела блеснуть этим танцем, стоял и держал в руках ее сумку и эту в сумочке найденную куклу: «Он долго стоял и смотрел на куклу Барби в строгом, элегантном черном платье и туфельках со стразами» (рассказ «Барби»).

Вся эта книга рассказов – мегазеркало, которое переливается, вспыхивает, уходит в перспективу, распахивает горизонты, и в нем каждый может вдруг увидеть самого себя.