Альтист Гурджиев

Заза Бурчуладзе. Надувной ангел. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. – 144 с.

Это уже четвертая книга тбилисского денди, автора романов «Минеральный блюз», «Растворимый Кафка» и «Adibas» о современной грузинской богеме, ее крутых нравах и лихих обычаях. И в «Надувном ангеле» Заза Бурчуладзе по-прежнему пишет на крепкий европейский лад, смахивая порой на Кристиана Крахта и Альдо Нове, проза его вполне пригодна к экранизации. Роман изумительно, лишь с одной синтаксической ошибкой, переведен с грузинского не на пиджин рашен, а на вполне современный русский язык.

Мистер Бурчуладзе похож, словно герои его романа, на иностранца, напоминающего грузина, и издавна ходит «по краю», и не только потому что вышел в «Ад Маргинем Пресс». Край этот, открытый в начале 90-х вышеупомянутым издательством, прославившимся книгами и Сорокина, и Елизарова, называется современной классикой, метатекстом, полным аллюзий, рефлексий и прочих придыханий, разлившихся в «Надувном ангеле» частым перечислением этнографической таблицы Брадиса, по которой можно легко вычислить, из какого сора создаются сегодня бестселлеры и откуда «можно посмотреть на раскинувшийся перед тобой Тбилиси и снова убедиться в том, что это не город твоей мечты».

Итак, сюжет. Сегодня, кажется, только Пелевин заигрывает с постмодернистской философией, используя в своих романах идеи Бодрийара и Деррида. Большинство же авторов предпочитают пергидрольную экзотику героического прошлого. Так, за последние пару-тройку лет перед нами промелькнули в различных по жанровой спеси текстах легендарные герои советской истории – от Гагарина и Чкалова до растиражированного в постмодерной суматохе Чапаева. Впрочем, были и Толстой, и Гоголь, и даже Мичурин как апогей заимствования из экзотики гиперболоидной классики.

У автора «Надувного ангела» – совсем другая эзотерика отношений с действительностью, бредящей классическим ямбом истории. У него главный герой – философ Гурджиев, возникший прямиком из спиритического сеанса на старой тбилисской кухне и надолго зависший в семье неудавшегося режиссера и его ванильной жены. Немножко похожий на суфия из рассказов Виктора Ерофеева, который после священнодействия беззаботно поглощал макароны с кетчупом, размахивая палочками. То есть вполне современный старикашка, этакая смесь «Старика Хоттабыча» Лагина и заодно почти одноименного фильма о компьютерных играх. Так, в «Надувном ангеле» явившийся из потустороннего мира мощный старик Гурджиев «свои совершенно невероятные байки постоянно подкреплял какими-то датами, сдабривал цитатами из суфийских поэтов, бахши и мудрецов, чрезмерно подслащивал и украшал восточными орнаментами, не говоря о входящих в его репертуар трюках и иллюзионистских номерах: шарик изо рта, карта из рукава, исчезновение стакана…».

Но в компьютер нашего старца все-таки затягивает. Он плотно врастает в Facebook, соблазняя читателя сюжетным ходом, по которому его бы затянуло в лэптоп и он бы стал компьютерной программой, но это уже было в упомянутом фильме о современном Хоттабыче.

Кстати, может, кто не знает… Гурджиев – это тот, который со Сталиным в одной гимназии учился, а потом на Гитлера имел влияние и духовником далай-ламы был. Или это бурятский монах Доржиев, как утверждают в «Надувном ангеле». Словом, не важно…

В грузинском романе у него остался гипноз, которым он двигает сюжет (иначе как вам любовник соседки принесет миллион евро в качестве выкупа за самого себя), а также хаотические знания в гимназическом объеме, как у Бендера. «Как-то раз он много, но поверхностно рассуждал о гармоничном развитии человека, лазерных парусах, горизонте событий, шаманских грибах, кротовой норе, двигателе искривления, космической символике персидских ковров, эффекте бабочки, курильщиках опиума, третьем глазе и так далее, в частности – о четвертом пути».

Порой автору романа надоедает придумывать новые гэги и мэмы для уставшего персонажа, и он откровенно использует старую добрую классику, предлагая нам совершенно замечательную булгаковсую главу с незадачливыми визитерами. И тогда старик Гурджиев превращается в клетчатого Коровьева, пудрит милиционеру мозги, чуть ли не предлагая собачку говорящую показать (поскольку кот Бегемот заменен в данном случае собакой по кличке Фуко). Юный лейтенант милиции, словно буфетчик в «Мастере и Маргарите», «пожал Гурджиеву руку, заглянул ему в глаза и… вдруг совершенно забыл, где находился совсем недавно, кто был этот босоногий волосатик, похожий на лешего, извергающий черную сажу из ушей, и еще эта собака, невесть откуда взявшаяся, стоящая рядом со стариком и виляющая хвостом».

А сколько путей сюжетного отхода заложено в этом романе! Продолжиться он может инфернально зачатым от Гурджиева младенцем, словно в «Русской красавице» упомянутого Ерофеева, превращением старого философа в гриб, в который, кстати, уже превратился Грибоедов, а также развитием истории о поющем соме, выплывшем, конечно же, из «Альтиста Данилова» и воплотившегося в «Надувном ангеле» в святого бизнесмена, оказавшегося, страшно сказать... Впрочем, бояться нечего, вас не надуют.