Швейк спустя 100 лет

– Нью-Йорк: Franc-Tireur, 2013. – 588 c.

В моем детстве знание двух книг полагалось обязательным, чтобы считаться своим в кругу читающих мальчиков – «Двенадцати стульев» и «Похождений бравого солдата Швейка». Последнего я прочел, когда мне было 13, но, правда, уже лет 20 не брал в руки. Каждый возраст имеет свои приоритеты. Тогда, в 70–80-е, популярность Швейка являлась следствием отрезанности СССР от актуальной мировой культуры. Гашек, как и Ильф с Петровым, проходили в одном ряду возвращенной в 50-е «нормальной» литературы. Тогда как весь мир ушел далеко вперед, советские подростки росли на шутках 20-х годов, находя в них источник свежего вдохновения – столь унылы были брежневские времена. Сегодня Гашека уже так не читают – разнообразие губительно для сохранения предпочтений. Все эти полуцензурные словечки, мелькавшие в «Швейке» и приводившие нас в неописуемый восторг, ныне давно уже пройденный этап языковой эмансипации.

Потому, наверное, не случайно, что автором «Комментариев» выступил не молодой автор, а человек, выросший как раз в эпоху поклонения Гашеку, когда каждый образованный человек знал десяток-другой цитат из него. Цель книги, как я ее понимаю, – дать подробнейшие разъяснения к гашековскому эпосу, ввести его, так сказать, в строгие рамки реалий того времени. Скажу сразу – на мой взгляд, задача неблагодарная. Массовому читателю все эти «малозначительные» подробности неинтересны. Плюс востребованность «Швейка», как было отмечено выше, сегодня резко снизилась. Поэтому «Комментарии» – чтение для гурманов, для избранных, если хотите. Сергей Солоух «работает» со ставшим каноническим переводом Петра Григорьевича Богатырева (ПГБ). Порой автор с ним спорит, указывает на упущенные или незамеченные языковые тонкости, непонятые реалии чешской жизни. Например, у Гашека: «А потом, после приговора, когда его уводили, взял да и крикнул им там, на лестнице, словно совсем с ума спятил: «Да здравствует свободная мысль!»

Солоух же выясняет, что речь идет не о «мысли» вообще, а о названии периодического журнала – «Свободная мысль». И уточняет – «что, конечно, много смешнее того, что получилось у ПГБ. Очевидно, только окончательно рехнувшийся кабатчик мог выкрикнуть на суде, если взять русскую аналогию, «да здравствует Религиозно-философское общество». Порой для выявления оттенков смысла берется для сравнения даже перевод на английский.

Но рассматриваемую книгу интереснее читать не как подстрочник к Гашеку – это было бы слишком утомительно, а как хаотичное повествование о жизни Чехии накануне великих перемен как в ее истории, так и в истории человечества. Из примечаний к «Швейку» складывается оригинальный нарратив о конце золотого века, продлившегося с 1815 по 1914 год,  основание которому было заложено как раз в Австрийской империи на Венском конгрессе. Мир Швейка – это мир после 100 лет непрерывного прогресса и мира в Европе, когда вдруг все оборвалось и полетело в тартарары. Читая обе книги, любопытно попытаться осмыслить – почему такое стало возможным? Как Европа скатилась в пучину войны и самоубийственных решений? Ведь микромир Швейка и его сослуживцев сосуществовал с макромиром принципиальных политических решений, обусловивших судьбы XX века.

Где-то неподалеку формировался Гитлер. А затем он точно так же, как сослуживцы Швейка, направлялся в солдатском вагоне на фронт, только Западный. На территории Габсбургской империи в галицийском Закопане проживал Ленин. А неподалеку вербовал польские легионы Пилсудский. Поручик Лукаш вполне мог стать членом Чехословацкого легиона, как Гашек, и принимать участие в Гражданской войне. В ракурсе конца «прекрасной эпохи» лично мне «Швейк» всегда казался чешским вариантом «Улисса» Джойса – такой же эпос о маленьком человеке, написанный ровесником примерно в одно и то же время. Классический XIX век кончился, и начинался XX век с его антигуманной сутью. Ирландия пострадала меньше, Чехия – больше. «Улисс» и «Швейк» стали вехами этого перелома, их мир одновременно и старый, и новый.

А сам уникальный феномен Австро-Венгрии, о котором не случайно потом было написано столько ностальгических книг, начиная с Рота и Музиля! Ее распад стал величайшей трагедией для народов Центральной и Восточной Европы, когда на смену благожелательной терпимости Габсбургов (не случайно Гитлер сбежал в 1912 году из Вены, обвиняя империю в покровительстве славянам) пришли узколобый национализм и нетерпимость, породившие через 20 лет Вторую мировую войну. Швейковская Прага, столь подробно комментируемая в книге Солоуха, служила олицетворением мудрой политики «старика Прогулкина» – тут жил Кафка, другие писатели пражской школы. Расцвет чешской культуры вовсе не мешал расцвету немецкой и еврейской культур. Грегор Замза ходил по тем же улицам, что и Швейк. Гашек и Кафка не исключают друг друга, а дополняют. В «Комментариях» много тонких наблюдений над языком. Чешский литературный – язык новый, искусственно сконструированный в начале XIX века. Литература на нем бедна – нет ни своего Пушкина, ни Мицкевича. Потому стихия разговорной речи играет столь важную роль в романе, подробно разъясняемая Солоухом.

Незадачливый анархист, сильно пьющий газетный писака, вышел из горнила мировой и гражданской войн выдающимся романистом, автором национальной классики. Война, плен, революция выбили из него остатки иллюзий, придали его взгляду на жизнь окончательно циничное направление, на редкость гармонично сочетавшееся с общим антигуманным духом современности. Не случаен его успех именно в странах, познавших тоталитарные диктатуры – СССР, Германии. Американскому читателю, например, Швейк изначально будет чужд и непонятен, почему он там и неизвестен. Россия же, ставшая второй родиной и Гашека, и Швейка, оказалась тем местом, где пусть академический, но интерес к грандиозному комическому эпосу будет еще долго сохраняться.