Денис Безносов
Домаль Рене. Великий запой: роман; эссе и заметки / Пер. с фр., коммент. и послесл. В.Кислова.
– СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2012. 432 с.
«Гаргантюа и Пантагрюэль» оканчивается встречей героев с Божественной Бутылкой, которая изрекает всего одно слово – «тринк», что, по трактовке жрицы Бакбук, следует понимать как призыв испить жизни через «холодное вино» для полного ее познания. Вероятно, именно от этой максимы отталкивался в жизни и творчестве Рене Домаль (1908–1944), поэт, прозаик, эссеист, один из лидеров поэтической группы «Большая игра», бросившей вызов Андре Бретону и всему прежнему сюрреализму в его лице.
Будучи ярым сторонником «приемов деперсонализации, переноса сознания, ясновидения, медиумических возможностей», а также индуистской философии, йоги и прикладного онейризма, Домаль сумел не только испить вина и познать через него свое подсознание, но и запечатлеть в тексте увиденное по ту сторону рассудка. Так возник роман «Великий запой», задуманный как полумемуарная проза, повествующая о собраниях «Большой игры» и ее участниках, но впоследствии переработанный в трехчастное странствие героя по плоскостям собственного сознания.
Первоначальная задумка анекдотического рассказа о собраниях группы воплотилась исключительно в первой части. Блуждающие среди зарослей смысла и страждущие достойных ответов на свои крайне парадоксальные вопросы, персонажи первой части – изрядно пьющие интеллектуалы, старающиеся преодолеть свою духовную слепоту, – ведут бесконечные диалоги на патафизические темы.
Патафизика (квазифилософский термин Альфреда Жарри, предшественника французского авангарда ХХ века, являющий собой абсурдную версию метанауки) сыграла немаловажную роль в становлении концепции «Большой игры»; кроме того, рассуждениям о патафизике посвящен ряд эссе самого Домаля. Так, например, автор рассуждает о сущности патафизического смеха: «Патафизический смех – это глубокое осознание абсурдной двойственности, которая не может не бросаться в глаза; в этом смысле он является единственным человеческим выражением единства противоположностей…»
 Поэхты, Хироманисты, Крытики, Сциенты, Софы, Астроманты, Хирологи и многие другие. Рисунок Николая Эстиса |
Отстранившись от этакой игры в бисер, герой Домаля из трех предложенных выходов (безумие, смерть и «низенькая дверь с табличкой «Медсанчасть») выбирает последний. За дверью его ждет некий антиутопический мир в духе Свифта и де Бержерака, в котором живут трезвенники, вслед за выпивкой бросившие думать. В этом мире все, как заводные куклы, ведомые духом трезвости, – ничего не познают, ни к чему не стремятся и не имеют представления об иной возможности существования. Вместо художников здесь обитают красильщики холстов, способные создать лишь абстракции, вместо литераторов – бесполезно болтающие Поэхты, Хироманисты и Крытики.
«Некоторые литераторы сочиняли якобы переведенные с восточных языков трактаты, в которых объясняли, как можно, практикуя соответствующие диеты и дыхательные упражнения, быстро заработать неврастению, невропатию, кахексию, деминерализацию, чахотку и наконец превратиться в труп».
Наукой в отрезвленном мире занимаются так называемые Сциенты, философией – Софы, ищущие богиню Софию, не покидая собственного кабинета; помимо них здесь живут Астроманты, Идилломанты, Хирологи, Иридоманты, Бурчаломанты и многие другие. Но вдруг герой проваливается в люк и покидает трезвый мир.
В третьей части герой вновь оказывается в доме, где проходили накануне пьяные посиделки друзей. Это болезненное возвращение к реальности влечет за собой внезапное желание во что бы то ни стало сохранить огонь в камине до восхода солнца; в результате сгорают мебель и одежда. Герой очищается от всего лишнего, реального во имя высшего самопознания, ознаменованного состоявшимся восходом.
«РАЗУМ, сущ. м.р. – вымышленный механизм, на который перекладывается вся ответственность за мыслительную деятельность» – такую формулировку обнаруживает в словарике главный герой «Великого запоя».
По Домалю, и разум, и его скупая продукция, и акт запоя, и посещение искаженного мира – это шаги на пути к обретению себя. Хотя, разумеется, все начинается с патафизического смеха.
