Климопись

Владимир Климов. Авангранды.– М.: Бизнес-пресс, 2009. – 144 с.

Если попытаться подобрать эпитет к климо-письму, то скорее получится так: сумбурный, тягучий, емкий, текучий. Дважды в одного Климова не войдешь. Климова только климом вышибить можно┘

Только что вышедший сборник эссе о людях искусства можно сравнить с сеансом одновременной игры в шахматы. При этом доски – персонажи Климова. А черные и белые фигуры – он сам. Поэтому независимо от реальных – поэтов, композиторов и художников – результат всегда один и тот же. Для Климова. То есть выигрышный. А все остальное так: нет поэзии – своей добавит, нет живописи (буквально цвета) – и графику расцветит. Надо будет – и «Петрушку» Прокофьева станцует за персонажа. Да так, что заставит читателя признать – и этот человек в мире искусства существует. По крайней мере имеет право на существование.

Не зря Климова обвиняют в том, что он всеяден в искусстве – потребляет и самое изысканное, и самое непотребное. А потом сразу выдает на-гора. И при этом, совсем как Ксанф у Эзопа, любопытно оглядывается: что же на этот раз «выродили» его мозги – стих, рассказик, эссе или сценическую феерию? Ведь современному творческому человеку свойственно считать любое свое отправление актом искусства. Этакий перманентный задорный акционизм. Климов мелькает, как «быстрые сны» одного из персонажей фильма Джармуша «Кофе и сигареты». Это сколько ж кофе (с коньяком, конечно!) нужно выпить, чтобы один Климов так быстро сменял другого. И хороводился, и плясал, и балетничал, и оперничал со всеми своими множителями и многожителями на страницах книги!

Маленький, но атомный – сверхэнергетически насыщенный человек. Думаешь, взял в руку – понял, осознал, опознал. А он шасть сквозь пальцы – и уплыл, как невиданное чудовище мутантно-коллажное, в неизвестном даже ему самому направлении. Что ни ход, то – луноход! Скажем, искусство еще и не вышло из пункта А в пункт Б или уже дошло до последнего пункта (буквально точки). А он – Сизиф! – нагружает точку, как тачку, тяжелыми эпитетами-словесами, везет в гору, а потом сбрасывает читателю на голову. Грузит, в общем, по полной программе. Это чтоб порожними не ходили. Читайте, читайте.

Маленький, но атомный... Иллюстрация Александра Лаврухина из книги Владимира Климова "ИЗОП"

Каждый тусовочный персонаж – заложник им же созданного памятника-образа. Так и ходят годами на поэтические вечера – кто в строительной каске, кто в робе, кто в нелепой кожаной шляпе. А Климову и создавать ничего не надо. Вот природа-мама: лоб Сократа, внешность Эзопа, потребности в быте Диогена. Узнаваем и четко прописан в сколько-нибудь значимых литературных кругах. Так что смело можно косить под самого Климова – что-нибудь эдакое да «отклимачить» на вечере. Читают, к примеру, со сцены титулованные бонзы длиннющие стихи-поэмы. А какая-нибудь фитюлька у Климова в зале родится, и он ее тут же без зазрения совести прочтет. Так с поэтического вечера с его единственной «картинкой» и уйдешь, задумавшись глЫбоко.

Востребованные писатели сейчас закрыты, как редакции газет после терактов. Хочешь познакомиться поближе, а у бонзы – табличка, как у Милна в «Винни-Пухе»: «Посторонним В.» Хочешь в кружок тесный протиснуться к собратьям по перу. А там – ты да я да мы с тобой. Прям по-чеховски – «Мы-с-Ванечкой». И только Климов – как сквозной ветер – катается по всем салонам. Поэтому и в газетах проходной балл – сам Климов. Пусть не творчество персонажа, но хотя бы климовская статья о нем точно достойна публикации. А раз все климовское печатают, значит, его «неформат» уже давно и прочно превратился в «формат».

Статьи короткие, а читаются как самые длинные. И дело не только в природной изобретательности ума. А в вынужденной приспособляемости критическо-художественой мысли к печатной верстке. Ведь зачастую бескупюрный черновик автора значительно превышает «заданный» объем. Вот и этажит и множит эпитеты Климов. Это вам не вертикали власти строить. Это небоскребы из метафор возводить. Слово можно написать слева направо, справа налево (криптографическое зеркальное письмо). А пробовали писать по вертикали? Тогда каждое слово – кроссворд. Или матрица. Вот и получается матричное, емкое до шифра – письмо. А все потому, что так много всего хочется выплеснуть в мелкую газетную форму.

Череда навороченных, идущих через запятую образов тавтологична и самоуничтожима. Смерть и воскрешение письма одновременно. Письмо у Климова – вербальный бумеранг: всегда в никуда и всегда возвращается. Жонглирует словами, потом подкидывает их в пространство и ждет, когда вселенским эхом свалятся на голову. А людям лестно – вроде бы о них написано. Его меняющий персонаж взгляд – акт искусства. Один взгляд – одно эссе. В следующем он непременно разобьет то, что сам сложил по образу и подобию┘ Его статьи об одном и том же похожи на стиль do break – технику многократного разбивания вазы, скрепленной изнутри латексом. Каждый раз ваза – художественно! – вдрызг разбивается по-разному. Но не разлетается на мелкие кусочки, а становится еще интереснее. Поэтому читать эссе Климова лучше в контексте себе подобных.

После прочтения двух-трех статей вербальные метаморфозы становятся закономерны. И уже спокойно воспринимаешь над- и под-строительную речь, автоматически вычисляя «матку» его пчелино-словесной матрицы. Логично: на смену «смерти письма» Жака Деррида приходит «возрождение климо-письма» Владимира Климова. То есть смерть письма вербального знаменует рождение письма вербально-визуального – с его вздыбленными этажными образами. Климовские метаморфические слова-уродцы и есть визуализированная мысль, записанная вербально. Череда образов – вот что мы видим при прочтении климо-письма. Визуальные образы древнее вербальных выражений. И действеннее – не зря же они используются как 25-й кадр в суперсовременных техниках НЛП. В климо-письме – и синкретика изначальной природы мысли, позволяющей с помощью образов общаться со всем живым миром, и полет в космос – одновременно.

Кстати, климопись – хороший способ избавиться от идиосинкразии, затертости слов до неузнаваемости. Поэтому климовское выду-придумывание языка с его новыми текучими формами можно использовать в качестве литературного тренинга. Сам Климов без постоянных слово-превращений и слово-верчений уже обойтись не может, так как окончательно перепрограммировал себя на вербально-визуальный язык.

Климовская книжка как минимум дважды вторична, то есть постмодернична. Люди искусства усердно творят о себе миф, а Климов еще и искусно-искусственно о них пишет.