Любовь Пустильник "У Гингера стихи на пять с плюсом", - так писал Георгий Адамович. Этот отзыв одного из лучших критиков зарубежья разделяли и Иван Бунин, и Вадим Андреев (сын писателя Леонида Андреева), и Ирина Одоевцева, и Софья Прегель, и Юрий Терапиано. Его поэзию ценила Марина Цветаева. Ее привлекали к Гингеру как стихи, так и его "вечные поиски в литературе". Связывали двух поэтов и общие интересы в литературно-общественной жизни Франции, а также тесные дружеские отношения, которые в труднейшие годы эмигрантской жизни для Цветаевой были особенно важны. А еще у Александра Гингера и его жены, поэта Анны Присмановой, и Марины Цветаевой была общая любовь - любовь к Пушкину. Гингер и Присманова высоко ценили эссе Цветаевой "Мой Пушкин". А в дни 100-летия со дня гибели Пушкина Гингер и Присманова пришли на одно из торжественных собраний, посвященных его памяти, загримировавшись под Александра Сергеевича и Наталью Николаевну.
Марина Ивановна очень дорожила поэзией Гингера. Она знала и первые ранние его сборники - "Свора верных", "Жалобы и торжество". Как раз в пушкинские дни читала она и третий сборник поэта "Весть", тогда только изданный. У нас в России стихи Гингера знают мало - выходили они "под общей крышей" с произведениями Присмановой (в книге Присмановой "Туманное звено" помещены стихотворения предсмертного сборника Гингера "Сердце").
Гингер интенсивно участвовал в литературных объединениях Парижа - это "Палата поэтов", "Числа", "Воля России", "Встречи", "Кочевья", "Круг", "Перекресток", "Гатарапак". Он прошел в эмиграции большой путь - приехав в Париж двадцатичетырехлетним в 1921 году, он искал, действовал, объединял литературные силы. Способствовали такому объединению и "Литературные среды", которые проходили в доме Гингера и Присмановой. Здесь постоянно бывала и Марина Ивановна. Собравшиеся не ограничивались чтением и обсуждением новых стихов - Александр Самсонович был блестящим и остроумным собеседником, человеком самых широких взглядов. Не чужд и самоиронии: "Родился в Петербурге. Был на военной службе, но не добровольцем, а по обязательному набору. Труслив, малоинтересен, успехом не пользуюсь. Думаю для здоровья принимать рыбий жир" ("Автобиография", 1924).
Поскольку многие из эмигрантских поэтов нуждались, Марина Ивановна и Александр Самсонович неоднократно, пользуясь присутствием коллег, составляли здесь письма к меценатам, просили поддержать особо бедствующих, прежде всего тех, кому средства были необходимы на лечение. О составлении одного из таких писем, в котором принимала участие Цветаева, вспоминает Ирина Одоевцева. И это в то время, когда самой Марине Ивановне жилось неимоверно тяжело.
В доме Гингера и Присмановой Цветаевой было особенно уютно. Пришла она к ним и "на последний вечер", перед отъездом на родину, в начале июня 1939 года. Именно тогда прозвучало ее признание: "Большинство прежних знакомых на улице не узнают, не кланяются мне, отворачиваются от меня из-за решения ехать на родину". И вот накануне отъезда Цветаева пригласила на проводы Александра Гингера, Анну Присманову и еще несколько человек в кафе на Монпарнас. Шел проливной дождь, Гингер и Присманова, выйдя вместе с Мариной Ивановной из кафе, обратились к ней с просьбой разрешить отрезать у нее прядь волос, чтобы сохранить их на память. Нашлись и ножницы, и в руках Присмановой оказалась заветная прядь, которая долго и бережно ими хранилась.
Вскоре началась подневольная жизнь под оккупантами, и чета Гингер-Присманова едва выжила. Когда оккупация закончилась, Гингер, стремясь сохранить для будущего имена российских поэтов и писателей-эмигрантов и хоть какое-то представление об их творчестве, задумал составить альбом из стихотворений поэтов-эмигрантов. Он предложил всем, кого знал, поддержать эту идею. (В этой связи небезынтересно, что свой первый сборник "Свора бедных" Гингер посвятил поэтам-друзьям: Георгию Евангулову, Валентину Парнаху, Сергею Шаршуну.)
Обыкновенная бухгалтерская книга в темной обложке, насчитывающая 90 страниц, - это и есть "Альбом Гингера". Сюда вошли стихотворение и фотография и самого составителя.
Прежде чем говорить о стихах, помещенных в альбоме, хочу вспомнить о своей недавней встрече в Париже с сыновьями Гингера и Присмановой - Базилем и Сержем, которые любезно поделились своими воспоминаниями о родителях, подарили мне их редкие фотографии и книги стихов. После этого я решила вести поиски материалов, связанных с их жизнью и творчеством. Когда меня пригласили участвовать в летнем семинаре, посвященном славянским литературам, который проводил Иллинойский университет (США) в 1998 году, мне удалось поработать и в богатейшей библиотеке университета, и в архиве, где я нашла неопубликованное письмо Софии Прегель, адресованное Терапиано. Она писала здесь, что альбом после кончины Гингера находился у нее, а затем она передала его в архив.
Это и позволило мне познакомиться с заветным альбомом и другими материалами, связанными с Гингером и Присмановой.
Альбом был задуман Гингером в начале 1940-х годов. Цветаевой в Париже тогда уже не было, не было ее и в живых. Авторами альбома стали Иван Бунин, Вадим Андреев, Довид Кнут, Нина Берберова, Зинаида Шаховская и другие.
Здесь помещены стихи, разные по тональности, стихотворному размеру, стилю и жанру. Вот, например, четверостишие Бунина, вписанное его рукой (это стихотворение было опубликовано в воспоминаниях Софии Прегель, посвященных Бунину, в томе "Литературное наследство"):
Нелепо созданы собаки,
Им по ошибке для красы
Даны природою усы,
Когда бы нужно было баки.
Шутливое это четверостишие помечено 6 мая 1948 года. Содержание его не случайно - Иван Алексеевич Бунин с юности любил собак. Под фотографией поэта его же рукой - подпись: "Полуголый Бунин". Иван Алексеевич был снят во весь рост, обнаженный до пояса.
В альбоме - и другие шутливые четверостишия, посвященные Гингеру и Присмановой. Вот стихи Георгия Адамовича: "Как ни скрывай, как ни обманывай, / Вне конкурса стихи Присмановой / А Гингер лучший наш стилист / Хотя и худший покерист".
Остроумны стихи Н.Оцупа: "О Гингер, для искусства мера / Искусно сделанная вещь / И равно, скажем, для кумира / Присмановская Фигнер Вера / И твой в водопроводе лещ". (Речь идет о лирической повести в стихах "Вера", которая была посвящена Присмановой знаменитой народоволке. Вышла в Париже в 1960 году. В строке "И твой в водопроводе лещ" обыгрывается фраза из стихотворения Гингера "Лещ, сигая по водопроводу").
Поэт Вадим Андреев вписал в альбом стихотворение, пронизанное пессимистическими нотами, - он говорил о близости трагического финала на жизненном пути: "Глухо стучит равномерный топор дровосека / Вскорости, может быть, завтра в лесу и в груди человека / Сердце уснет и останется жизнь позади".
И вновь в альбоме стихи, посвященные Гингеру. Принадлежат они Владимиру Смоленскому. Поэт говорит об умирании природы и неизбежности кончины:
┘За окнами осенние цветы
Безмолвно и бесстрашно
умирают┘
Как осень несказанно
хороша,
Как смерть близка
к бессмертию и богу┘
И жизнь твоя цвела,
как жизнь цветов,
И вот теперь она клонится
долу,
К сырой земле, к Господнему
престолу┘
Мне удалось найти целый ряд неопубликованных писем Ирины Одоевцевой к разным адресатам. Она пишет о тяжести жизни в эмиграции, тем не менее ее запись в альбоме оптимистична по тону, в ней - упоение жизнью, природой. Все трудности, невзгоды она стремится отложить "на завтра, на потом, на послезавтра - когда умрем".
Гингеру и Присмановой посвящено стихотворение Нины Берберовой - о двух девочках, чей дом далеко, "а храм почти рядом", и "небо встретит их вечным миром".
Есть в альбоме и стихи, полные радости жизни; они зовут "жить и любить", хотя "жизнь и трудный подвиг". Поэт Софиев, которому они принадлежат, любуется версальскими каштанами, апрельской синевой, что наполняет душу радостью.
Зинаида Шаховская, редактировавшая в течение многих лет парижскую газету "Русская мысль", недавно ушедшая из жизни, вписала в альбом чудесные строки: "Не о любви тогда о чем? / Пусть звезды падают дождем / Пусть о земле поют ручьи / Не о любви┘ тогда молчи".
Гингеру же посвятил свою элегию Евангулов, в ней увековечены и морские волны, и гул ветра, и капли дождя, радующие человека.
Привлекают внимание и стихи Виталия Ладинского, чей поэтический мир "полон воздуха и света" (Г.Струве). Наряду со стихами в альбоме и его рисунки - дубовые листья с желудями, что символизировало близкие ему картины природы - "Жизнь - ветер, листик и орешек", это навеяно воспоминанием о лермонтовском "Дубовом листке", где листок - одинокий скиталец, "жестокой бурею гонимый", отторгнутый "красавицей чинарой". Тема Лермонтова неслучайна. Пушкин и Лермонтов были для Ладинского Гринвичским меридианом поэзии. В его стихотворении, посвященном любимому поэту, - голубое море, волны, парус белый и черные глаза Лопухиной.
Из деревьев его любимое - дуб: "В час бури, средь молний и ангельских труб / За лиственный шепот, за форму листа / До самого неба его красота".
Привлекают внимание стихи Георгия Раевского, воплотившего поэтический образ сосны ("Вернуться в Россию стихами┘").
Радостное восприятие мира - в стихах Юрия Терапиано - "┘как хорошо мне на этой земле", ибо "пьет, плещет через край вселенной; / Безмерной радости волна".
Отрадны картины и в стихах Виктора Мамченко, последователя "хлебниковской поэтической традиции" (Г.Струве), проделавшего путь от сложного воспроизведения мира в стихах до поэтической простоты и ясности:
Что, человек, в тени,
прижался ты к стене!
Беги скорей, беги с любовною
подругой
До поля радости, труда,
усталости упругой
Что счастьем прозвенит
вам в солнечном звене.
Один из лучших поэтов русского зарубежья Довид Кнут вписал в альбом небольшой отрывок из стихотворения "Хайфа". Здесь автор восхищается трудом поэта-строителя, создателя "гимна соленому поту души".
Также в альбоме - стихи Игоря Чиннова, Владимира Корвин-Пиотровского, Тамары Величковской, Перикла Ставрова, Евгения Щербакова и многих других. Все это лежит в архиве, ждет публикации. Может быть, и дождется.
Дарья Гармоненко 