Надежда Муравьева Кажется, это какой-то ирландский писатель сказал, что память – вроде полоумной бабы: она собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает.
Замечание экстравагантное, но вполне справедливое, если под хлебом понимать основу, почву, твердую землю истории (неважно, личной или от Ивана Калиты до наших дней)┘ Личная история, как это ни удивительно, тоже ведь делается из всеобщей, но почему-то сейчас, особенно у нас в стране, эти понятия разведены напрочь, большей частью они склеиваются поневоле, по необходимости, и только.
А ведь где-где, а у нас на Руси они просто неотделимы одна от другой: с тобой вечно происходит то, что, к большому сожалению, происходит в этот момент со страной. Под песню о бесконечном произволе и беспомощности мы рождаемся, взрослеем и умираем, лагерное слово «беспредел» давно уже бессознательно используется о Байкала до Амура, и никто не спрашивает себя, откуда это дикое существительное появилось в нашем лексиконе┘
Рождаться-то мы рождаемся, умирать-то умираем, но как-то нам невдомек, что с такой песней делать. Что делать с произволом, с незащищенностью, с уголовной подоплекой страны. Вся соль в том, что это все вышеперечисленное – не причины, а следствия. Похоже, это следствия того, что мы выбрасываем хлеб не глядя.
Хлеб этот – наша историческая память. А она нам не нужна.
Председатель комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий господин Яковлев как-то обронил, что получает сотни писем с одним и тем же вопросом: «До каких пор вы будете будоражить людей? Сколько можно говорить о лагерях? Пора все забыть и все простить»┘
У русского-советского человека есть одна прекрасная особенность: он любит прощать. Благолепно. С размахом. По-славянски, от всего сердца. «Коль простить, так всей душой, коли пир – так пир горой». Беда только, что прощать мы обычно любим тех, кто прощать не собирается, и тех, кого простить по-человечески нельзя.
Казалось бы, дело простое: мы не имеем права решать за людей, которым причинили страшное зло, прощать им кого-то или нет. В общем-то, это кощунственно – предлагать им поскорее заткнуться и сидеть тихо. Но вся проблема даже не в том, что им причинили зло, а мы стремимся покрыть и забыть. Горе в том, что зло причинили нам.
Странно, но факт: все эти сидевшие в лагерях и тюрьмах люди связаны с нами тысячью нитей, одной кровью, одним языком и общностью земли. Во времени и в вечности мы составляем единое целое, и понять то, что творилось с Петром Иванычем или Мандельштамом – означает понять то, что происходит сейчас со страной и со мной.
Яркие тряпки и безделушки тоже имеют право на существование. Но хлеб все-таки важнее, без него ты и тряпок много не наберешь. Если бы научиться складывать его про запас, хранить, я уж не говорю – сеять и выращивать┘ Как говорил поэт, «Бог с ней, с любовью», лишь бы уж не окончательная смерть. Потому что без хлеба и без памяти именно она обычно и наступает.
