Ольга Балла Ирина Роднянская. Движение литературы. В 2 т. – М.: Языки славянских культур, 2006, 712+520 с. (Studia philologica).
Начала было писать: «Двухтомник литературоведа┘» – да вовремя спохватилась. Уже в предваряющей сборник беседе «о профессии» с Татьяной Касаткиной Роднянская говорит о своих сомнениях в праве самого этого слова – «литературовед» – на существование. Оно представляется ей искусственным: «или безмерно широко, или вообще ничего не означает». А о себе – то осторожно: «я все-таки не филолог┘» (и это в интенсивно-филологической статье о языке православного богослужения «как препятствии к раскультуриванию современной России»!), а то и того резче: «я дилетант и никогда не числила себя в литературоведах» (все в той же беседе с Касаткиной). В целом сдержанно: «литератор, гуманитарий┘»
На самом деле кем бы ни числила себя Ирина Бенционовна Роднянская (библиографическая справка гласит: критик и публицист, заведующая отделом критики «Нового мира»), как бы ни казалось ей правильным себя называть, – факт есть факт: перед нами результаты ее размышлений над происходящим в русской литературе за последние четыре десятилетия (несколько культурных эпох!), рассматривания их глазами ученого-филолога – и журнального критика.
Получилось пять больших разделов. Первый – о классиках: об устойчивых фигурах, «константах» литературного процесса, от Пушкина до Заболоцкого. Последнему – очень недооцененному, по мнению исследователя, и далеко не в полную силу осуществившемуся поэту («замысленному богом искусства, быть может, страшно сказать, вторым Пушкиным»!) – посвящены самые, на мой взгляд, философские, насыщенные и неожиданные тексты сборника. Остальные – о современниках: прозаиках, поэтах, особо – об «идеологическом романе» и, наконец, о филологии и о коллегах-филологах. В последних двух разделах – вставки под названием «Между»: о больших смысловых тенденциях времени. О европейских интеллектуалах и русских западниках, о понимании словесности светской и религиозной мыслью, о слове и музыке в лирике┘
«Между критиком и литературоведом, – пишет Роднянская, – не может быть непреодолимой границы». И все-таки между Роднянской-литературоведом и Роднянской-критиком есть и разница, и граница. Правда, проницаемая: скорее соединяющая, чем разделяющая. Настолько, что две эти столь различные фигуры сменяют друг друга в пределах одной страницы.
Чем занят, по моему разумению, критик? Прояснением смыслов толкуемого текста. Чем – литературовед? Установлением координат того же текста в системе больших соответствий и связей. Не только с текстами-современниками, но и с литературными событиями прошлого и будущего. Не только «горизонтальных» – в пределах изящной словесности как таковой, но и «вертикальных» – с тем, что происходило в других культурных областях: в отвлеченной мысли (указание на забытые богословские корни «семантического сдвига» в русской поэзии, определившего ее лицо вплоть до сего дня), в живописи (параллели между Заболоцким и Филоновым), в искусстве данного времени вообще – в ощущении мира и характерных настроениях эпохи (замечание о «дискредитирующем снижении» – типовой черте «нового искусства» или о том, как в лермонтовской поэзии обнаруживаются «артистическая свобода и даже непоследовательность, столь свойственные русским 1830-м годам»). Критик – собеседник. Литературовед – картограф.
У них – во всяком случае, когда оба оказываются объединенными в лице Роднянской – общий, хотя в разных ракурсах увиденный предмет. Он назван уже в заглавии: движение литературы. Именно это неизменно оказывается в фокусе ее внимания, что бы она ни писала: филологическое исследование или критическую статью. Не столько остановки и результаты, сколько процессы, сдвиги, переломы, взаимные прорастания разных, даже далеко вроде бы отстоящих друг от друга явлений.
О ком бы ни шла речь – о Пушкине или о Евгении Гришковце, о Николае Заболоцком или о Хольме ван Зайчике (да! есть в книге и такой герой!) – все персонажи уживаются под одной обложкой вполне органично, дополняя друг друга. В этом смысле действительно «ничто не мелко» – все происходящее в литературе, включая давно забытую прозу начала 1960-х (ну-ка, кто вспомнит сейчас Б.Бедного, В.Лучосина, Вал. Герасимову?), оказывается частями единого процесса развития, одной направленной работы. И это работа отнюдь не со словом как таковым. Оно в конечном счете сугубо инструментально; все его метаморфозы – результат «давления» со стороны более глубоких процессов.
Не оспаривая принадлежности Роднянской к цеху филологов и критиков, мне хочется рискнуть и назвать ее позицию в первую очередь философской. Развитие литературы показано ею как прояснение, уточнение, усложнение отношений человека со смыслами. Даже так: со Смыслом.
В литературной жизни, увиденной так, безусловно есть весьма жесткая (и не без пристрастности выстроенная) иерархия, но нет разрывов. Их нет даже тогда, когда ход жизни насильственно прерывается и спустя много лет – как во время перестроечного «публикаторского бума» – в культурный оборот возвращаются произведения, которым следовало быть прочитанными давным-давно. «Живой, целостный организм культуры рано или поздно приращивает к себе то, что было отсечено, и извергает то, что было внедрено силою или обманом; перемещения составляющих с периферии в сердцевину и из сердцевины на закраины, а то и вовсе вон, происходят в нем независимыми и таинственными путями».
Литература – а впрочем, и жизнь, в которую она погружена, – предстает как «единый текст». Так называется одна из работ о Заболоцком, вошедшая в двухтомник. Но «единым текстом» хочется назвать и сам сборник – разнородностью составивших его работ это только подтверждается.
