Империя пространства

КОНЦЕПЦИЯ

ИДЕЯ экспедиции основана на метагеографическом, "многоэтажном" прочтении романа Платонова, когда реальный и все сочиненные, проектные, миры сводятся в одно целое.

Главная задача экспедиции: оконтурить собственными путевыми заметками, набросками и сложнозвучащими эссе ту территорию, которая может быть идентифицирована как "Развалины Чевенгура", - территорию-аномалию, трещину в теле карты. Чевенгур подвижен - согласно подзаголовку он есть путешествие с открытым сердцем, течь, турбулентный поток пустоты.

Практическая задача экспедиции: сопоставить условное пространство романа с реальным географическим пространством (юг Воронежской и Белгородской областей, где литературоведы локализуют ареал "Чевенгура").

Перед стартом экспедиции ее участниками было "обкатано" несколько концепций: Чевенгур как Мета-Петербург (в сопоставлении с романом Андрея Белого "Петербург") или Анти-Петербург (в противопоставлении с ним); Чевенгур как глубинное, бесконечно пустынное пространство Азии (разительно сходство некоторых фрагментов "Чевенгура" и классических описаний русских путешественников по Центральной Азии). Но главное, что захватило нас уже во время погружения в пространство Чевенгура, - это идея геократии: пространства как власти, пространства-самого-по-себе-власти. Наконец, черчение, строительство многослойной карты Чевенгура - оно открыло голографичность, самодостаточность его пространства. Чевенгур в размытых своих пределах обнял протяжение всей России (как это было предсказано Платоновым в его путевых заметках и было подтверждено участниками экспедиции в их собственном лозоискательном опыте).

Реальный маршрут был прост. Проехав на юг более пятисот километров (Тула, Елец, Задонск, Воронеж, Лиски), мы остановились в городе Россошь.

Россошь, несмотря на россыпи силикатного кирпича по окраинам, скуку и суконного Ильича в центре, оказалась столицей искомого нами Чевенгурова пространства. Отсюда мы предприняли несколько вылазок по окраинам "Большого Чевенгура", которые позволили нам очертить с большой долей точности его вытянутый с северо-запада на юго-восток эллипс.

Теперь, по прошествии времени, представляется, что важнейшей из этих поездок была экспедиция в Богучар 12 июля. В этот день мы обнаружили максимальное протяжение Чевенгура, притом не столько по горизонтали, сколько по вертикали, ибо возвышение его в самом деле оказалось многослойно. В этот день мы побывали несколько раз на крыше многовоздушной Платоновой постройки и в придонном, нулевом, ее слое.

В этот день была обнаружена "карта Чевенгура", а также (версия картографа) - метагеографическая его самостоятельность, отрыв от российской карты, способность его представить на отрезке в 200 верст подобие российской карты на всем ее протяжении.

Так или иначе, пустота он или плоть, но Чевенгур вмешался в ход событий, как только участники экспедиции высадились в районе предполагаемых развалин.

Экспедиция состоялась 9-15 июля 2000 года.

Участники: Дмитрий Замятин, Василий Голованов, Андрей Балдин. Транспорт: кумачово-красная "Нива", в первый же день пути переименованная в "Пролетарскую силу".

Василий: Платонов знал одну важную вещь о здешнем пространстве - неприрученном, диком пространстве, которое восемьдесят лет назад приходилось смирять, укрощать окаянным большевикам. Бывшая Воронежская губерния, в которой было 12 уездов, при Сталине, накануне коллективизации, была поделена на 100 районов. На нее в буквальном смысле слова была наброшена сетка. Раз район - значит исполком, уполномоченный, гарнизон и прочая. В Россоши стояли в 1928 году 4 роты солдат и два орудия. Это прямая реакция на восстание красного командира Колесникова в Старой и Новой Калитве, в котором возглавляемое им "воинство пространства" исступленно рвало путы, налагаемые властью городов, властью места. Единственная железная ниточка, перетягивающая степь до тех пор, была Ростовская железная дорога (станция открыта в 1875 году). А до того здесь действительно ничего и не было, кроме власти пространства.

Андрей: Кроме течи, потока пространства. Или потока пустоты, который отекает островки регулярного, цивилизованного пространства. Может быть, здесь вовсе нет ровно расчерченного пространства, но есть повсеместные в нем разрывы. Это следствие обыкновенного полуразваленного нашего состояния или мгновенного, революционного провала - не важно. Тогда Россия в очередной раз лопнула, порвалась на сотню лоскутов и обнажила подкладку карты. И загуляли сквозняки, и открылись во все стороны бездонные дыры. Вот что означает "Империя-без-столицы", без Петербурга, вот что такое геократия Чевенгура.

Дмитрий: Но каковы при этом способы транспортировки, переезда, перемещенья по этим гулким коридорам? Мы меняем не фрагменты сохранившегося, островного пространства, но образы его. И эти образы вовсе не эфемерны. Напротив, они максимально весомы для человека, метафизически плотны. Ими занимается метагеография. МЕТАГЕОГРАФИЯ - наука будущего, собирающая в единую сумму дробный рисунок земной поверхности и подстилающий ее "авторский" чертеж, и нависающий над ней чертеж небесный, и рукотворный, блеклый пейзаж, состоящий из кирпичных строений и дымов, удобряющих небо. Пространство, образно строящее и организующее себя, - вот предмет метагеографии.

ПУТЕВОЙ ЖУРНАЛ: МОСКВА-ЧЕВЕНГУР

12 июля: Россошь-Старая и Новая Калитва-Миронова гора-Богучар-Прыжок в рай-Россошь. Спидометр 9.293-9.509.

9.00: Подъем, старт

Россошь рассечена в восточном направлении, спустя полчаса минуем химзавод, опутавший степь пыльными трубами, далее по левому берегу Черной Калитвы продолжаем бег на восток (См. карту).

Участники на обыкновенных своих местах: Голованов за рулем, Балдин справа застилает зрение картой, Дмитрий на заднем сиденье делает пометки в Журнале. Записи его являют собой шифр: "пространство Чевенгура есть планисфера".

Андрей: Что такое твоя планисфера? Ком пластилина, который раздавлен, размят большим пальцем по плоскости карты. Шар, сплющенный в круг. Эта пластика показательна. Здешние города вмяты своими задами в болото, топкую зелень, идущую вдоль узких рек. Лиски, Россошь и иже с ними пятятся от центра к реке, идут ступенями все ниже и ниже, за сараями тянутся огороды, какие-то рисовые чеки, далее ряска и топь. При этом сей зеленый студень ощутимо движется, течет на восток.

10.30

Летим мимо Лощины. Ветряки. Перемалывают пустоту.

10.35: Остановка.

Василий: Первое ощущение что мы "попали" по адресу. Это был дом в деревеньке Лощина: старая, разваливающаяся мазанка с потрескавшимися стенами, которая уходила обратным ходом в природный материал: в глину и в бурьян, как дома Чевенгура. Хата слабо держалась на краешке вечности. На печную трубу был надет чугунный горшок. Соломенная крыша растрепалась и была укреплена по бокам где куском железа, где рубероида. В запущенном саду бесцельно лежали предметы и тряпки, собака злилась на цепи, около забора пугался то ли собаки, то ли меня котенок. Я постучал. Ответа не было. Заглянул в сени, увидел множество банок, которыми сплошь уставлен был пол. Нащупал внутреннюю дверь, подергал. Никто не отозвался. Я отворил. Изображение сразу стало черно-белым: в тусклом свете, сочившемся из окошка я увидел разобранную кровать, стол, заваленный каким-то хламом. На стене висело несколько фотографий. Обращал на себя внимание портрет красноармейца в буденовке. Было впечатление, что в этом доме вещи давно жили самостоятельной от человека жизнью. Они расползлись, заполнили все собою, хотя не было ощущения, что эти вещи живущему здесь человеку нужны. Просто они существовали в доме параллельно с ним, теснясь по углам, и его самого тоже притесняя. Я был убежден, что хозяин хаты - старый, вонючий и, конечно, пьющий дед. Но у калитки столкнулся со старухой, которая ворчливо повела разговор. Я понял, что она недовольна тем, что я забрел в чужой двор, и приветливо спросил: "Вот и я удивляюсь: где хозяин?"

- А я хозяйка, - сказала старуха, покривив беззубый рот.

Я пригляделся: на ней была коричневая кофта из какой-то очень старой и дешевой материи, похожей на мешковину, на шее - связка красивых бус из ярко-голубых камней. Мне она была не рада, и, несмотря на попытки обольщения, фотографироваться ей не нравилось. И в особенности ей не хотелось пускать меня в дом. Видимо, вещи, завладевшие домом, смущали ее: старуха была неопрятна, но какой-то стыд по порядку еще теплился в ней. Сын вывез ее с Украины, купив этот дом за 4, что ли, тысячи русских денег: так ей пенсию получать удобней. А дом┘ Она ухмыльнулась: дубовый внутри струб-то, - и замахала пальцем, - тут во-о-н были, соколик, какие леса... И в этот момент казалось, что эти далекие и почему-то счастливые времена старуха помнит.

Покачивая босой ногой (другая была в дырявом носке), старуха не жаловалась на жизнь. В ней жило глубокое равнодушие ко всему, ко всему, что случилось уже с нею и что еще случится. Только желудок, видимо, не давал ей обрести окончательный покой - она обрадовалась куску творога, принесенному соседской девочкой, и что-то вроде даже нежности промелькнуло в ее лице, но больше всего обрадовалась, когда я все же решился уехать, ничего толком от нее не добившись. Но красноармеец на стене и бурьян, смыкающийся над домом, - это, конечно был знак.

Андрей: Меня никак не задела эта старуха, разве что происхождение ее показалось любопытно. Ее приволокло по течению Калитвы из запредельной Украины (прокатилась планисфера), она зацепилась за струб и застряла.

Кстати, двумя домами ниже по течению причалил такой же "пловец". Его принесло аж из Владивостока. Он решил, что мы покупатели, и тут же принялся сбывать нам свой странный, пустой, белый дом. Вот что важно - из Владивостока. Так далеко достает сквозняк, вымывающий людей из почвенного слоя и влекущий их неведомо куда.

11.00: Старая Калитва.

Один из ключевых пунктов на карте платоновского Чевенгура. Именно отсюда разлилось восстание Колесникова (в романе бунт возглавляет Тимофей Плотников из Исподних Хуторов). "Калитва селилась семейными кустами четыреста лет: иные улицы были перепружены неожиданными поперечными хатами, а иные замкнулись наглухо новыми дворами и сворачивали в поле узкими летними проездами".

Село и теперь напоминает перепутанное, перевитое зеленью гнездо, сползающее с крутого склона вниз. Оно занимает прямой угол, образуемый в месте слияния Дона и Черной Калитвы.

Посреди села, в кольце пыльных тополей, шоссе вяжет узел, клонится вправо, и мы катимся в долину, ровную как стол. Здесь сливаются две реки - земля примята до нулевой отметки. По долине проведена прямая линия, соединяющая одноименные, но разновозрастные - Старую и Новую Калитву.

Это не просто прямая, - см. карту - это отрезок меридиана (40╟ восточной долготы), длиною 5 километров, идущий строго на юг. Картограф насторожен. Столь демонстративное черчение по карте никогда не бывает случайно. Из подкладки лезет чертеж, обнажающий чей-то умысел, проект.

11.05

"Пролетарская сила" стремится по указанной прямой на юг. Слева вьется Дон. Плоский берег его (только что, километром выше, стоял горбом) являет собой пустыню. Редкие купы зелени. Несколько зарывшихся носом в кусты машин. Рыбаки.

Сползаем с утомительной прямой и ползем по ухабам налево, к реке. Сие торможение оборачивается погружением - в зной. Дмитрий делает в Журнале отметку: "Родина электричества".

Роман - мгновенный электрический разряд, возникающий на стыке старого и нового времен. Есть подозрение (подтверждаемое биографами), что книга была спланирована и расчерчена именно здесь, на "нулевом" отрезке между Старой и Новой Калитвой. (Каково расстояние между старым и новым? Ноль. Мгновение настоящего.)

Мгновенность чрезвычайно важна. Молниеносный переход из одного времени в другое. Напряжение нарастает (или навалилась жара?), трава трещит под ногами, трещат и лопаются слова запредельного спора.

Флора Чевенгура. Латук татарский, цикорий, нагловатка васильковая, чертополох, татарник, лопух, посконник коноплевый, василек, жабник полевой, все виды полыни - от чернобыльника до эстрагона (с метелками, как у конского щавеля), тысячелистник, коровяк, девясил, подорожник, зопник, пустырник, бурачок, гулявник, сурепица, и просто неизвестная трава...

В тени машины мы толкуем о разрыве пространства. Здесь, на оси Черной Калитвы, мы обнаружили себя вне освоенного человеком пространства. Эта нелепая попытка черчения (строго по меридиану 5 километров и проч.) обнажает жажду, требование регуляции, не более того. Человек, насилуя себя, ведет дорогу по линейке, но она не обрастает спокойным, плотно упакованным пространством. Линия остается голой. Все смывает поток пустоты. Мы очутились между отдельными фрагментами карты, рваными лоскутами, один из которых, "старый", остался сзади, а другой, "новый", ждет впереди, громоздясь над долиной высокой горой с обелиском на макушке. Их разделяет область транзита - Чевенгуропоток.

Переливаясь через Дон, этот поток на коротком отрезке слизывает его крутые борта. Берега выравниваются. Дон становится Дном.

Позже, когда мы вернемся домой и основные пункты нашего странствия будут нанесены на карту, эта асфальтовая нить между Старой и Новой Калитвой обозначит важнейший конструктивный элемент исследуемого нами романа. Дорога точно укажет на край "плотины", которую выстроил в свое время инженер и электрик (и только потом уже писатель) Платонов. Когда-то, перемещаясь по воронежскому югу, он остановился здесь, в Старой Калитве. Впоследствии он остановит здесь своего героя, Степана Копенкина, - тот надолго застрянет в этом запутанном и расхристанном бандитском гнезде. Но главное, он предпримет здесь - именно здесь! - попытку перегородить мимотекущее время. (Вот она, жажда регуляции!) В самом деле, "Чевенгур" - роман о попытке остановить время, о революции как рукотворном апокалипсисе, о "счастливой", солнечно-раскаленной статике коммунизма. (Можно вспомнить о секте федоровцев, которые собирались в этих местах тысячами, чтобы встретить здесь в 26-м году точно рассчитанный конец света.)

И вот Платонов строит бумажную плотину, чтобы затормозить течение пустоты (не простора! еще раз: линия здесь не успевает обрасти пространством). Здесь, пропустив бегущее по линии время сквозь сито слов, он закручивает колеса своего подвижного романа. И мы, сличая написанное и увиденное, фиксируем результат его странного строительства.

Платонова Плотина сработала. На пространстве нескольких сотен квадратных километров время, послушное слову, затормозило и затем ахнуло, разорвав карту, перемешав запад с востоком, открыв воронку в сторону Каспия и далее, до самого Тихого океана. Таково было следствие запруды в устье Черной Калитвы.

Следы катастрофы ощутимы по сей день. Шоссе идет по линии развалин: плотина залита по самый верх зеленой ряской, током вакуума.

Андрей: Это диагноз. Россия существует разобранно, дискретно. Она переполнена пустотой. Притом фрагменты ее плоти самодостаточны, как части голограммы. Всякий имеет свою границу и непременную яму посредине. К примеру, Россошь - та же Москва. Та же в середине здешней карты воронка, те же претензии на право центра, перекрестие координат.

Дмитрий: Эти фрагменты называются фракталы. Я этим занимался в свое время. Сегментированием фрактальных пространств. Здесь родится целый рой следствий, перспектив самых захватывающих. Ты архитектор. А что такое, к примеру, архитектура самодостаточных, фрактальных пространств? Что такое путешествие из фрактала во фрактал? Это мгновенный процесс. Этим занимается транзитология.

ТРАНЗИТОЛОГИЯ

Терминология нашего лозоискательного странствия множится. Транзитология есть точная наука о переносе субъекта из одного метапространства (отдельно живущего мира) в другое (другой).

Кстати, Платонов, проехав однажды от Лисок до Новохоперска, понял, что проехал всю страну, от Питера до Тихого океана. Пространство сжалось, собрало меридианы. И он использовал это наблюдение в романе, когда пустил по этой линии Александра Дванова, перепутав ему несколько раз точку отправления и прибытия.

Это наблюдение Платонова и действенность его образа также были проверены и подтверждены. На обратном пути штурман отделился от экспедиции и проделал тот же по железной дороге маршрут, прочертив путь писателя и его героя от станции Лиски на восток. Вышед из вагона на станции Поворино (следующий за Новохоперском пункт), он обнаружил, что черное небо над головой и во все стороны расходящиеся рельсы лишены всякого ориентира и означают окончательную путаницу пространства. Само название Поворино связалось немедленно со словом "поворот" (почему-то раньше в нем слышался "вор"), и поворот этот заключал в себе все 360 градусов. Вертись куда хочешь, три года скачи, а все над тобой будет то же черное небо, а впереди степь, степь и степь.

Следует уточнить: не Степь, а именно Дно. На всем протяжении пути, там, где лесополоса расходилась и обнажала горизонт, вид на юг, в сторону Чевенгура, был один и тот же. Плоско разлитая зеленая плоскость, и над ней восходящая платформа, далекая ступень, второй этаж Белогорья. Степь там, на ступени, на правом берегу Дона. По эту сторону - Дно.

Дмитрий: Герои Чевенгура - образы переходных, нулевых, связующих пространств. Таковы же и авторы той эпохи. Хлебников - # 1, Платонов - # 2 в метагеографической транзитологии.

Европа есть суперхронология, где в рамках организованного времени пространство приручено. Там оно детское, послушное, спокойное. Россия - суперхорология (от древнегреческого "хорос" - место, пространство, протяженность), где пространство - культ, space-language, в котором время разложилось, постоянно разлагается и иногда спекается, формуется, разлагаясь вновь (смуты и восстановление государственности).

Василий, распугивая ласточек, лезет в Дон купаться. Между прочим, где-то здесь князь Игорь намеревался зачерпнуть шеломом из Дона. Вода довольно мутная.

Через голову перекатывается пустота. Мы на дне Потока. Нижняя точка странствия.

МИРОНОВА ГОРА

13.00: Стартуем со Дна. Поднимаемся из трясины Калитвы.

Вверх, вверх и вверх. Новая Калитва пропустила нас через меловые ворота, дорога начала закручиваться в спираль и обещала забраться еще выше: справа поднималась увенчанная обелиском высокая гора.

Спрашиваем у мимопробегающих мальчишек:

- Наверх подняться можно?

- На Миронову гору? Да, вон там, в объезд и направо...

Еще один виток вверх. Последний подъем есть аллея невысокого кустарника, с асфальтовой пешеходной дорожкой посередине. Машины прут справа, по двум банальным колеям. Вскарабкались на самый верх. В тени последнего куста штурман разглядел человека.

На вершине - бетонное капище. Плиты, на коих выбиты списки погибших в войну солдат, кроваво-красная мозаика и шпиль. Мы встали рядом, в сухой и жесткой траве. Над нами отворился немыслимый простор.

Долина Калитвы стелилась влево насколько хватало глаз. Справа петлей изгибался Дон, уходя на восток, вновь обретая по правому борту высокий берег (где-то в нем, говорят, проедены пещеры и теплится сокровенная жизнь и происходят чудеса, так нам объяснили местные тихие люди). С нами также произошло чудо, как и полагается, незаметно. И осознано оно было не сразу. На самой макушке Мироновой горы нам открылась "карта Чевенгура", обнажилось его устройство. Мы не зря карабкались со Дна (Дона) на самый верх.

13.15

Василий: Мое внимание привлек соседний склон балки, где в известняковом склоне был выточен странный продольный рисунок. Он мне напомнил граффити, универсальный язык пространств и жизней, пещеры и странные, похожие на наскальные рисунки полосы на брюхе кита, о которых упомянуто у Мелвилла┘ Горизонтальные полосы были пробиты двумя восходящими из балки колоннами наступающей зелени┘.

Тем временем я обнаружил, что за нами наблюдает человек. Тот самый, в конце аллеи. Он сидел в тени туй и держал на коленях книгу. Я поздоровался. "Здравствуйте", - сказал он. У него было сухое, хорошее лицо, слегка недоверчивое, привыкшее к непониманию, что особенно чувствовалось в настороженности, живущей внутри терпеливых глаз.

"А вот мы тоже с книгой путешествуем", - решился я на разговор и показал черный том "Чевенгура". - "А-а, - сказал человек. - Было все это, было. И буддизм, и йога. Я больше этим не интересуюсь". - "А чем интересуетесь?" - "Я Иисусом Христом непосредственно интересуюсь, - решительно сказал человек. - Вот", - и он показал книгу.

Иоанн Лествичник. "Лествица". Я различил на полях: "Слово 4. О блаженном и приснопамятном послушании". "┘Усердно пей поругание, как воду жизни, от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством┘" Он старательно переписывал премудрость в тетрадь. Казалось, каждая мысль ему представляется значительной, и нужно переписать всю книгу, не делая пробелов.

- Прекрасная книга, - сказал я и сел рядом с ним.

Он постепенно привыкал к моему присутствию, к звукам чужого голоса, к непонятному облику, увидел крестик на шее и недоверчиво убеждался в полной нашей неагрессивности.

"А вы откуда?" - "Из Москвы". - "В городе, конечно, трудней: соблазнов больше┘"

Когда мы отошли, Дмитрий сказал: "А ведь это первый чевенгурец, которого мы встретили". (Примечание самое существенное: и этот чевенгурец прикатился сюда из Владивостока! Двое встреченных нами сегодня людей оказались с Тихого океана, третью - старуху - приволокло по течению Калитвы с Украины. Так силен здешний транзит, перемещение пространства по горизонтали.)

"А вы знаете, что сегодня за день? - вскричал Андрей. - 12 июля, день Петра и Павла! Это макушка года, день перекрестка, когда обнажаются разом горизонталь и вертикаль жизни. Горизонталь Чевенгура мы начертили, хлебнули из Чевенгуропотока, а теперь полезли на шпиль. И на горе, ближе к небу, мы встречаем парня, который читает - что? "Лествицу". Книгу о восхождении на небо!"

"А знаете, что мы нашли? - продолжил Дмитрий. - Карту Чевенгура".

Мы снова пошли на склон горы, смотреть на полосатое "брюхо кита". "Вот, собственно, - сказал Дмитрий, - схема многоуровневого пространства с переходами с уровня на уровень┘" Я усилил зрение, но карты не видел. "Знаешь, - сказал я, - возьми фотоаппарат и сними. А я пойду и погуляю по этой карте. Я все равно не смогу ее увидеть так, как видишь ты". Я спустился с горы и стал подниматься на склон. Солнце давило немилосердно. Сердце чувствовало труд своей работы. Я увидел осколок снаряда, вымытый недавним дождем из земли; подобрал, взвесил в руке тяжесть железа, но не почувствовал Чевенгура. Чевенгур был во мне: он все ширился и ширился видениями степи. Вернувшись, мы еще поразглядывали "карту" в объектив - и тут я понял. Словно несколько слоев мира друг над другом. Кстати: почему у верхнего мира и у нижнего всегда много "уровней" (что у греков, что у ацтеков), а мир земной представляется одномерным, плоскостью или даже пленкой, лежащей между двумя безднами? Он тоже должен быть многомерен, перерастать в мир неба и в подземный, нижний мир постепенно, хотя мы всегда будем чувствовать твердь, по которой мы ходим, как границу.

Дмитрий: Пока я ходил по склону, чувствовал хруст пространства. Я давил ногами карту Чевенгура, чувствовал ее дрожь и треск, шелест пространства на сгибах.

14.00: Катимся с горы, направление восток-юго-восток

Василий: После этой встречи нам стали попадаться "чевенгурцы". Я потом думал о том, как выделяли мы их. По каким признакам отличали их среди других людей, и выходило, что чевенгурец - это человек, живущий более мечтой, чем насущной выгодой; как человеческий механизм он заправляется мечтой и от нее производит действия, а не от электричества похоти и наживы. Они живут мечтой о лестнице, соединяющей солнечные этажи. По горизонтали их путь нетруден, им помогает Чевенгурова течь, другое дело - подъем, одоление степной ступени. Каждый шаг вверх есть подвиг, движение поперек времени.

Далее был пробег по жаркой степи - из-под колес "Пролетарской силы" прыгали сурки, мимо дороги шагали вытянувшиеся в строчку дома или остовы их, без стен и крыш. В глаза валилась Центральная Азия, Восточный Туркестан, оазисы Турфана и занесенная песками столица Уйгурской державы Бишбалык. Внезапно промелькнул указатель на Чевенгур, у селения Твердохлебовка, его заметили одновременно шофер и штурман.

Богучар, лексическая подмена Чевенгура, был пресен и плосок, но имел посреди городской пустыни кинотеатр "Шторм". На востоке карту обрывал Дон (в версии Андрея - мета-Владивосток), с разводным мостом, за которым не было уже ничего похожего на Чевенгур.

На обратном пути мы на секунду залетели в рай, осуществленную утопию, имена которой на карте, среди ярких холмов были - Филоново, Дерезовка, Цапково, Донской Оробинск. Земля качала нас, точно мать в люльке. Господи, не сон ли это был? Точно - сон.

FAZIT: ВРЕМЯ И МЕСТО

Проведя неделю в непрерывных разъездах, провалах, спорах (конференции шли ежевечерне), восхождениях и тайных засадах, мы покинули Чевенгур. Разведка была удачной. Лоно Чевенгура оказалось плодоносно - пронизанное неосвоенным током времени, оно на глазах плодит новые перекрестки пространства. Новые проекты были развернуты; мы получили матрицу Путевого Журнала, который уже сейчас выходит "лентой" путевых эссе, оборачивается многоэтажной картой Чевенгура. На подходе концепция и идеология "геократического" движения. Есть замысел научной монографии (Дмитрий), исследующей метагеографические образы Чевенгура. В перспективе - идея художественного фильма "Москва-Чевенгур", в котором пространство должно сыграть главную роль, стать мотором сюжета.

Дмитрий: Есть радиус реки, а далекая терраса оживит надежду полета. Протяжность механизмов долин, плато, как платок пухового потока, оконечность балочной прыти. Суммируй.

Низовья затронуть нетрудно. Посмотри на эти палисаднички, пассированные воздухом щемящих окоемов. Вот здесь, в черноте немыслимой плоти, влага струится, а там - щебень двора уходящего, громоздящего плетень. Видишь: нравоучения пространства не по мне.

Я был бы сам не свой, когда бы бег закрепостил собственным лепетом. Вырваться из знамений исподволь змеящихся тропинок для меня сущее удовольствие. Почевенгурить от души - это ли не линия тревожного запаха, уводящего к доскам судьбы.

Василий: Однажды мы целый вечер посвятили теме "анархичность пространства". Так вот, "Чевенгур" - это место, где пространство еще анархично. Но, разумеется, это не тундра должна быть, а то степное пространство, которое определил Платонов, уперев его одним концом в задки Европы (глухо упоминается "древний Киев") и распахнув его на восток не то что до "Степного моря", Каспия, куда тянулся с Украины соляной чумакский тракт, а до самой Китайской стены, потому что иных, человеком положенных пределов на всем этом необозримом пространстве нет. И калмыки, переселившись в XVIII веке из восточной Азии аж за Волгу, чуть не до Чевенгура, доказали, что место это пустое, продувное┘

Андрей: Мы зафиксировали закон, который еще предстоит как следует рассчитать физику. Пространство возникает в том месте, где человек ставит преграду потоку времени. Пространство есть пена времени.

Наблюдения показали: Чевенгур есть выделенный в отдельное русло поток нетронутого цивилизацией протовремени (пустоты, степной свободы), отекающий воронку Руси с юга. Через подкладку российской карты он льется в Заволжье и далее, в бескрайние пределы Азии. Евразиец Платонов угадал, почувствовал этот сквозняк. Он перегородил его страницей романа, точно плотиной, и слова на бумаге вскипели, сгорели, обернулись камнем, рассыпались в прах.

Так книга задержала время, перекроив мыслимый, а затем и реальный ландшафт.

Проект Платонова оказал ощутимое влияние на формирование Южной Степи - остановленное время затопило Чевенгур, оставив в иных местах развалины, трещины и разрывы пейзажа...