-Сейчас появился компромиссный жанр, то есть детективная и приключенческая литература, избавившаяся от утомительного люмпенского языка первых лет своего существования. Появилась интеллектуальная детективная литература. Это случайное ответвление классической русской литературы или все-таки новый жанр?
- Есть особая англосаксонская традиция в литературе, и сейчас она воздействует на нас, как когда-то, скажем, русская классическая литература повлияла на английскую. В англоязычной прозе в отличие от французской всегда присутствует четкий выверенный сюжет, который не есть просто форма организации текста. Если сюжет - "тело" прозы, а все прочее в ней - "душа", то еще древние говорили, что "души подобны телам, в которых они существуют".
- А как получилось, что вы, профессиональный историк, начали писать прозу?
- С 70-го по 72-й год я командовал взводом, а потом и ротой в Забайкальском военном округе. Это было тогда после военной кафедры, а я окончил исторический факультет Пермского университета.
- И в пехоту? У нас традиционно историков и юристов почему-то учат на пехотные специальности.
- Кстати сказать, тогда в армии я увидел довольно много интеллигентных офицеров. Служба для меня была относительно свободной, и для меня с моим интересом к этнографии было настоящим откровением оказаться в мире бурятских улусов. Я приезжал в Иволгинский дацан под Улан-Удэ, разговаривал с ламами. Им нравился интерес к ним со стороны человека в офицерской форме. Они очень серьезно отвечали на мои, как я теперь понимаю, совершенно дурацкие вопросы, не вполне, видимо, сознавая, что перед ними просто мальчишка-лейтенант, за которым никто не стоит. Я побывал в Кяхте, в Монголии и тогда же, в армии, написал свой первый роман, историко-фантастический. Он до сих пор не опубликован. Действие происходит в 60-х годах XIX века, главный герой - ревенный комиссар. В Забайкалье были казенные плантации ревеня, а управляющие носили звание "комиссаров". Меня взволновала магия этого титула, сочетание двух несочетаемых по тогдашним понятиям слов: "комиссар" и "ревень". В моем романе этот человек вынашивал утопический план: преодолеть разделение мира на Восток и Запад путем создания нового народа, сочетающего в себе европейские и монголо-китайские традиции. С тех пор монгольская тема присутствует во многих моих вещах. Монголия для меня - та капля, в которой способен отразиться весь мир.
- Но вот кончилось армейское время. Встал вопрос: что делать дальше?
- Тогда считалось, что, для того чтобы состояться, нужно защитить диссертацию. А чтобы защитить диссертацию, нужно было работать по специальности. И я пошел в школу преподавать историю. Преподаю и сейчас. Что касается диссертации, она была посвящена русскому дипломатическому этикету XV-XVII веков и позднее вышла отдельной монографией.
- А почему возник интерес к фигуре барона Унгерна? Для меня в юности это была фигура романтическая, мистическая - еще до всякого Пелевина. Я даже помню какую-то книжку с историей про амулет Унгерна. Там была такая фраза: "Пустыня, притворившаяся степью".
- Это цитата из моей ранней повести "Песчаные всадники". В урезанном виде она печаталась в журнале "Уральский следопыт" и в альманахе "Приключения", который издавала "Молодая гвардия".
- А там про холостые патроны ничего не было?
- Было.
- Ну и ну. А я ведь ее читал без первых страниц. Вон как все обернулось. Никто не поверит, что это нами не разыграно. А что сейчас, по прошествии времени, вы думаете об Унгерне?
- Об этом человеке я думаю много разного, всего не перескажешь. Лучше, если можно, прочту стихотворение о нем, которое написал когда-то очень давно. Может быть, оно кое-что объяснит.
Там, где желтые облака
Гонит ночь на погибель птахам,
Всадник выткался из песка,
Вздыбил прах и распался прахом.
И дыханием зимнего дня
В пыль развеяло до рассвета
Сердце всадника и коня
От Байкала и до Тибета.
Даже ворону на обед
Не подаришь желтую вьюгу.
Здравствуй, время утрат и бед!
Око - северу, око - югу.
Эту степь не совьешь узлом,
Не возьмешь ее на излом,
Не удержишь бунчук Чингиза -
Не по кисти. Не повезло.
Что ж, скачи, воплощая зло,
По изданиям Учпедгиза.
Чтобы мне не сойти с ума,
Я простился с тобой. Зима.
Матереют новые волки -
Не щенята, как были мы.
А на крышу твоей тюрьмы
Опадают сосен иголки.
Тогда я воспринимал свой интерес к Унгерну как уникальный, но позднее выяснилось, что им интересовались многие, причем не только у нас, но и на Западе. Во Франции есть два романа о нем, Ларс фон Триер собирался снимать о нем фильм. Кстати, только что в парижском издательстве "Сирт" вышел перевод моего "Самодержца пустыни" под названием "Барон Унгерн: хан степей".
- Часто понятие "империя" сопрягают с понятием "стабильность". Сейчас критики современный исторический приключенческий роман связывают с именами Акунина и Юзефовича. И действие этих романов происходит в конце прошлого века, во времена расцвета (пусть и условного расцвета) Российской империи. Как было выбрано время действия ваших исторических детективов?
- Когда я начинал писать детективы, было другое время. Советский детектив был очень строгим регламентированным жанром. Для того чтобы иметь больше свободы, я и совершил этот перенос в XIX век. К тому же мои романы о Путилине все-таки скорее квазиисторические.
- Акунинские романы тоже квазиисторические - это игра в стиль, в быструю его пинг-понговую смену. По-моему, это создание условной Российской империи, точно так же как условна Россия в "Сибирском Цирюльнике".
- Детектив интересен тем, что это литература, подвластная строгому канону: есть правила, которые нельзя нарушать. Скажем, сыщик не может оказаться убийцей.
- Агата Кристи это нарушила.
- Но прежде она написала массу вещей, которые следовали канону. А почему я пишу именно исторические детективы? Ну если моего героя перенести в современность, у него ничего не получится. Мой Путилин вооружен прежде всего наблюдательностью и знанием "во человецех сущего". Воевать таким оружием с современной преступностью - все равно что пытаться остановить танк, стреляя по нему из трубочки жеваной бумагой┘ Я тут вспомнил одну историю. В 70-е годы подрабатывали с приятелями на "шабашке", пошли в соседнюю деревню и увидели в заборе вокруг колхозного птичника большую дыру. Возле дыры висела удавленная собака. Сторож объяснил, что через эту дыру в птичник раньше повадились лазить бродячие собаки - воровать кур. Денег на ремонт забора нет, поэтому он борется с собаками таким вот способом. А что в детективе?
Предполагается, что, до того как совершено преступление, до появления трупа, в мире существует некая изначальная гармония. Потом она нарушается, и сышик не только находит убийцу, но и восстанавливает миропорядок. Это достаточно древняя функция культурного героя. Возьмем птичник как модель миропорядка. Можно сохранить его, повесив в дыре собаку, можно - залатать забор. Мой герой выбирает последнее.
- Два персонажа - Фандорин, наследующий, как ни странно, черты совсем не законопослушного Арсена Люпена, быстрый и успешный, и Путилин, несколько нескладный и неловкий, - отличаются еще одним. Акунинский герой обладает еще и таким качеством, как мужская валентность. Точно так же, как Джеймс Бонд, получающий в каждой серии две девушки (одна потом покойница), валентен, то есть готов присоединиться к женщине, причем, в каждом новом эпизоде к новой. Есть другая традиция - давний тип патера Брауна, сыщика - духовного лица... Кстати, у Акунина монахиня Пелагия в силу своего монашеского обета похожа на инертный газ - она сколько угодно может чувствовать, но не может вступить в связь. Ваш герой - семьянин: любит жену, не бегает по крышам с револьвером.
- Критик Лев Данилкин про моего героя писал, что он похож на героя не рыцарского, а плутовского романа.
- А связка Акунин-Юзефович не раздражает?
- Именно Акунин сделал популярным жанр исторического детектива, так что своей нынешней известностью я во многом обязан ему. Ведь два из трех моих романов о Путилине написаны давно, а популярными стали только сейчас.
- Акунинский проект - именно проект. Это романы стиля. А у вас другой герой.
- Я как-то уже говорил, что по характеру мой Путилин - это друг моей юности физик Борис Пысин из Перми. Он рано умер. Я его очень любил и до сих пор без него скучаю.
- Есть понятие литературной жизни. Это номенклатурное понятие такое же, как дипломатический этикет. Раньше она организовывалась совещаниями, теперь по большей части - премиями. Я имею в виду, в частности, премию "Национальный бестселлер". Вы ведь вошли в ее короткий список. И было бы отрадно┘ Ну, понятно.
- Ну, к празднику литературной жизни я мало причастен. Знаете, в воспоминаниях русского актера XIX века Давыдова я вычитал следующую историю. В некий город приезжает актерская труппа, и, чтобы поднять сборы, на афише пишут, что во время спектакля по сцене проедет настоящий локомотив. Все приходят на премьеру, зал полон, из-за боковой кулисы выезжает паровоз, но тут же останавливается. Антрепренер выходит на сцену и сообщает, что машина сломалась, дальше ехать не может. В публике ропот, составляется депутация, идут за кулисы и видят, что локомотив состоит только из передней части. Все страшно возмущены, зовут полицмейстера. Тот идет на сцену и спрашивает собравшихся: "Вы на что брали билеты?" Те отвечают, что на пьесу "Провинциальная жизнь". - "Вот вы ее и видели, - говорит полицмейстер. - А локомотив идите смотреть на железную дорогу". И гонит всех со сцены. Так вот, человек, вступая в жизнь, попадает на некий спектакль. Я взял билет на пьесу "Провинциальная жизнь", а если впридачу на сцену еще и выехал локомотив, то я счастлив. Не выехал - тоже счастлив. Я не на это брал билет.
Беседовал
Владимир Березин
Дарья Гармоненко 
Михаил Сергеев 
