Александр Ципко
Власть пытается устранить из сознания голосующих граждан то, что выводит из состояния политического восторга и заставляет видеть не только достижения. Фото Reuters
Когда мой оппонент в дискуссии на передаче «Право голоса» (11 июля с.г.) профессор МГИМО Елена Пономарева истошными криками, размахивая руками, начала перебивать мою речь о достижениях нулевых, я, честно говоря, растерялся. Казалось бы, чем может навредить Путину правда о достижениях России в нулевые? Люди, пришедшие на шоу защищать по советской привычке «линию партии», должны были радоваться, что их оппонент признает несомненные достижения Путина в первые два срока его президентства. Но вместо этого они, мои оппоненты, дружно топтали ногами одну из лучших, на мой взгляд, эпох в истории посткоммунистической России. Когда мои оппоненты начали подробно излагать свою версию истории России XXI века, я осознал «политическую мудрость» их негодования моей апологией нулевых. Если русский человек вспомнит, а, на мой взгляд, он помнит до сих пор, как ему жилось в нулевые и что он мог тогда купить на свою зарплату, то он, не дай бог, поймет, куда он попал вместе со своим «Крымнаш» и кто несет основную ответственность за нынешние тяготы его жизни. А власти сейчас нужно, наоборот, чтобы он увидел свое русское счастье не в благосостоянии нулевых, а в растущих не по дням, а по часам новых санкциях Запада, увидел свое подлинное предназначение не в том, чтобы хорошо жить, а в том, чтобы всегда быть жертвой враждебного Запада.
Философия предвыборной президентской кампании 2018 года, как выясняется, коренным образом, и прежде всего по своим ценностям, отличается от философии предвыборной кампании 2012 года. Тогда мы жили и видели мир все-таки глазами перестройки, через призму западных ценностей, ценностей достатка, благоустроенной жизни, свободы, ценностей гуманизма. При Путине растет заработная плата, он заставил олигархов платить налоги, принес мир и сотрудничество с Западом. С Меркель они вообще не разлей вода. А потому войны не будет и надо голосовать за него. Такова была логика предвыборной кампании 2012 года. А сейчас мы имеем дело с прямо противоположной философией, с рецидивом идеологии христианского смирения, идеологией вечных страданий русского человека. Теперь, оказывается, мед на блюдечке, который принесли нам нулевые, был нам только во вред, противоречил нашей русской сущности. Теперь мы, русские, должны видеть свое счастье в своей судьбе вечной жертвы вечно враждебного нам Запада.
В гневной отповеди «русофобу Ципко», которую прислал на мою электронную почту сразу же после выхода в эфир дискуссии у Романа Бабаяна «россиянин И.А. Нодирадзе», так и говорилось: вы недостойны имени великого русского патриота Александра (непонятно, кого он имел в виду – Александра Суворова или Александра Герцена), ибо отрицаете очевидное, отрицаете, что в отличие от вас понимают настоящие русские люди, а именно, что «Запад всегда был нам враждебен, что нас топтали и будут топтать. И это было до Крыма, но мы жили и будем жить спокойно, нам не привыкать». Я не думаю, что россиянин с грузинской фамилией Нодирадзе готов к тому, чтобы Запад топтал его до смерти. Но, по-видимому, желая публично на своем сайте на всякий случай продемонстрировать свой русский патриотизм, свою лояльность власти, даже лучше, чем мой оппонент Елена Пономарева, выразил суть новой государственной идеологии. Ты перестанешь быть русофобом, объяснял мне И.А. Нодирадзе, когда поймешь, что мы, русские или россияне, рождены, чтобы быть жертвой и всегда чувствовать себя жертвой, рождены, чтобы нас враги топтали ногами. Неважно, кто нас топчет – или Запад, или собственная власть (правда, И.А. Нодирадзе не доводит свою философию до конца), главное, чтобы всегда любили русскую власть, которая оставляет нам главное, что у нас есть и чего у нас никто не отнимет, – а именно: судьбу жертвы. На самом деле речь идет о философии долготерпения, которая действительно была присуща русским на протяжении веков. Просто идеологи нынешней власти возрождают эту философию долготерпения, облекая ее в одежды русского XXI века. Вы станете русскими только тогда, когда снова пройдете через голод блокадного Ленинграда. Так говорили еще в начале «русской весны» с телеэкрана современному русскому и Карен Шахназаров, и Мария Захарова, которая тогда еще не была пресс-атташе МИДа.
И я, честно говоря, не в обиде на И.А. Нодирадзе. Обычно простые русские люди, рассерженные моей «дурной» привычкой мыслить вслух, в своих письмах желают мне, как они считают, «полуукраинцу и полуеврею», поскорее умереть. Беда состоит в том, что Россия рабочих и крестьян оставила до сих пор многим русским ненависть к тем, кто пытается мыслить, рассуждать, в чем-то сомневаться. Для многих, к сожалению, шевелить мозгами – это нерусское дело. А тут интеллигентный человек желает мне просто замолчать и «перенести свои речи на кухню». И его можно понять: человеку, у которого в современной, жаждущей великодержавия и подлинного суверенитета России, фамилия не кончается на «-ов», надо быть осторожным. И совсем не случайно различные Бондаренко и Коротченко с гневом и страстью разоблачают «украинский фашизм». Во времена Сталина даже интеллигентные люди, чтобы избежать доносов на себя, опережали события и сами писали доносы на других.
Повторяю, И.А. Нодирадзе точно выразил новую философию нынешней посткрымской власти. Она во имя сохранения действительно невиданного единства власти и народа, взрыва патриотизма, вызванного присоединением Крыма к России, пытается сегодня устранить из сознания населения все то, что обычно охлаждает эмоции, выводит человека из состояния восторга и заставляет его видеть не только достижения, но и очередные ошибки власти. Но особенность нынешней эпохи состоит в том, что обычно на государственном телевидении не принято говорить об очевидных ошибках политики Путина. И чтобы мозги у русского человека так и не заработали, чтобы у него не вернулось и без того слаборазвитое чувство сомнения, не проснулась жажда докопаться до истины, его, русского человека, погружают в традиционное сознание жертвы, заставляют его переключиться на разоблачение бесконечных врагов России. Отсюда одна за другой – войны, в которых участвует Россия, отсюда откровенная милитаризация сознания, по крайней мере милитаризация последних новостей.
Чем выгоден для нынешней русской власти русский, порожденный крепостническим рабством комплекс жертвы, то есть сознание невозможности что-то изменить в своей судьбе? Выгоден тем, что откровенная мутность сознания жертвы стирает различия между источниками бед и страданий русского человека. И современному русскому человеку легче поверить, что он жертва враждебного Запада, чем недомыслия или просто эгоизма своей собственной власти. В 2012 году в пользу Путина работали цифры, факты, очевидные достижения в экономике, в его пользу тогда работала, в конце концов, способность человека мыслить, сопоставлять сегодняшнее с тем, что было вчера. А сейчас ставка делается больше на иррациональное – на страхи, на чувства и только чувства. И прежде всего делается ставка на рост агрессии и ненависти к врагам России, спровоцированный пропагандой.
По этой логике любовь к стране и к своему народу должна расти пропорционально росту ненависти к реальным или придуманным врагам России, которые нас «всегда гнобили и гнобят». Отсюда и особенности посткрымской пропаганды, которая целиком и полностью строится на выпячивании негатива в жизни тех, кого мы назвали своими врагами. О жизни в современной Украине говорится только плохо и исключительно плохо. Повторяю, в рамках новой идеологической доктрины уже нет места анализу, сомнению, вообще разуму. Рассказало наше телевидение о командировочных, которые получают от него приглашаемые гости из Украины, и градус ненависти россиян к этой стране резко повысился. Даже якобы интеллигентный И.А. Нодирадзе считает, что от русских денег эти враги-украинцы «просто разжирели».
Надо понимать, что ставка власти на философию страдания является на самом деле ставкой на проигравших, на тех, кто уже сдался, у кого не хватает ни сил, ни способностей, ни желания изменить что-то к лучшему в своей жизни. И потому неизбежно нынешняя ставка власти на русский комплекс жертвы ведет к еще большему отторжению от современной России креативного класса, для которого самоизоляция России от Запада является кричащим абсурдом.
Но при этом навязывается сакрализация не просто русскости, а всей предшествующей истории. Теперь уже моральный подход к собственной национальной истории, различие между злом и добром в нашей истории целиком исключаются. И соответственно образ Путина внедряется в глубины нашей национальной истории. А чтобы параллель была видна, рядом с Кремлем уже ставится памятник Владимиру I, крестителю России. А Путин уже становится вторым крестителем России. Он уже защищает Ивана Грозного от клеветы папского нунция, открывает новые храмы, обещает рабочим построить часовни прямо на заводах. Я лично еще в 1988 году писал своему шефу Александру Николаевичу Яковлеву записку о необходимости возрождения православия в новой России. Но мне кажется, что такая политика насаждения православной церковности сверху может пойти во вред нашей реальной религиозности. По крайней мере уж точно, на мой взгляд, нельзя во имя якобы патриотизма игнорировать факты своей национальной истории и говорить о том, что Иван Грозный никого не убивал. Конечно, сакрализация мышления выгодна власти, мол, как-то неприлично русскому человеку, рожденному в великой русской истории, уделять повышенное внимание таким мелочам, как наполненность его продовольственной корзины. Мол, вам, русским, должно быть достаточно того, что за вами великое прошлое, за вами родная Русская православная церковь.
Люди, которые родились в 40–50-е и помнят, чем на самом деле был СССР, могут мне сказать, что на самом деле ничего нового посткрымская Россия не придумала. И в советские времена советская пропаганда говорила советскому человеку, что он живет не для того, чтобы радоваться своему появлению на свет, а для того, чтобы своим трудом сохранить свою страну – «первенца социализма», окруженную со всех сторон «враждебным миром империализма». Раньше советская Россия противостояла капиталистическому Западу, а теперь особая русская цивилизация противостоит потребительству и мещанству того же Запада. Так что сегодня русский мессианизм не просто пришел на смену коммунистическому мессианизму, а пытается вобрать его в себя, создавая новый уникальный консерватизм. Ничего нового. Посткрымская Россия просит россиянина теперь уже смириться с «жизнью на минимуме материальных благ» во имя национального достоинства и «суверенной России», которая восстала против однополярного мира. А советскому человеку предлагали мириться с извечным советским дефицитом и вторым изданием крепостничества, с прелестями колхозного строя во имя грядущей всемирной пролетарской революции. Можно даже доказать, что нынешнее самодержавие Путина вобрало в себя многое из самодержавия генеральных секретарей ЦК КПСС. Но все же, на мой взгляд, есть существенная разница между советской идеологией и нынешней, уже псевдорелигией русской судьбы. Советская идеология убирала из сознания русское прошлое, все то, что могло вызвать сомнения в верности марксизма и марксистской идеологии. Поэтому обычно для советского человека прошлое было одним темным пятном, и все его ожидания и мысли переносились в неизбежное светлое коммунистическое будущее. А теперь все наоборот. Прошлое озаряется ярким светом побед и достижений, но зато будущее полностью устраняется из сознания. В посткрымской России в последние годы уже никто не говорит о планах на будущее, о том, как мы будем развиваться в будущем и какие проблемы будем решать в ближайшие годы. Проблема развития снята. Остается только проблема выживания и разговоры о том, где находится дно нашего кризиса.
Мне могут сказать, что и советская идеология была псевдорелигией. Разница состоит в том, что в советское время обожествлялось будущее, а теперь мы занимаемся сакрализацией прошлого. Но при всем при этом рискну утверждать, что коммунистическая псевдорелигиозность имела целый ряд духовных преимуществ перед нынешней посткрымской псевдорелигиозностью. Советская пропаганда меньше лезла в душу, чем нынешняя, меньше врала. На самом деле надо надругаться над многими фактами, надругаться над исторической правдой, чтобы доказать, как это делает патриарх Кирилл, что пустых эпох у нас в истории никогда не было. По логике патриарха Кирилла, у нас в истории одна благодать сменяла другую благодать, эпоха православия и народности сменялась эпохой социалистической справедливости, а Путин наконец дал нам то, чего у нас никогда не было, а именно – эпоху национального достоинства. Но, на мой взгляд, подобный оптимизм лишает нас способности быть людьми, сопереживать мукам и страданиям жертв произвола русских правителей, такой подход мешает нам осуждать явные, очевидные преступления большевиков. И вообще надо понимать, о чем писал в своем Twitter школьник, участвовавший в протестной демонстрации 12 июня, что свобода на самом деле существует только тогда, когда существует возможность не только полюбить свою страну, но когда существует право разочароваться в ней. Ведь это так просто! Понятие «бытие» не имеет смысла без понятия «ничто», понятие «жизнь» не имеет смысла без понятия «смерть». А убирая из нашей истории эпохи катастроф, мы на самом деле не в состоянии ничего сказать об эпохах процветания страны. На мой взгляд, сакрализация будущего не так опасна, как сакрализация прошлого, когда начинают говорить, что Иван Грозный никого не убивал. Беда философии посткрымской России в том, что она вообще убирает проблему различия между добром и злом, обожествляет Россию вообще. Теперь для нас является родным и близким любой царь, правитель России, который расширял ее территории, и при этом абсолютно никого не волнует, что это расширение империи приносило простому русскому человеку. Теперь пространство является куда большей ценностью, чем благосостояние населения страны, чем моральное здоровье общества. И самое главное различие между этими двумя псевдорелигиями. В советской религии был ложный оптимизм, но все же оптимизм. Эта религия давала надежду на то, что завтра будет лучше, чем сегодня. А тут какая-то черная религия русской безысходности: санкциями нас давили и вчера, и вчера нас топтали. Санкциями сдавили горло сегодня, и, как теперь говорит наш премьер-министр Медведев, санкции будут и завтра. И жизнь под санкциями со всеми ее тяготами становится нашей судьбой. И за это русский человек, по логике власти, должен любить свою страну и, конечно же, ее, нашу власть.
И получается, о чем не думают идеологи посткрымской России, что подобная любовь к России, стирающая различия между добром и злом в нашей истории, умерщвляет не только разум, но и душу. Петр Струве учил власть, которая, как он считал, неизбежно придет после коммунистов, воспитывать патриотизм на примере «морального подвига» митрополита Филиппа, восставшего против зверств и палачества своего царя Ивана Грозного. А мы совершаем нечто прямо противоположное, ставим памятники не митрополиту Филиппу, а, напротив, его убийце Ивану Грозному. Вот такая история.
Конечно, по крайней мере до весны 2018 года эта псевдорелигия русской жертвенности принесет ожидаемые политические дивиденды, и за Путина проголосует не менее 70% из тех, кто придет на выборы. До 2018 года скорее всего у русского человека вражда к Западу будет сильнее, чем вытесненная присоединением Крыма к России (правда, на время) вражда к различного рода Роттенбергам. Но как мы будем жить дальше с этой псевдорелигией особой русской судьбы? Так, как жили? Сначала сознательно помогаем Ельцину поменять Крым на Кремль, а потом, через четверть века, меняем свое русское будущее на тот же брошенный нами самими Крым. Своими собственными руками разрушили СССР как «царство коммуняк», а теперь ненавидим украинцев за то, что они сносят памятники Ленину. Пьем шампанское у всех на глазах, перед всем миром по поводу победы Трампа, тем самым обрекая его делать все возможное и невозможное, чтобы доказать избравшей его Америке, что он не только не друг России, а ее настоящий враг. Неужели никто у нас не видел абсолютный абсурд и крайне негативные последствия для России устроенного нами праздника по поводу избрания Трампа? Можно, наверное, написать целую книгу об абсурдах посткрымской России. Оторвать у якобы «брата» руку, то есть Крым, поддержать, и не только морально, сепаратистские настроения на Донбассе, а потом удивляться, что Россия для многих украинцев стала заклятым врагом. И самое поразительное. Сами разрушили СССР, сбросили с себя мертвечину советской идеологии, но продолжаем смотреть на историю СССР, на его внешнюю политику глазами того же советского человека. И никак не можем понять, почему страны Восточной Европы и Прибалтики, все как один, после распада СССР поспешили в НАТО. Не знаю, как нам с подобным странным мышлением, с подобными странными мозгами можно будет еще долго просуществовать в нынешнем глобальном мире, где все решают уже не размеры территорий и количество природных ископаемых, а прежде всего качество мозгов, способность просчитывать последствия каждого своего шага, способность к инновациям, способность поспевать за идущими год за годом техническими революциями. Неужели непонятно, что эта мертвечина философии вечных страданий выталкивает из страны прежде всего тех, кто нам больше всего нужен, людей одаренных, творчески мыслящих. И вообще, насколько прочна стабильность, которая держится на лености ума проигравших, тех, кто не хочет знать, что дважды два – четыре, кто абсолютно лишен правового сознания и понимания того, как устроена экономика. Может ли вообще психология жертвы, которую мы сейчас сознательно культивируем, родить чувство национального достоинства, которое якобы мы ставим во главу угла нашей внешней политики? Бедность иногда, правда, культивирует активность, желание выкарабкаться со дна, на котором ты оказался. Но беда наша состоит в том, что мы стремимся обожествить не только маньяка Ивана Грозного, но и нашу бедность, что мы пытаемся найти именно в этой бедности свою богоизбранность, увидеть в своей судьбе жертвы свое моральное превосходство перед другими, конечно, западными народами. Мы до сих пор пытаемся доказать, что русская изба с дырявой крышей куда ближе к Богу, чем благоустроенный каменный дом бюргера.
Еще русские книжники конца XVI – начала XVII века, которые своими глазами видели, как Иван Грозный руками своих опричников убивал и мучил русского человека, писали, что наше поразительное национальное смирение перед судьбой, перед насильником, наше долготерпение не столько наше национальное достоинство, сколько наша беда. Но, на мой взгляд, беда наша состоит еще и в том, что мы умеем просыпаться от своего долготерпения и сна жертвенности только благодаря запаху крови, через буйство расправы с теми, кому раньше мы сами поклонялись. А буйство расправы, как известно, как показала наша якобы Великая Октябрьская революция, на самом деле еще больше замораживает мозги и сердце. А потому на место долготерпения при царях приходит долготерпение при генеральных секретарях, а теперь уже приходит долготерпение, рожденное западными санкциями. А как сделать, чтобы русский человек наконец без всякого бунта, без всяких революций избавился от этого сознания вечной жертвы и стал самостоятельной, думающей личностью, несущей ответственность за свою судьбу? Лев Троцкий сознался, что если бы у русского крестьянина не работали медленно мозги, то они, большевики, никогда бы не пришли к власти. Может быть, наконец в России наступит эпоха, когда мы начнем ценить разум, ценить тех, кто стремится самостоятельно мыслить? Как мы убедились на советском опыте, сама по себе грамотность и миллионы интеллигенции не прибавляют нации разума. Разумные люди, как я говорил, не поддержали бы Ельцина с его идеей самоубийства России, речь идет о идее суверенитета РСФСР. Тут нужно что-то другое, чего никогда не было в русской истории, а что – я сам не знаю.
