Исторический транзит: российская драма

Прошлогодние выборы были ознаменованы жестоким поражением демократов. Фото Reuters

Идет год, в который у нас торжественно отметили бы столетие Октября, если бы до него дожила советская власть. Но она до своего круглого юбилея, как известно, сильно не дотянула, и перед российскими гражданами встали вопросы, типичные для календарного перехода на следующий обычный год. С чем пришли к исходу миновавшего года? Произойдут ли в следующем году и вообще в близком будущем неожиданные и/или ожидаемые перемены в жизни страны? Или завтрашний день воспроизведет в чуть улучшенном или ухудшенном виде день сегодняшний?

Поделюсь одним воспоминанием. На исходе советской эпохи небольшой, сложившийся на дружеской основе «незримый колледж» провел в кругу друзей и знакомых негласный опрос «Ожидаете ли вы перемен?». И получил в ответах сильный разброс мнений. Совпадение же было в том, что государственная система и общество переживают кризис, а советский социализм нереформируем. Если бы аналогичное интервью было повторено сейчас, мы получили бы во многом близкий результат. Сужу по мнениям, которые были высказаны на академических конференциях и круглых столах и доминировали в аналитической публицистике. Особенно в последнее время. Разве что перспективы были бы по-разному оценены и окрашены идеологически.

Путь и итог

В конце ХХ века среди экспертов преобладало мнение, что переход от авторитарных порядков к демократическим в странах, отставших в развитии, совершается в мировом масштабе и что мы вошли в этот поток. В России полагали, что экономические и социально-политические преобразования идут в общем русле и вскоре окончательно докажут ее «европейскость». «Стать Европой!» – девиз, заявленный в либеральной публицистике, на какое-то время вошел в официальное целеполагание. Но позднее, как по мановению волшебной палочки, преобладавшая риторика вдруг сменилась на противоположную. И в массовом сознании распространилась мифология «евразийского пути» и «особого пути России». Столь же поверхностно воспринятая, впрочем, как чуть раньше – «европейский путь» России.

Столь крутой сдвиг во взглядах населения свидетельствовал, правда, лишь об эффективном управлении массовым сознанием с помощью инструментов, находящихся в распоряжении государства, и о стоящей на стреме когорте идеологов, писателей и шоуменов, готовых выполнять любой поступивший сверху заказ. Реальная проблема – в том, почему и когда сменились команда, стоящая на вершине власти, и курс ее политики. В режиме Ельцина авторитарные (а точнее – цезаристские) тенденции нарастали, вытесняя присутствовавшие в нем, особенно вначале, элементы демократии и безвластия. А к концу своего существования он вполне созрел для перемещения на следующую ступень. Хотя и после 1999–2000 годов группа, ошеломленная свалившейся к ее ногам властью и податливостью политической среды, не сразу определилась с курсом внешней и внутренней политики.

Выбор, сделанный кремлевской командой, стал для нее необратимым в 2011–2012 годах, после возврата Путина на третий срок, и особенно после Крыма и Донбасса, утраты энергетической ренты и разрыва с миром демократических государств. До того вектор общественно-политического развития был прерывистым, с отклонениями в стороны. Только теперь он был жестко развернут назад. Российская политическая система, утверждает Григорий Явлинский, прошла две развилки: сначала, в 90-х годах, выбрав авторитарную модель в противовес конкурентной, а в начале 2000-х вторично, отвергнув «авторитаризм ради прогресса», по-своему решающий задачи модернизации, в пользу авторитарной власти застойного типа и приняв «нынешнюю демодернизационную, консервативно-шовинистическую, изоляционистскую форму». С этим в основном можно согласиться, хотя, на мой взгляд, значимых развилок на пути было больше и датировать их можно несколько иначе.

Путь, по которому власть повела Россию примерно с середины нулевых годов и ведет совершенно однозначно в последние пять лет, – это отрицание главного из того, что принесла в СССР горбачевская перестройка. Устойчивость унифицирующего вектора и в некоторых европейских странах поставлена под вопрос. Но путь, избранный Россией, – это путь не в Европу, как бы ни относиться к тому, какой она становится сегодня, а в исторический тупик.

Таков итог нашего постсоветского развития. Разумеется, не конечный, а промежуточный, сегодняшний, с открытым финалом и нагромождением трудных проблем. Не мною сказано: с нерешенными проблемами народы могут жить долго. Это верно. Но мир меняется на глазах, и отставание России теперь уже по отношению к некоторым успешным странам бывшего третьего мира становится все более угрожающим и труднопреодолимым.

Выборы-2016

На выборах 2016 года демократы понесли жестокое поражение. За несколько месяцев до выборов движение российских либералов и демократов раскололось. Одна его часть, представленная главным образом обломками некогда влиятельного движения, занялась подготовкой к выборам. Отдавая отчет в том, что укрепившаяся власть проведет выборы так, как научилась это делать, и получит результаты, которые ей нужны, сторонники участия в них надеялись, что электоральная встряска вернет им некоторые возможности общения с избирателями, поможет укрепить или даже несколько расширить зону своего влияния. Противники участия, в том числе удалившиеся в эмиграцию, невысоко оценивавшие свои шансы на успех, заявили, что выборы – это фарс, участие в них демократов дискредитирует их и укрепляет режим, а преобразования пойдут иным путем.

Перед каждым общественно ориентированным гражданином страны – обширное поле занятий. Фото Reuters

За «Яблоко», по официальным данным, проголосовали 2%. Не преодолев трехпроцентный барьер, партия лишилась госфинансирования. А «Единая Россия» при участии в выборах 48% избирателей (в 2011 году – 60%) получила свыше половины мандатов по спискам и более 90% в одномандатных округах, всего – 76%, то есть более чем конституционное большинство. Что означало все это для страны?

Черты власти

Мы имеем власть, которая от выборов не зависит. Из общественной жизни вытеснена публичная политика, которая могла бы дать представление об устойчивости и самоуверенности привластной партии. Вытеснена и политика как таковая – соревнование противостоящих организованных сил. Оно заменено отлаженным, иерархически выстроенным административным механизмом, в котором выборы играют показную роль.

Выборы привели к обновлению (персонально довольно заметному) состава Государственной думы. Но они оставили на своих местах всех нужных властям фигурантов и нимало не изменили действительного места номинально высшего представительного органа: роль нашего квазипарламента малозначительна и модель парламентаризма условна. Он стал даже более удобен для тех, кому принадлежит действительная власть в государстве. Политически он еще более одноцветен, проще управляем и практически застрахован от появления в нем персон, претендующих на самостоятельную роль. В истории известны случаи, когда «спящие» учреждения неожиданную для их создателей роль обретали. Так случилось, например, с польским Сеймом в 1989 году. Но до того в стране произошли принципиальные изменения и собственное лицо обрели незаметные дотоле фигуранты. Нам ничто подобное пока не грозит.

Да, феномен Витте и Столыпина – это из другой истории другой страны. Ключевые позиции в структурах управления заполнены человеческим материалом, непригодным для роли реформаторов. Многие из них – выходцы из спецслужб и иных силовых структур.

Современной истории известны авторитарные (как правило, персоналистские) режимы, преобразование которых в демократические начиналось и доводилось до более или менее глубоких перемен – сверху. Это были варианты, подвергавшиеся критике за непоследовательность курса перемен, но часто наименее болезненные. Твердая власть, в которой видели, нередко небезосновательно, опасность реставрации, предохраняла от потери управляемости процессом перемен, от распада государства, от популистских и экстремистских завихрений. Поскольку в России еще не угасли надежды на «национального лидера», с этим надо разобраться. Владимир Путин обладает монопольной властью, свободой выбора на крутых поворотах и послушной командой. Начинал он с политического курса, чуть ли не диаметрально отличавшегося от теперешнего, и наговорил многое из того, за что сейчас некоторые из его противников получают сроки. Но, испытав ряд горьких разочарований, которые он расценил как незаслуженные обиды, и пройдя путем проб и ошибок, он утвердился в жестком отношении к либералам, демократам, западным политикам.

Дмитрий Травин верно определил два доминантных свойства психологии Путина, дополняющих и корректирующих друг друга: агрессивность и здравый смысл. Человек, восприимчивый к жизненным урокам, но без богатой интеллектуальной биографии и нравственной основы, сложись иначе обстоятельства, когда он делал первые шаги во главе государства, мог бы по-иному выстроить свою карьеру и воздержаться от крайних шагов. Но сейчас, после Крыма и Болотной, для него пути назад уже нет. Воспроизвести линию Горбачева или Ельцина он не может, поскольку внутри страны действует в подобной пластилину среде, подстерегающие угрозы в расчет не берет и собственные возможности переоценивает. Как не может уступить свое место кому-то другому, им не управляемому.

А раз так, то рассчитывать, что инициатором необходимых перемен выступит сама власть, какова она есть, наивно. Но, может быть, демократический поворот в недалеком будущем смогут осуществить сменившие эту власть и изготовившиеся к тому силы с другой стороны? На этот вопрос ответ тоже приходится дать отрицательный.

Общество и его срезы

Мы имеем общество, которое в массе своей по уровню самосознания, понимания своих проблем и брошенных ему вызовов, по способности адекватно воспринять сигналы, поступающие от продвинутых меньшинств, по солидарности в отстаивании своих прав и интересов (за исключением разве что самых непосредственных и приземленных) отброшено далеко назад по сравнению с тем, каким оно казалось на взлетах социального и политического активизма. Массовые опросы отражают состояние общества, научившегося приспосабливаться к обстоятельствам, как бы гнетущи они ни были. Приоритеты целесообразности, говорят специалисты, превалируют над ценностями и правом. Это не дефект измерения. Стереотипы сознания здесь веками формировались условиями существования, отличными от европейских. Там на формирование «самостоянья» общества, для изживания комплекса покорности властям потребовались революции, контрреволюции и суровый жизненный опыт. В Россию это может прийти, утверждают многие, лишь со вступлением в жизнь поколений, не отягощенных опытом существования при советском режиме, который регенерировал худшие крепостные порядки всего через полвека после их отмены. И потому спор идет лишь о том, достаточна ли для того смена одного поколения.

На мой взгляд, обсуждение следует перенести в иную плоскость. Хотя бы потому, что способность поколений водворить в жизнь страны европейскую современность (тоже небезупречную) вместо средневековья зависит от условий, в которых происходила их социализация. Не только от них, но и от них в немалой мере. И тогда встает вопрос о переходе: о том, что он удаляет и что воспроизводит из прежних порядков, и о его мирном или немирном характере. То есть о соотношении в нем эволюции и революции, и если о революции, то о соотношении в ней насилия и конституционной преемственности строя.

Слова Пушкина о русском бунте впечатаны в нашу память. Отвращение к бунту – тоже часть исторического опыта России. Память о буйстве народной революции, сокрушающей установленный порядок, – одна из причин устойчивости власти, как бы велико ни было недовольство. Но если кто-то думает, что кровавое решение спора – исключительное свойство русских переворотов, пусть почитает о Великой французской революции Ипполита Тэна, а не советские исторические учебники.

Переломные исторические повороты совершаются, как правило, не всем обществом и даже не его большинством. Бурные события нередко начинали разворачиваться, когда не большинство населения, а критическая масса (достигавшая вначале 5, 10, много – 20%) решала, что так жить нельзя, возбуждала ожидание реформ и подталкивала к ним власть. Но крутые перемены не бывают безболезненны и их одобрение – всеобщим и безусловным. Чеховский Фирс будет вспоминать отмену крепостного права как несчастье, народный поэт – сокрушаться: «вместо цепей крепостных люди придумали много иных», а председатель Конституционного суда сочтет уместным к 150-летию Великой реформы напомнить, что крепостные порядки были важной скрепой общества…

Мы имеем либеральную и демократическую интеллигенцию, а точнее, вроде бы представляющий ее один из возможных срезов – верхушечную элитарную оппозицию, с которой власть не считается. Идеолого-политические различия между разными течениями значимы для ее участников, но не слишком существенны при взгляде со стороны. Они не способны договориться меж собою о вещах, казалось бы, элементарных. Это сделало невозможным договориться об объединении для достижения весьма прагматического результата – появления в Думе демократической оппозиционной фракции, за кандидатов которой требовалось собрать хотя бы 5% голосов граждан, пришедших на выборы (из 15%, по опросам, не доверяющих власти). Несогласия разделяют и непартийную интеллигенцию, для которой различия в формулировках становятся вопросом принципа.

Один пример. По инициативе Людмилы Алексеевой, авторитет которой в этом кругу бесспорен, задолго до выборов 2016 года лидерам общественного мнения было предложено обратиться к руководителям двух наиболее значимых демократических партий – «Яблоку» и ПАРНАСу – с призывом выступить на выборах единым списком. Были предложены условия, предусматривавшие взаимные уступки и как будто учитывающие интересы основных участников при проблематичном разделе шкуры неубитого Медведя. Был составлен список предполагаемых подписантов обращения, в первоначальном наброске насчитывавший около 120 человек. Начался обзвон. Согласование текста обращения и отбор участников, имена которых должны были весомо прозвучать для адресатов, – это сказка, которая, возможно, будет когда-нибудь рассказана. В итоге было опубликовано обращение к демократическим организациям и избирателям России, подписанное 24 известными общественными деятелями, учеными, писателями. Оно было уважительно оценено в обеих партиях, которые выдвинули встречные предложения, одобрено в Интернете. Начались переговоры. А затем, как это не раз бывало и в прошлом, договориться не удалось, и инициатива ушла в песок. Итоги мы имеем.

Что делать?

Демократы потерпели самое тяжкое поражение в электоральной истории новой России. И это, может быть, еще не самое худшее. Наступила растерянность. Под сомнение поставлены ориентиры практической деятельности (если не считать за таковые повторение лозунгов, выдвигавшихся на подъеме движения). Общественный активизм вытесняется эскапизмом. Выход для себя одни видят в эмиграции – благо для людей состоявшихся получение работы за границей сейчас не проблема, а власть в отличие от ее советских предшественников не держит границу на замке. Другие находят выход во внутренней эмиграции. Критика официального курса, вытесненная с улиц и с главных каналов ТВ, возвращается в малогабаритные кухни.

«Смутное время на горизонте, но про это говорить невозможно, не только потому что запрещено, но и потому что непонятно, что делать с тупиком, в который нас всех завели», – пишет один из авторов в «НГ» (01.11.16). Вглядываясь в будущее, многие видят лишь пустоту, архаику, тупик или даже обрыв. Что делать? Ответ нам придется искать сообща. Но настроение безнадежности надо преодолевать. В себе и в окружающих. Что ж, жизнь человека короче, чем исторические циклы, а прознать, что там, за поворотом, и когда он наступит, нам не дано. Но память о времени, когда российская интеллигенция ощутила себя активным участником исторического процесса, с нами и при нас. Она не кладбищенский памятник и не подношение на тризне, а духовное богатство. Жить легче с оптимистической гипотезой: не может великая страна свалиться в пропасть. Вопрос веры? Не только, но хотя бы и так. В любом случае размышлять и работать плодотворнее и полезнее, чем предаваться унынию. Даже с гигиенической точки зрения, хотя небо в алмазах увидит не каждый из нас. И ведь сейчас оно не так беспросветно, как оно нависало над ушедшими поколениями.

Перед каждым общественно ориентированным гражданином страны – обширное поле занятий, на котором  можно делать выбор. Назову навскидку несколько из них. Способствовать развитию низовых общественных инициатив, волонтерских акций, которые прорастают вокруг то одного, то другого полезного дела, и при них начинают кристаллизоваться ячейки гражданского общества. Анализировать происходящее и распространять добытое знание – традиционное занятие русской интеллигенции. Просвещать тех, кто одурманен телевидением. Скажу еще, рискуя вызвать отторжение у тех, кто заражен идиосинкразией к политике (она-де всегда и у всех «грязное дело»): найдите свою стезю на политической поляне. Разборчиво подойдите к участию в выборах, которые власть превращает в балаган, а вы, если можете и умеете, обращайте в школу гражданственности. Не гнушайтесь «малыми делами». Да мало ли еще найдется занятий для тех, кто хочет, чтобы Россия стала демократической, европейской страной? «Стабилизация» и гимнастика «разгибания колен» государством, которыми нас соблазняют, не прочны и не вечны.

Один из главных уроков пережитого старшими поколениями прошлого – моменты истины возникают неожиданно и длятся недолго. Если и когда гигантский маятник смены общественной ситуации двинется в сторону перемен, недостойно будет снова упустить шанс.