Жизнь на баррикадах

Ожидания радикальных перемен у нас привыкли связывать с вождями, а не с демократическими лидерами. Фото Reuters

Глядя на наши публичные дискуссии в последнее время, все больше понимаешь, что они из дискуссий превращаются в непримиримые столкновения, при которых оппоненты друг друга не слышат и понимать не хотят. И стала ощущаться атмосфера «поиска врагов», «составления списков», жесткого разделения на «своих» и «чужих». Что происходит со страной и обществом? Еще вчера мы говорили о плюрализме, свободе мнений, уважении позиций своих оппонентов, словом, о культуре публичного дискурса и публичного диалога, а сегодня все больше наблюдаем воспроизводство архетипа конфронтационного, «баррикадного» мышления.

Все эти вопросы наводят на мысль, что градус скрытой напряженности и потенциальной конфликтности присутствует в нашей жизни. Эти явления не ушли вместе с окончанием предвыборной парламентской кампании, которая по определению обостряет столкновение позиций, споров и возможные конфликтные риски. Тут вопрос лежит глубже. В условиях нарастания геополитического «шторма», активизации региональных конфликтов по периметру границ России, накопления определенной усталости от финансово-экономического кризиса российское общество вновь самоопределяется по глубинным для ее развития вопросам: каковы национальные интересы России; каким должен быть общественный проект будущего, привлекательный для консолидации всего общества, какая экономическая система может обеспечить процветание страны, какими должны быть место и роль России в трансформирующемся мировом порядке? Причем цена общественного выбора – выход российского социума на посткризисную траекторию устойчивого развития.

Доминирование консерваторов

Если обратиться к последним социологическим исследованиям, проведенным Институтом социологии РАН, то самым сильным дифференцирующим свойством обладает вопрос выбора желаемого вектора развития страны. Он разделяет российское общество на две большие группы – этатистско-державной ориентации и либеральной (под либералами в данном случае понимают тех россиян, которые ориентированы прежде всего на политические свободы, новые реформы и смену власти, союз с западными странами и антидержавность страны). В целом распределение этих групп в современном российском обществе выглядит так: этатисты-державники составили 59%, группа либералов – 8%, между ними располагается смешанная группа – 33% респондентов. Вполне очевидно, что содержательная интерпретация представлений о желаемой модели развития страны в этих группах будет во многом различаться. Так, например, социальная справедливость интерпретируется представителями этатистско-державной группы через возвращение к национальным традициям, православию, к пониманию России как державы, объединяющей разные народы, влияющей на все политические процессы в мире, а либеральным направлением – через идеи прав человека, демократию и сближение с Западом, вхождение в общеевропейский дом. Естественно, что в представлении либералов путь, которым идет Россия за последние 10 лет, является тупиковым (68%), и такая же их доля уверена, что за последние годы страна еще сильнее отстала от ведущих мировых держав в экономическом отношении. Помимо того, что этатистско-державные ценности в представлении россиян в настоящий момент явно доминируют, они являются и достаточно устойчивыми во времени. Так, по данным 2012 года, 64% россиян демонстрировали запрос на «твердую руку», 68% считали, что при всех недостатках власть все-таки заслуживает поддержки, 65% поддерживали идею России как великой державы, влияющей на все политические процессы. А в 2015 году уже 67% считали, что «Россия должна быть великой державой, с мощными вооруженными силами и влиять на все политические процессы в мире»; 75% полагали, что «Россия – особая цивилизация и в ней никогда не привьется западный образ жизни»; 58% были убеждены, что «России необходима «жесткая рука», которая наведет в стране порядок»; 84% считали, что «при всех недостатках нынешняя власть все же заслуживает поддержки». Для этой группы характерен также достаточно солидный оптимизм: 3/4 ее сторонников считают, что Россия идет по правильному пути, который приведет ее к положительным результатам. Эти ожидания указывают на социально-консервативные предпочтения большинства россиян. Согласно результатам опубликованного в апреле 2014 года опроса ВЦИОМа, 56% россиян были уверены, что консерватизм не только способствует сохранению традиций и общественного строя, но и помогает стране поступательно развиваться, не совершая резких рывков. Противоположной точки зрения («консерватизм препятствует общественному прогрессу») придерживались 31% респондентов. При этом максимальные доли «этатистов-державников» локализуются в социальной структуре среди групп населения старше 60 лет (73%), военнослужащих и сотрудников МВД, прокуратуры (68%) и, что интересно, предпринимателей (66%). Представляется, что именно эти группы являются ведущими в так называемом путинском большинстве – 63% их представителей поддерживают деятельность президента (при 3% не поддерживающих), в то время как среди либерально ориентированных групп аналогичные доли составляют 35 и 32% соответственно.

Как справедливо полагают некоторые авторитетные политические эксперты, консервативные настроения в современной России пришли на смену неудавшемуся либеральному проекту, то есть имели в значительной степени инструментальный характер, заполнив возникший политико-идеологический вакуум. Однако в своих глубинных основаниях консерватизм – будь то в правой или в левой версии – достаточно органичен политической культуре России. Как политическая элита, заинтересованная в сохранении своего привилегированного положения, так и широкие народные массы, чуждые всяким крайностям революционных экспериментов, в XIX веке превозносили ценности православия, самодержавия, народности как основу ценностного консенсуса российского государства и общества. Однако политические катастрофы, подобные Крымской, Русско-японской и Первой мировой войнам, разрушали этот консенсус, снова и снова актуализируя спор о характере российской идентичности. В начале XX века консервативная идентичность российского общества не выдержала натиска левых, социалистических идей, главная притягательная сила которых заключалась в обновлении, движении вперед, радикальном изменении всей системы общественных отношений – от экономических оснований до институциональной структуры и социокультурной сферы. Монархия, православие, народная солидарность пали под натиском новых идей и новых политических процессов.

Возможно ли равновесие?

В каждый переломный, кризисный момент развития российского социума эти два среза общественного сознания напрягаются и никак не могут прийти к определенного рода консенсусу, демонстрируя ценностно-мировоззренческий раскол. Показательно в этом отношении рассуждение научного руководителя ВШЭ, убежденного сторонника либерального подхода Евгения Ясина: «Те ценности, которые выдвигают вперед консерваторы, как стабильность, порядок, усиление государства, бесплатные социальные услуги, великая держава с мощными вооруженными силами, – их ныне разделяют 66% опрошенных россиян, а среди консерваторов – 73% (согласно данным ВЦИОМа на 2013 год), мало что могут сделать для модернизации страны… Другой вариант, который предлагают либералы, делает ставку на свободу, прежде всего предпринимательства, на минимизацию роли государства, на конкуренцию, верховенство права, гражданское общество и демократию. Стоит вспомнить, что именно эти ценности лежат в основе эффективной рыночной экономики, ради которой в начале 90-х осуществлялись реформы. И они принесли значимые результаты, страна уже во многом стала другой». Как видно, налицо две альтернативные социокультурные картины мира, которые по-разному объясняют, интерпретируют и конструируют социально-политическую реальность. Они сосуществуют в российском обществе много лет, кроются в пластах его исторической памяти и имеют огромный конфликтный потенциал. В благополучные периоды развития страны культурно-ценностные противоречия находятся в «спящем» состоянии. Но как только в обществе возникают существенные проблемы и нарастает социальное напряжение, этот раскол неминуемо актуализируется. И требуется длительное время и целенаправленная работа всего общества для сближения альтернативных позиций или снижения их деструктивного противопоставления.

Можно ли надеяться на сближение этих позиций в общественном сознании? По мнению ряда исследователей, можно. Конвергентные тенденции мышления и поведения, представленные в смешанной группе, только и могут привести к определенному компромиссу и, на этой основе, консолидации. Напрашивается понятие «консолидации в плюрализме»: все составляющие элементы консолидированного целого автономны по отношению к нему и к его политическим и правовым институтам. В конечном счете каждый индивид, чтобы быть полноценным гражданином, должен быть наделен автономией. Конечно, в таком обществе мы должны иметь и развитую публичную сферу, и соответствующий уровень культуры публичной политики, в рамках которых и гражданское общество, и государство сотрудничали бы в формировании общезначимой «повестки дня», принятии необходимых законов и создании так называемых горизонтально интегрированных институтов, которые способствовали бы тому, чтобы преобразования в социально-политической сфере происходили не изолированно от основных участников общественной жизни, а, напротив, в тесном взаимодействии с продвижением интересов и ожиданий основных сторон публичного поля в регионе, в стране, заинтересованных в эффективном функционировании институтов. И что интересно: вроде бы со второй половины 80-х годов прошлого века окончательно сформировался подход к модернизации «в обход модернити», то есть модернизации при сохранении национальной культуры, без жесткого навязывания обществу западных ценностей и пр., и все согласились с выводом Алена Турена, что реальные результаты модернизации в последнее время опровергают либерально-рационалистический универсализм, который полагал, что модернизация продвигается Разумом, наукой, технологией, путем развития системы образования. На смену ему приходит не партикуляризм – вера в «особый путь» для каждой страны, а синтез универсализма и партикуляризма. Поиски такого синтеза становятся главной проблемой стратегии развития многих стран, поскольку нарушение равновесия между современностью и традиционностью ведет к неудаче преобразований и острым социальным конфликтам. Но на практике мы все время ходим как по замкнутому кругу, не справляясь с задачей сопряжения различных «миров» общего российского мира. Однако новую, «продвинутую» Россию невозможно построить только силами либерально-демократических элементов, не привлекая к решению этой задачи иные, в том числе массовые слои общества. Скорее следует говорить о востребованности такой политической системы, в которой консерватизм и либерализм находились бы в динамическом равновесии, не вели между собой борьбу на уничтожение, но вынуждены были бы искать компромиссы. Однако действующая власть этот запрос реализовать не пытается и всеми силами усложняет трансформацию системы в сторону большей репрезентативности. Не потому ли, что по характеру своему эта система авторитарна и ориентирована «на преодоление плюрализма», а не на поиск «мягких форм» консолидации, сохраняющих различия и раскрывающих их творческий потенциал?

Ситуацию усугубил кризис на юго-востоке Украины. Он обострил многие вопросы, считавшиеся ранее вполне очевидными. Ситуацию на Украине российские эксперты чаще всего, и вполне справедливо, объясняют геополитическими реалиями, в том числе глобальными экономико-политическими противоречиями. Но это объяснение можно считать неполным и односторонним. Украинский кризис, думается, с новой остротой поставил вопрос о сущностных противоречиях в отношениях между Россией и Западом, между Россией и Европой. Этот вопрос, являвшийся стержневым для русской философской мысли в последние несколько столетий, не утратил своего значения в эпоху глобализации. Сейчас мы переживаем тот исторический момент, когда становится очевидным, что стратегический курс на сближение с Западом, проводившийся с большей или меньшей степенью настойчивости все постсоветские годы, существенно переосмыслен. Прозападная ориентация постсоветской России была обусловлена не культурно-цивилизационным родством с западной цивилизацией, а той новой геополитической ситуацией, которая сформировалась после развала Советского Союза и окончания холодной войны. Показателен тезис одного из идеологов реформ 1990-х годов, писателя и философа Игоря Клямкина, который утверждал, что «Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационный код». Этот тезис Клямкина является одним из наиболее цитируемых в современной российской цивилизациологии, чаще всего в порядке критики, однако важно подчеркнуть, что в первое постсоветское десятилетие в разном терминологическом оформлении он стал одной из господствующих идеологем. Для обывателей, измученных тотальным дефицитом «поздней перестройки», западная цивилизация ассоциировалась с потребительскими ценностями, которые были быстро восприняты как новой российской элитой, так и «неэлитными» массами.

Судя по данным социологических исследований, проводившихся в разные годы на рубеже ХХ и XXI столетий, число россиян, безоговорочно связывавших историческую судьбу России с Европой, превышало количество оппонентов данной ориентации в соотношении примерно 2:1. Однако в середине нулевых массовые настроения стали меняться и, как показало последнее исследование ИС РАН, сейчас соотношение противоположным образом изменилось в пользу тех, кто считает Россию особой цивилизацией и полагает, что в будущем центр тяжести ее политики будет смещаться на Восток. Исследователи полагают, что можно «говорить о формирующемся ныне в недрах российского социума новом историческом проекте «альтернативной Европы».

Постоянство выбора

В России идут сложные трансформационные процессы. Они происходят на фоне усиления новых вызовов и угроз геополитического характера. Многие россияне полагают, что мы наблюдаем возвращение холодной войны. А это неминуемо будет приводить к усилению консолидации общества вокруг лидера, что мы и наблюдаем, когда видим стабильно высокие рейтинги одобрения деятельности президента. И те же закономерности поведения и сознания в условиях разворачивающихся внешних макроконфликтов будут приводить к неминуемой поляризации позиций в умонастроениях граждан, которая явственнее всего проявится по тем линиям расколов и размежеваний, которые уже сложились в общественной жизни.

Ряд исследователей достаточно точно указали на противоречивую природу трансформационных процессов, предлагая их обозначить как антиномичность российского общества, внутри которого складывается особый тип противоречий, где каждая из противоположностей имеет одинаково прочные базовые основания в объективной реальности. Пока сохраняются глубинные основания противоположно направленных тенденций, антиномичная дилемма будет вновь воспроизводиться, требуя постоянного подтверждения выбора. Российская действительность буквально насыщенна подобного рода дилеммами: авторитаризм versus демократия; гражданское общество versus корпоративное; федерализм versus унитаризм; рынок versus государственная опека над экономикой; поcтиндустриализм versus сырьевой анклав мировой экономики; противостояние versus партнерство на международной арене.

Классик конфликтологической мысли, Ральф Дарендорф, не раз говорил и писал о том, что существование в условиях свободы и демократии должно приучить нас делать выбор постоянно, осознавая неокончательность этого процесса, «чтобы научиться принимать современный мир, в котором демократия, федерация, гражданское общество и прочие ценности сочетаются со своими альтернативами и образуют антиномичные единства». Цивилизованно преодолеть антиномичность в России невозможно без наличия системы институтов, способных видеть наше общество не только «сверху» или «снизу», но и в целом, в единстве его многообразия. Культура публичной политики, углубление демократических начал общественно-политической жизни имманентно включают алфавит конфликтологической парадигмы мировосприятия, исключающей абсолютизацию противоположных интересов и разнонаправленных тенденций, создающей иммунитет от соблазна их окончательного, раз и навсегда, и революционного «снятия». А значит, нам предстоит научиться жить и работать в условиях постоянно воспроизводимых антиномий и, используя позитивно-функциональный потенциал конфликтности, превращать свой постоянный сознательный выбор в источник укрепления жизнеспособности общества.