Александр Неклесса
Оружие можно уничтожить. Запрос на новое остается в силе, в том числе исходящий от тех, кто склонен к террору. Фото Reuters
Проблематика, которой занимаются футурологи, – это будущее в широком смысле. Но мыслить будущее не значит представлять более или менее отдаленные по времени картины жизни; скорее приходится размышлять о сложной палитре перемен, отыскивая в ней особые цвета. Активное представление будущего – своего рода извилистая «дорожная карта» опознания и решения актуальных, критических задач. Иначе говоря, занимающийся прогнозированием «футуролог» – это человек, который пристально вглядывается в настоящее.
Будущее как возможность
Наш век отныне уже не является обычной революционной эпохой; мы вступаем в новую фазу метаморфоз истории.
Збигнев Бжезинский
Мир и Россия переживают кризис перехода, который стимулируется двумя факторами: во-первых, реальностью глобального массового общества, получившего доступ к достижениям современной цивилизации, и, во-вторых, революцией элит как класса и как личностей.
Мироустройство, сложившееся в эпоху Модернити, существенно меняется. Трансформируется система международных отношений, расширяется номенклатура внешнеполитических организмов, появляются слабоформализованные игроки. Национальное государство утрачивает былую исключительность, сужаются его возможности властного управления человеческими траекториями, сохраняя вместе с тем качества и блага суверенного правового сообщества.
В борьбе за будущее состязаются инновационные формы внешнеполитической организации: мировые регулирующие органы, страны-системы, различного рода субсидиарные автономии, квазисуверенные государства, сепаратистские образования, экономические интегрии и политические ассоциации, государства-корпорации, влиятельные антропо-социальные сообщества – подвижные архипелаги, летучие острова, конституирующие де-факто новый тип политорганизмов и систему мировых связей. Растут дисперсность мироустройства, трансграничная мобильность, мировой рынок обретает черты особого миропорядка, усложняется элитный зонтик как регулятор власти.
Происходит интенсификация новизны. Генеральный тренд – движение от индустриально-информационного к креативному обществу. Императивом века становится не наличие традиционных ресурсов, но технологическое и антропологическое продвижение; экономики ранжируются в соответствии с индексом их сложности, а не в категориях ВВП и подобных индикаторов роста. Человечество обновляет инструментарий цивилизации, поскольку прежние технологии пробуксовывают как не вполне отвечающие новой действительности. Происходит смещение прогресса с сугубо научно-технического вектора развития via информационную волну (нейросеть) на социо-антропологический. Камертон новой повестки – сложный человек в сложном мире; акцент делается на креативные и нейро-физические потенции человека плюс дополненную реальность.
Сегодня мы наблюдаем, наверное, апогей развития массового общества, его глобальную манифестацию и трансформацию в совокупность индивидов, получивших доступ к инструментам эффективным, в том числе высокотехнологичным. Параллельно развивается революция элит. В мире утверждается влиятельный персонаж – manterpriser, человек-предприятие, в числе которых Илон Маск, Уоррен Баффет, Сергей Брин, Стив Джобс, Билл Гейтс и им подобные. Россия фактически состязается сегодня не с США, Европой или Китаем, а с неким обобщенным «Илоном Маском», но, кажется, это не совсем очевидно.
А что такое Дональд Трамп? Это тоже пример новизны, яркий и резкий симптом перемен – в данном случае кризиса политической бюрократии США в том виде, в каком она существовала. Брекзит – аналогичное, по сути, знамение кризиса бюрократической машины, но уже Европейского союза.
Китай также ощутил и по-своему осознал императивы новой эпохи. КНР постепенно выдвигается во внешний мир, создает транспортно-логистические плацдармы в Африке, формирует ШОС (Шанхайскую организацию сотрудничества) в Евразии. ШОС – организация, служащая, судя по всему, для реализации в первую очередь китайских инфраструктурных проектов, в последнее время – транспортных артерий/порталов Великого шелкового пути и стратегически важных континентальных трубопроводов (китайцы по понятным причинам с недоверием относятся к морским маршрутам снабжения). Но сегодня Китай задумывается и о серьезном преобразовании систем управления, о формате власти в меняющейся реальности.
Стратегии освоения будущего конкурируют подобно дизайнерским пакетам глобальных корпораций: демонстрируются и рассматриваются комплекты сложившихся практик, испытанные временем шаблоны, апробированные политические, экономические, культурные протоколы… Иными словами, имеет место своеобразный франчайзинг будущего. Вот любопытная сентенция из китайской прессы, близкой к нынешнему руководству: «Структурная трансформация системы является первоочередной задачей. Если имеется превосходная структурная организация системного уровня, хорошая система будет произведена. А хорошая система будет порождать передовые технологии. Я думаю, именно поэтому Вашингтон, Джефферсон, Франклин и другие отцы-основатели Соединенных Штатов почитались последующими поколениями. Они создали превосходную структуру для системы».
Китайцы экономны, они не особо стремятся создавать оригинальный продукт, «прокладывать лыжню» и предпочитают брать на глобальном рынке идей, проектов, технологий то, что представляется на данный момент наиболее эффективным (хотя и это может измениться). Выбранный же на глобальном рынке продукт затем переосмысливается и адаптируется под национальную специфику: ранее это был марксистский протокол, а в данном случае изучается американский опыт, то есть система власти, созданная отцами-основателями США.
О войне
Война стала роскошью, которую могут себе позволить лишь малые нации.
Ханна Арендт
Системы разной сложности подчиняются несовпадающим законам, политическая, экономическая, военная теория и практика индустриального толка сейчас активно корректируются. В черновиках повседневности – строки, весьма отличные от стереотипов, в результате рождаются нетривиальные комбинации событий, а структуры повседневности предстают в непривычном виде.
Возьмем, к примеру, внешнюю политику Вашингтона, развивавшуюся в русле доктрины Обамы. Америка вплотную приблизилась к ресурсной независимости, включая энергоресурсы (по крайней мере в пределах континента), что стимулирует снижение ее военно-полицейской активности, особенно когда та или иная заморская ситуация не представляет непосредственной угрозы национальной безопасности США. 44-й американский президент на первое место в списке угроз ставил климатическую проблему, другие нестроения в экологии, лишь затем в этом реестре шли терроризм, ИГ и азиатско-тихоокеанские нестроения. Сирия же, Ирак, Афганистан, Украина расценивались скорее как избыточные обременения, военного вовлечения в которые Белый дом при нынешней администрации хотел избежать, отойдя от практики военных интервенций. В результате, несмотря на разрастание списка горячих проблем, военный бюджет Соединенных Штатов за годы президентства Барака Обамы сократился в номинальном исчислении на более чем 100 млрд долл.
Растет популярность китайских исторических и военных трактатов, в которых постулируется, что воевать на поле боя – дело неудачников в политике и стратегии, а сугубо милитаристское целеполагание, связанное с обретением территориального контроля, рассматривается как обуза, выкачивающая ресурсы и ограничивающая свободу действий. Происходит переосмысление оккупации как социокультурной реконструкции, и результатом этого становится уклонение от физического овладения территорией, прямого боевого столкновения. Примером территориально-властного мышления стала Крымская операция, спланированная и реализованная в геополитических категориях, в то время как правовая, геоэкономическая, геокультурная проблематика остались на периферии внимания, осложняя каждый последующий шаг. Клаузевиц, кстати, хорошо понимал, что в войне речь идет главным образом об эффективной кризисной реконструкции, это проецирование воли, имеющее целью установление иного порядка.
Состояние мира между тем порождает сомнения: так ли перспективна и надежна политика универсальной пасификации? Что, если 70 послевоенных лет окажутся – при всех драматичных коллизиях, включая холодную войну, – своеобразной «большой паузой», антрактом перед очередным зигзагом истории? Действительно, в последнее время военная тема обретает второе дыхание, вот только ее характеристики претерпевают серьезную модификацию.
По своей сути война – разрушительное усилие, сумма действий, решительно опровергающих сложившиеся обстоятельства. Однако военная машина – это мощь, способная воздействовать на обстоятельства, не только извергая огонь и железо, но и отбрасывая влиятельную тень. В постсовременной среде меняется сам язык войны, растет значение мастерства в создании ситуаций, «превосходящих возможности анализа, прогнозирования, выработки правильных решений и их реализации» противником. Стремление к нанесению разрушений и потерь замещается захватом стратегической инициативы, фрустрацией противника, его моральным сокрушением, организацией замешательства в круге лиц, принимающих решения, подавлением их воли и подведением к принятию критически неверных решений.
Война оказывается искусством, сопряженным с расширившимся реестром возможностей и рисков. Об усложнении композиций военного искусства свидетельствует развитие профессионального языка. В военную теорию проникают такие понятия, как «проактивность», «неопределенность», «комплексность». Речь, по сути, идет об активной разведке будущего, его опережающем деятельном освоении. Анализируются отдаленные и гипотетические обстоятельства, определяются пути преадаптации, средства купирования тех кризисов, которые еще не произошли. Сценарная проработка возможных конфликтов в стилистике многозначности сопровождается превентивными акциями по искоренению опознанных угроз на стадии их зачатия. Еще одна актуальная категория – преэмптивность; корень этого слова означает «пустота», то есть имеется в виду выявление и заполнение релевантных ниш, которые противник не видит.
Внимание уделяется опережающим разработкам, адаптации технологий, перетекающих в военную сферу из гражданской, включая информационные и высокие гуманитарные технологии – high hume. К процессу привлекаются различного рода частные предприятия, интеллектуальные корпорации, венчурные организмы, опознаются и апробируются средства господства, выходящие за рамки привычных боевых регламентов. Расширился диапазон противоборства: к ареалам суши, моря, воздуха, космоса добавилось киберпространство, в процессе становления – психолого-социальный домен. В сложившемся глобальном контексте технические средства решают задачи универсального контроля над возникающими обстоятельствами и предполагаемыми ситуациями.
Смоделирована и воплощается система механизмов и технологий, реализующая универсальную транспарентность: программирование взаимопроникающих пространств (pervasive computing), глобальный мониторинг (planetary skin), активация интеллектуальных (активно-адаптивных) навигационных структур с дополнительными функциями, сопряженных с геопространственной разведкой (geospatial intelligence), способных к широкому охвату целей и непрерывному наблюдению. Система включает совокупность информационных структур (global information grids), обеспечивающих наблюдение за почвой, атмосферой, промышленными выбросами, электропотреблением, геологическими и климатическими процессами, инженерными, технологическими, финансовыми, социальными, антропологическими ситуациями при помощи спутниковых и наземных систем мониторинга, включая данные радиочастотных идентификаторов и наноразмерных датчиков.
Еще один пункт актуальной повестки, влияющий на характер силовых акций и состояние гражданского мира, – экспансия трансграничного терроризма, использующего преимущества распределенной организации и сетевого «управления дикостью» (undernet), что повышает его адаптивность и эволюционные возможности. Тему «шахидизма» как антропологического оружия вряд ли следует рассматривать как исключительно исламистское явление: корни феномена глубже, а перспективы шире.
Помимо неопределенной субъектности и прокси-конструкций, это может быть, к примеру, атомизированный суицидальный терроризм, не имеющий прямого отношения ни к одной из идеологических или конфессиональных доктрин, будучи симптомом универсальной актуализации культуры смерти. Квазиислам, вероятно, инициирует более опасные формы агрессии по отношению к современному обществу и цивилизации, колонизируя земли, где конфессиональные или социальные мотивы замещаются психологической доминантой. Уязвимой оказывается концептуалистика открытого общества, архитектура его институтов, весь обширный инструментарий. Подобное расширение военной/паравоенной проблематики предполагает различение и увязывание социализации и персонализации, жертвенности и ярости, насилия и усилия, воплощаемых действием, словом, мыслью.
Феноменология активного действия, включая военные практики, в новых условиях преображается и переосмысляется. Комплексный мир сегодня интегрирует то, что ранее было дисциплинарно рассечено: война, экономика, культура, индивидуальное развитие и групповое взаимодействие сливаются в единый континуум. Война обретает более широкий, нежели милитарный смысл, причем процесс можно толковать двояко: как силовую экспансию, то есть использование гражданских практик в качестве оружия; или же как специфическую пасификацию, при которой военные действия по-своему ослабляются, социализируются и гуманизируются. Проблема тут скорее в удержания или утрате морального императива.
Реконструкция России
Культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
Фридрих Ницше
Реконструкция России так или иначе неизбежна. Есть логика больших систем, можно что-то приблизить или отсрочить, но избежать нельзя. Сейчас пошли первые кадровые изменения. Грядет вторая волна, связанная со структурой очередных реформ, которую изберут к добру или худу. На что прежде всего следует обратить внимание в нынешней ситуации? Назову несколько, как представляется, критических пунктов, относящихся к внутриполитической сфере.
Первое и основное: в подвижном мире неконкурентоспособны ригидные структуры, основанные на патернализме и авторитаризме, хотя Россия и предрасположена к патернализму в силу своей культурной неформальности. Императив – трансформация деятельной среды, сопрягающая с мотивами и кодами практики, создающей сложные (sophisticated) ситуации, инструменты, продукты и услуги. Доминантой же и приоритетом гибких, эффективных социоструктур является человек как сложноорганизованная личность, его культурный, интеллектуальный, метафизический кругозор.
О роли реформирования структуры власти упоминалось выше. Необходимо также поддерживать тенденции самоорганизации, стимулируя социальный, а не коррупционный инстинкт. Формула успеха – естественность перехода личного творчества в социальный результат, в противном случае траектория перенаправляется в сферу деструктивных практик. Русская геокультурная доминанта – креативность в широком смысле: инакости, идеи, открытия, инсайты, художественные импульсы, образы, мемы, но не изделия. А ведь в новом мире субстанция креативности – это востребованный амбивалентный продукт, своеобразный джокер. Идеи правят миром by themselves (сами по себе).
Более чем актуальна для Российской Федерации проблема моральной коррупции, личностной деградации, инволюции этического стандарта, деформация, замещение, вытеснение подлинности. Общество остро нуждается в моральной, культурной, интеллектуальной реабилитации и реституции основных человеческих качеств. В калейдоскопической вселенной ценности оказываются центром социокультурной гравитации, а целостность – результатом продвижения к цели, ее непрерывного постижения.
Область национального ландшафта, находящаяся в критическом состоянии, – статус культуры. Культура – это не только литература, живопись, музыка или театр. Предметное поле культуры гораздо шире; если обойтись одним словом – это цивилизованность. Именно ее надо удержать, усилить, предъявить, и для этого необходимо преодолевать невежество и восстанавливать утраченное.
Не менее актуальная тема – интеллектуальный хай-тек. В России ощутим гуманитарный провал, различного рода публицистичность, метафоричность замещает дисциплинированное рассуждение и понятийный аппарат. Нужно выстраивать инфраструктуру перманентного образования, имеющую целью не просто освобождение от невежества, но формирование сложной личности, способной эффективно развиваться и действовать в сложном мире. Человек, раздвигающий рамки отвоеванного цивилизацией пространства, образован, внутренне богат, видит невидимые горизонты.
Необходима комплексная модификация и приоритетное финансирование здравоохранения, а не, к примеру, профессионального спорта. Причем под здравоохранением я понимаю не просто медицину как таковую, сколько критичность категории здоровья, проблему российской врачебной квалификации, целостность физического и эмоционального статуса человека, компенсацию высокого уровня стресса у населения страны.
Еще одна обширная тема – дефицит реалистичной, конструктивной модели развития, образа будущего, восполнение его активного представления, формирование в стране инфраструктуры долгосрочного прогноза и стратегического планирования.
Отдельным пунктом я бы обратил внимание на состояние российской судебной системы…
Вряд ли в одной статье можно даже бегло перечислить, тем более подробно расписать все необходимое для коррекции нынешней ситуации, – разве что указать на отдельные пульсирующие, болевые точки. Кризис перехода между тем напоминает ситуацию «витязя на распутье», когда заминка с выбором направления сама по себе является своеобразным выбором.
