Прошлое мстит

Приплыли. Эти беженцы из Афганистана спрыгивают с резиновой лодки на пляж греческого острова Лесбос. Фото Reuters

Что общего между последними выборами в Государственную думу, участившимися волнениями афроамериканцев в США и миграционным кризисом в Европе? Казалось бы, ничего. Однако общее есть, и заключается оно в обратной связи между настоящим и тем прошлым, от которого трудно уйти даже в XXI веке. Русский историк Василий Ключевский писал: «Людям надобится прошедшее, когда они уяснят себе связь и характер текущих явлений и начнут спрашивать, откуда эти явления пошли и к чему могут привести».

Пожиная бурю

Начнем со стран Европы. Массовый исход нелегальных мигрантов из их бывших колоний устремлен сегодня именно в Европу, в сознании беженцев – своего рода новую единую метрополию, где безопасно, тепло, светло и сытно и пропуском в которую является получение права на убежище. В формуле «мы у вас, потому что вы были у нас» сегодняшние беженцы видят источник легитимности своих требований «открытых дверей».

Трансокеанские империи XIX–XX столетий – Великобритания и Франция, Испания и Португалия, Италия, Голландия, Бельгия и Германия – строили свое процветание на беспощадной эксплуатации порабощенных коренных народов, проводя жесткое разграничение между общественным устройством метрополий и заморских колоний. Но с колониальной экспансией постепенно привносились и некоторые плоды цивилизации – развитие медицины и грамотности, формирование новых социальных условий и институтов, технологический прогресс, распространение европейских языков и культурного обмена в целом. В конце концов осуждение рабства в наиболее просвещенной среде европейцев возникло как ответная реакция на жестокость колонизаторов. Культурно-философское течение негритюд (негритянство) – о самоценности и самодостаточности народов Африки, – зародившееся в 30-е годы прошлого столетия во французских колониях, было поддержано французскими интеллектуалами: Жан-Полем Сартром, Альбером Камю, Андре Жидом.

Другое дело, что постколониальные страны, освободившись от ига иноземных эксплуататоров, причудливым образом соединили политическую независимость и внешние атрибуты европейской цивилизации (институты президентства и парламентаризма, выборы) с традиционными ценностями и нравами. Новая местная элита в большинстве бывших колоний воспроизвела жестокую эксплуатацию населения и его нищету и бесправие, кричащее социальное неравенство, жестокую племенную рознь и угнетение этнических и религиозных меньшинств, что порождает беспрерывные кровопролитные конфликты, перевороты и гражданские войны, переходящие в геноцид.

Нельзя обойти вопрос о тех способах, которыми формировались колониальные империи и которые имели далеко идущие последствия. Раздел Османской империи в результате ее поражения в Первой мировой войне привел к созданию современного арабского мира и Турецкой Республики. В мае 1916 года британцы и французы посредством тайного договора Сайкса–Пико поделили между собой Ближний Восток. Это была первая попытка раздела наследства османов. Хотя он в итоге произошел иначе, именно соглашение Сайкса–Пико воспринималось многими в арабском мире как символ злокозненной политики европейских держав. Впоследствии Франция получила от Лиги Наций мандаты на Сирию и Ливан, а Великобритания – на Месопотамию (современный Ирак) и Палестину. По мнению Генри Киссинджера, прославившегося своей челночной дипломатией на Ближнем Востоке, сегодняшние проблемы в регионе (в том числе возникновение джихадистского «Исламского государства», запрещенного в России) связаны не столько с противоречиями между суннитами и шиитами, сколько с искусственным способом создания этих государств. У населения и элит региона десятилетиями копилось недовольство западным влиянием на Ближнем Востоке, и именно в этом влиянии они видят источник и наличия Государства Израиль, и разрушительных гражданских войн современности.

Несут ли ответственность современные европейские политики за грехи отцов? Ответом могут быть слова Александра Солженицына: «Меняются условия жизни нации – меняются и обстоятельства: есть ли ей в чем раскаиваться сегодня? Сегодня – может и не быть. Но по изменчивости существования: как человеку не прожить, не совершив греха, так не прожить и нации. И нельзя представить себе такой, которая за всю длительность своего бытия не имела бы в чем покаяться».

Пройдя трагический опыт кровопролитных войн, в том числе колониальных, Европейский союз создал уникальную систему межгосударственных отношений, основанную на верховенстве переговоров и компромиссов над грубой военной силой, на толерантности и эволюции как основополагающем методе распространения зоны стабильности и процветания на европейском пространстве, на защите прав национальных и всех прочих меньшинств. После окончания биполярности, высвободившей материальные и людские ресурсы для экономического процветания европейских народов, политики Европейского союза обратили свои взоры на нестабильные соседние регионы, прежде всего на Южное Средиземноморье. Цель экономической и политической трансформации региона – в частности, формирования общего экономического пространства – легла в основу многих региональных проектов ЕС (Барселонский процесс, Евро-Средиземноморское партнерство, Союз для Средиземноморья). По сути, речь шла о европеизации соседних регионов, которую антизападные силы во многих других странах мира окрестили неоколониализмом.

Как видно, стратегия ЕС по содержанию и по форме отличалась от стратегии президента США Джорджа Буша-младшего, имевшей цель «освободиться от тирании во всем мире» путем экспорта демократии. Франция и Германия не поддержали вторжение США в Ирак в 2003 году, ЕС позднее раскололся по вопросу о ливийской операции, хотя революции арабской весны в целом породили в Европе надежды на демократизацию региона, освобождения арабских государств от авторитарных лидеров. Тем не менее Евросоюз не смог сформулировать долгосрочную концепцию новых взаимоотношений с южными соседями, так как он опирался на свой опыт в Центральной и Восточной Европе, где ситуация разительно отличалась от арабского мира.

Отказавшись от прагматичной политики status quo, направленной на сохранение светских авторитарных режимов, лидеры ведущих стран ЕС не смогли прийти к единому мнению о том, что такое демократия в арабском мире и нужно ли безоговорочно поддерживать революционные силы только потому, что они находятся в жесткой оппозиции авторитарным режимам. Также европейцы не учли значения исламского фактора в революциях арабской весны, который рассеял семена джихада по странам Ближнего Востока, Северной Африки, Африки южнее Сахары и Персидского залива и занес их вместе с неконтролируемой миграцией в Европу. Именно арабская весна и ее последствия дали беспрецедентно мощный импульс массовой миграции из стран, охваченных гражданской войной, к которой европейцы оказались не готовы.

Миграция – явление не новое в истории Европы. В период деколонизации в 50–60-е годы прошлого века Европа приняла многих гастарбайтеров из прежних колоний, и это изменило демографический состав населения европейских стран, нуждавшихся в рабочей силе. Главное отличие сегодняшнего миграционного фактора – его хаотичность и массовость. Кроме того, и беженцы из стран Африки и Ближнего Востока, охваченных гражданскими войнами, и экономические мигранты, бегущие в Европу в поисках лучшей жизни, стремятся обосноваться в тех странах ЕС, где есть больше социальной поддержки государства. В этом коренное отличие сегодняшней волны миграции в Европейский союз от прежних мигрантов, которые были просто счастливы тем, что оказались в Европе. Кризис с беженцами накладывается на внутренние проблемы, которые сегодня переживает ЕС, добавляет новые разделительные линии, подпитывает национализм, популизм и евроскептицизм.

Миграционный кризис затронул главную нравственную ценность европейской культуры – свободу и достоинство личности, – воплощенную в политической норме прав человека. Для сохранения уникального европейского проекта (при всех его просчетах) руководство Евросоюза просто обязано найти правильный баланс между защитой прав беженцев и прав собственных граждан, которые находятся в постоянном стрессе из-за экономических проблем и принесенных миграцией террористической угрозы, растущей преступности, замещения европейской культуры чуждыми нравами. В связи с этим все громче звучат голоса о необходимости вернуться к «истинным национальным ценностям» как альтернативе европейской идее. К тому же нравственный принцип, сформулированный Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили» – не разделяют в ЕС те страны, которые никогда не имели заморских территорий. Иными словами, колониальное прошлое Европы «выстрелило» в XXI веке неожиданным, болезненным и раскалывающим общество образом.

Плоды отчуждения

Применительно к сегодняшним волнениям афроамериканцев в США максима Сент-Экзюпери может быть перефразирована: «Мы в ответе за тех, кого хотели приручить, но не приручили», а далее следует добавить: «по своей собственной вине». Межрасовая напряженность в Фергюсоне, Балтиморе и Чикаго – это не единичные примеры, а проявления более глубинной проблемы, уходящей своими корнями в рабовладельческое прошлое страны и в то, что последовало за ним. Официально рабство было ликвидировано с окончанием гражданской войны между Севером и Югом (1861–1865) – в принятой в 1865 году 13-й поправке к Конституции. Эта поправка отменила рабство, но положила начало расовой сегрегации, просуществовавшей до 70-х годов XX века. Отделение афроамериканцев от белого населения США, сцементированное сегрегацией фактически на 100 лет, предопределило сегодняшние межрасовые проблемы Америки. Жертвами расовой дискриминации были не только афроамериканцы, но и евреи, индейцы, этнические японцы. В частности, антисемитизм сохранялся в университетах Новой Англии вплоть до конца Второй мировой войны. Но именно афроамериканцы, численность которых составляет примерно 13% населения, оказались самыми неинтегрированными гражданами США.

В отличие от эстетской культурно-философской концепции негритюда в европейских колониях в культуре афроамериканских гетто была утрачена связь с культурой предков – чернокожих рабов, некогда завезенных из Африки. Новая культура создавалась заново, прежде всего как ответ на геноцид со стороны белых. «Нация ислама» (1930), «Черные пантеры» (революционное афро-американское движение 1960–1970-х годов), Новая партия черных пантер (1989), Партия черных всадников освобождения (1996) и другие организации и движения ставили задачи борьбы за права чернокожего населения всеми средствами, в том числе и насильственными.

В современных афроамериканских гетто, как и 50 лет назад, широко распространены бедность, преступность, алкоголизм, наркомания, проституция. Люди живут там, практически не соприкасаясь с белым населением. В 1968 году в США был принят закон, запрещающий дискриминацию в сфере жилья, но, по данным Брукингского института, расовая сегрегация – отделение белого отделения от афроамериканцев – в сфере жилья остается и сегодня достаточно высокой – до 50–70% (если принять за 0% идеальную ситуацию). Это не в последнюю очередь связано с ипотечной политикой американских банков. Законодательная политика президента Обамы, направленная на выделение бюджетных средств под проекты недвижимости только в случае, если они способствуют дальнейшей интеграции афроамериканского населения, касается лишь государственного жилищного строительства и не распространяется на частных застройщиков.

Из-за конфликтов с полицией американские чернокожие требуют справедливости, правосудия. Фото Reuters

Массовая пауперизация в «черных гетто» США предопределяет неизбежность столкновения с силами правопорядка. На волне массовых протестов против произвола полиции в 2013 году возникло движение «Жизни черных важны» (Black Lives Matter), занимающееся организацией акций протестов в связи с убийствами, совершаемыми полицейскими при исполнении, полицейским насилием, расовой дискриминацией в правовой системе США.

По подсчетам английской газеты Guardian, с начала 2016 года полицейские в общей сложности убили 148 афроамериканцев. Но и стражи закона находятся под прицелом. В июле этого года в техасском городе Даллас погибли пятеро полицейских, которые по иронии судьбы обеспечивали безопасность на демонстрации против убийства чернокожих сотрудниками полиции. Еще семь человек – в том числе четверо полицейских – получили ранения. Согласно статистическим данным Мемориального фонда, с начала 2016 года 51 сотрудник правоохранительных органов был убит при исполнении служебных обязанностей. На этом фоне все громче звучат обвинения в белом расизме, с одной стороны, и в черном расизме – с другой. Группа афроамериканцев подала иск на несколько старейших американских компаний, обвинив их в том, что они наживались на рабовладении, и требует от правительства США репараций для всех потомков рабов. В свою очередь, их оппоненты саркастически отмечают, что «жизни чернокожих важны» лишь в том случае, если эти жизни отняты полицейскими, особенно белыми полицейскими, и что в США непозволительно говорить о том, что и чернокожие не только страдают, но и причиняют страдания другим.

В этом нарастающем противостоянии, где прошлое не отпускает до сих пор, где нет полутонов, а есть только белое и черное в прямом и переносном смысле, содержится огромный разрушительный потенциал для американского общества.

Крепостные стены

Теперь – о России.

Самый главный итог выборов в Государственную думу седьмого созыва, состоявшихся 18 сентября, не оглушительный триумф «Единой России», набравшей 54,21% голосов, а, по общему мнению, – низкая явка населения. Не ставя под сомнение победу «Единой России» (хотя, видимо, и не с такими цифрами), следует признать, что в целом на выборы пришло менее 50% избирателей, а в Москве и Санкт-Петербурге, традиционно отличавшихся активностью граждан, – менее трети. Причина апатии российского общества – его неверие в то, что можно изменить свое будущее через выборы, и это связано не только с его настоящим, но и с прошлым, казалось бы, безвозвратно ушедшим.

Интересно, что и в причинах низкой явки, и в итогах голосования проявились все черты русского генотипа, на котором отпечаток и татаро-монгольского ига, превратившего все слои населения, включая князей, в бесправных холопов, и веков крепостничества, в котором, по определению историка Владимира Соловьева, «наиболее ощутимо выразилось банкротство бедной страны», и азиатского самодержавия с европейскими одеждами и экипажами. Среди этих черт – фатализм, так образно переданный в русских поговорках («Куда ни кинь, везде клин», «Куда вороне ни лететь…») и выразившийся в современном абсентеизме («Чего ходить, когда и так все ясно»). Это и вера в сакральность государства/власти («Грозно, страшно, а без царя нельзя»), и вера в доброго царя/барина («Вот приедет барин, барин нас рассудит…»), и русский прагматизм («Лучше синица в руке, чем журавль в небе»). Последним можно объяснить то, что в некоторых избирательных округах, симпатизируя в душе молодым и не запятнавшим себя коррупционными скандалами кандидатам в депутаты, люди проголосовали все-таки за старых и не очень популярных просто потому, что они вхожи во власть, а значит, могут при случае хоть чем-то помочь.

Сегодня мы часто слышим, что наша особая российская модель развития должна строиться на традиционных национальных ценностях. В списке этих ценностей – любовь к государству (не к родине, а именно к государству), коллективизм и соборность, справедливость, а не закон, терпение и самопожертвование. Но что поражает особенно, так это обращение некоторых представителей российской власти и интеллигенции к крепостничеству как основной скрепе российского общества. Так, председатель Конституционного суда Валерий Зорькин написал в статье «Суд скорый, правый и равный для всех» («Российская газета», 26.09.14): «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации». И далее, критикуя российских реформаторов прошлого, в частности Столыпина, он называет его крестьянскую реформу «невыносимой свободой от прежних норм, прежней морали, прежних представлений о справедливом и должном». (Интересно, если бы господин Зорькин мог вернуться в прекрасное крепостное прошлое, кем он хотел бы оказаться – крепостным или барином?) Выходит, все зло от реформ, а не от отсталости, бедности, унижения людей, морального и физического рабства.

Крепостничество во всех его формах, включая сталинское рабство, воздвигло и крепостные стены, надолго отгородившие Россию от Европы. Лицемерие и правящей верхушки царской России, и позднесоветской номенклатуры, и большой части нынешней так называемой элиты состояло и состоит в том, что для себя они предпочитают как раз европейский образ жизни, а для народа – азиатский. А все вместе очень удобно назвали евразийством. «Русский народ… в лице значительной части своей интеллигенции, хотя и не может считаться формально умалишенным, однако одержим ложными идеями, граничащими с манией величия и манией вражды к нему всех и каждого. Равнодушный к своей действительной пользе и действительному вреду, он воображает несуществующие опасности и основывает на них самые нелепые предположения. Ему кажется, что все соседи его обижают, недостаточно преклоняются перед его величием и всячески против него злоумышляют. Всякого из своих домашних он обвиняет в стремлении ему повредить, отделиться от него и перейти к врагам, а врагами своими он считает всех соседей...» – писал российский философ Владимир Соловьев.

Для выхода из этой порочной исторической спирали российскому народу придется усвоить главную универсальную демократическую ценность: отношение к государству не как к святыне, а как к организации чиновников и выборных лиц, нанятых на службу обществу и каждому гражданину. Выборы, какими бы изъянами они ни обладали в современной России, дают такую возможность и являются главным достижением постсоветской истории нашей страны.

Очевидно, что проблемы, связанные с тяжелым наследием исторической памяти, которые предстают в Европе, в США и в России, – это проблемы разного порядка, но их преодоление – единственный путь поступательного развития современных обществ.