Александр Неклесса
Человек – на скрещении путей. Надо сориентироваться. Композиция в музее «Титаник Белфаст».Фото Reuters
В саду обитает больше
растений, нежели посажено
садовником.
Испанская пословица
Привычка осматриваться вокруг, вглядываясь с особым вниманием в европейское зеркало, привилась в России давно, что, впрочем, естественно: ведь христианская цивилизация на русские земли пришла из Европы (византийской и западной), но органичной частью Европы этот край не стал. Кризис идентичности – стимул и путеводная звезда национальной рефлексии. Где искать энигматичную тень отцовства, взыскание утрат и обретение надежд? Притворно-географические извилины и развилки психеи значили для русской идеи больше, нежели внятные контуры социальной мысли: консерватизм, национализм, либерализм. Славянофилы, западники, евразийцы свои размышления и споры вели именно в данном ключе. Интеллектуальная рефлексия дополнялась прямыми художественными интервенциями и откровениями... В русской душе странным образом уживались два противоположных чувства: смирение блудного сына, его тоска по дому и горделивость законного наследника-владельца.
Что такое Россия? Негативная диалектика Европы? Или ее псевдоморфозы следует сравнивать с азиатскими царствами? Оригинал русской идентичности так просто дешифровать не получается, однако для раскрытия сути и сущности есть реперные точки. Гуманитарная археология – своего рода апокатастасис – обращение к собственному оригиналу, главное, соблюсти пропорции, не переходя грань. Потерянный ищет в лицах, невидимый – в зеркалах, здесь же памятными вешками служит палитра исторических флагов Российской империи, цивилизационную криптограмму раскрасят пять цветов: белый, синий, красный, желтый и черный.
Страна на краю мира (белый)
«Сотни лет мы шли навстречу вьюгам с юга вдаль, на северо-восток» – в строчках Максимилиана Волошина зафиксированы два существенных тезиса. Во-первых, Россия опознана как страна пути, а во-вторых, отмечена экстремальность ее маршрута. Русь, затем Россия была соорганизована посредством пути, путепроводов речных и сухопутных.
Наиболее известна дорога «из варяг в греки», основание киевской державности, но это не единственная русская страна. Был еще и Великий Новгород – крупнейшее по территории государство, торговая республика, Господин Великий Новгород, со стороны Балтийского моря примыкавший к Ганзейскому союзу – разветвленной морской трассе. А по Ледовитому морю – к Гиперборейскому океану, каботажным путем и по суше, образуя «соболиный тракт». Территория уходила за Уральский хребет вплоть до златокипящей Мангазеи и еще дальше – за Енисей. Северный морской и речной путепровод делился на морские ходы поморов – Грумаланский, Мангазейский, Новоземельский, Енисейский. Были и «особливый янтарный путь», и «заволоцкий торговый путь», и транзитное «поволочье», объединявшее реки, поймы, озера, разного рода переправы в сложные торгово-инженерные системы. Посредством поволочья через озерно-речную систему протянулась торговая нить к Поволжью, образуя по Волге, с выходом к Хвалынскому (Каспийскому) морю, Великий серебряный путь к «персам», который влиял не только на российскую историю.
В подвижном евразийском пространстве возникали и исчезали ветви и радиации Великого шелкового пути, значительно позднее, уже в ином формате воссозданного в виде Великого сибирского пути – Транссибирской магистрали и Закаспийской железной дороги, достигавшей Ферганской долины. Сопряжение пространства торговых операций с военно-трофейной экономикой степи определило слияние в российской широте русской и кочевнической стихий.
Россия – белый, снежный стан, страна, северо-восточный вектор которой, достигнутые рубежи обрываются в слабозаселенных землях на Крайнем севере, где нет иных империй и государств, кроме царства Зимы. Заселяют же край ватаги купцов и странников – первопроходцы, которые не столько сражаются со странами и народами, изощряя военное и дипломатическое искусство, развивая социальные навыки и коммуникации, сколько пребывают в перманентном конфликте, немой борьбе с видимыми и невидимыми стихиями, шаг за шагом формируя тело империи – предельного царства северной Ромеи.
Климат, география, судьба – бесчувственные враги, основные оппоненты, с которыми ведется непрерывная тяжба. Это удел людей, уходивших из-под ярма, избиравших полуночные дороги, тяготы экзистенции в то время, когда другие шли вслед за теплом и солнцем на юг и запад. Особенность выбора континентального безбрежья, перманентное противостояние скорее с природой и роком, нежели с социумом, определили психологический тип и социальный модус. Зима смиряла жар беглой героики, по-своему приучая к лишениям и терпению.
Попробуем реконструировать качества этой динамичной популяции – российской закваски, ее архетип, в основе которого люди-одиночки, трансграничные отряды, рассеянные на огромной территории, сопротивляющиеся обстоятельствам непреодолимой природной силы, где холод, голод, безлюдье пестовали характер. События на западных и южных рубежах страны описаны достаточно подробно, маршрут же «решительного меньшинства» на северо-восток известен скорее в образах, нежели фактах, усвоен метафорически как не слишком внятная легендарная история мест, где жизнь требует максимальных усилий, ставя в ситуации отчаянного выбора. Где каждый день как последний, и развивается пренебрежение, даже презрение, к обыденности, размеренности. Нет особой разницы между действием и отдыхом, жизнь «вечный бой, покой нам только снится» – эта энергия пронизывает жизнь и культуру.
Европейские государства окружены другими странами, зажаты высокой плотностью населения, социальные коммуникации интенсивны как внутри, так и вовне страны. Политические конфигурации складываются в договорном и династическом континууме как баланс сил и интересов, где устойчиво перераспределяются владения и полномочия, действует частное и публичное право, а военные действия ведутся в соответствии с законами и правилами. Войны же на российской территории, не разделенной морями на метрополию и колонизируемые земли, это либо борьба с природой, либо гибридные и беспощадные. Некая аналогия прослеживается, но лишь отчасти, с историей Америки – продвижение в глубь континента, строительство острогов (фортов), поселений, частно-государственные, казацко-армейские битвы с туземцами: сибирью, чукчами, черкесами, другими. И война с внешними силами, но уж если на своей территории, то с участием третьей стороны – народной дубины.
Путь к последнему морю (синий)
Своеобразие России сформулировал Николай I, и сделал он это весьма категорично: «Россия – страна не промышленная и не сельскохозяйственная. Мы держава военная…»
Грезы о «последнем море» претворялись в замыслы преодоления евразийской судьбы, или в мечтах «русского Колумба» Григория Шелихова и «русского Писсарро» Александра Баранова – трансформации России во «вселенскую океаническую державу». Эта ветвь исторического древа не принесла плода, лишь намекнув на возможности и горизонты, связанные с освоением Русской Америки (Славороссии) и вод Великого океана, о чем до сих пор напоминают остатки Елизаветинской крепости на Сандвичевых (Гавайских) островах, байки о факториях в Нанкине, рассказы о плаваниях в теплых морях, память об открытии Антарктиды.
Здесь важны не географические ориентиры – запад, восток – а специфика государств континентальных и океанических. Географические конфигурации, климатические характеристики играют в судьбах народов существенную роль. Организация политики, экономики, культуры складывается по двум весьма разным лекалам – континентальному и морскому. Геополитическая континентальность – это не столько отсутствие береговой линии, но отсутствие незамерзающих океанических портов, то есть ограничение непрерывных транспортных потоков и торговых коммуникаций.
Исторически континентальное общество – финансово бедное и скорее сельскохозяйственное (дважды бедное, когда земля и климат для этого не слишком приспособлены), поскольку тут не может интенсивно развиваться промышленность, так как велики накладные расходы и, главное, сужены экспортные возможности. Кроме того, приходится производить широкий ассортимент изделий для собственного потребления, себестоимость которых конкурентоспособна лишь в данном месте, да и то не всегда. Положение корректировали торговые амортизаторы – таможенные и иные барьеры, замедлявшие товарообмен с внешним миром. Отсюда финансовые проблемы, тяготение к трофейной экономике, особо тяжелое положение населения. Общество же океаническое интенсивно развивает производство, поскольку в условиях прямого доступа к мировым коммуникациям и дешевого к мировым ресурсам (распределенным по миру колониям) может массово производить однотипную продукцию, что ведет к ее удешевлению при высокой скорости оборота.
Россия – страна-континент, которая не имела полноценного выхода к Мировому океану. Береговая линия Северного Ледовитого океана и даже освоение со временем, фактически лишь к концу существования империи, тихоокеанского побережья, не решали задачи, а морского – Балтийского и Черноморского – лишь отчасти. История России – во многом история борьбы за выход к морским, океаническим рубежам. В дальнейшем это отозвалось в подспудно накопленной силе антиимперской, антиколониальной революции, развернувшейся непосредственно в теле метрополии.
Российская модель власти (красный)
Начало российской самодержавной модели было положено на северо-востоке Руси Андреем Боголюбским, избавившимся от боярского совета и народного веча, причем боярство-баронство замещалось милостниками (служилыми людьми) – аналогом западноевропейских министериалов и прообразом будущего сословия дворян.
Другая особенность – отсутствие в России городов как субъектов городского права, носителей коммунальной практики и рассадников культуры самоуправления, превращающих подданных в граждан (ср.: «Городской воздух делает человека свободным»).
Своего рода скелет в шкафу русской истории – закрепощение населения, вплоть до появления в России в XVIII веке института рабства. Действительно, распространенное преимущественно в центральных областях империи крепостничество – по сути, стыдливое именование рабовладения, то есть открытой торговли бесправными и отчужденными от имущества соотечественниками оптом и в розницу с разделением семей, искажавшее природу как рабов, так и хозяев, что отвратительным образом сказывалось на психологии слуг империи.
Универсальный патернализм власти затруднял индивидуацию и элитогенез. Население разделялось на покорившихся и уходивших, но если индивидуальное бегство, внешнее и внутреннее, блокировало потенциал роста, коллективное абсорбировалось энергией внешней экспансии.
Россия – это потоковая социальность, разъединенная обширными пространствами, симбиоз разбойной вольницы с произволением администраций. Общественное развитие сдерживалось лоскутным характером коммуникаций. Свойством российского бытия являлось парадоксальное смешение центробежной (героической) и центростремительной (административной) энергий, что вело к кризисам и прорывам. Подобный контрапункт, отягощенный пространственной перенасыщенностью, отнимал силы от обустройства территорий. Скоропись социального текста проявлялась в коллизиях между незавершенной, несовершенной властной оболочкой и разноязыким сообществом. Разноязыким не только в конфессиональном, цивилизационном, этническом отношении, но также социальном, вплоть до языковой автаркии – франкофонии верхов.
Ситуация осложнялась дополнительными разделениями. Просвещенная часть общества при отсутствии полноценной городской среды испытывала затруднения с самоорганизацией, расходясь не только с народной культурой, но и с огосударствленным мироустройством, порождая «лишних людей». Ситуация становилась критичной, конфликтогенной, оппозиционной к формам бытия тучного Левиафана.
За рамкой рассуждения остается короткий по историческим меркам, но насыщенный событиями советский период, формировавший собственную версию народа – советскую идентичность. Этот импринтинг в национальной психее требует отдельного анализа: модернизация всегда критична для души, но опыт советской реконструкции радикален, что видно в столь существенном покушении на национальные символы, как изменение имени и регалий государства. Это была не только политическая и социальная революция, но символический и антропологический переворот, когда колонизированная социальная и национальная провинция утвердила себя на месте сгинувшей метрополии и, восстановив границы наследства, воспроизвела на время имперский формат.
Империум как сумма народов (желтый)
Россия расположена на тектоническом разломе христианской цивилизации, культурно-цивилизационном пограничье, на околице нехристианской Азии. Контакты с разнообразием культур и народов, включавшие частью или поголовно эти народы в имперский текст, были чреваты политическими и социальными коллизиями. Тема «желтой опасности» (собирательное название многочисленных и быстрорастущих азиатских народов) начинает активно обсуждаться в России в конце XIX века после очередной масштабной экспансии в Центральную Азию и на Дальний Восток (проект «Желтороссия»).
ХХ век привнес на земли империи центробежную идею политических наций. Начиная с первых десятилетий, перемалывались остатки имперской державности, производя национальную государственность. Имперские массивы можно подразделить на континентальные (Российская, Австро-Венгерская, Оттоманская империи), чьи колонизируемые территории сливались с метрополией («внутренние колонии»). И другой модус – империи морские, обраставшие заморскими, отделенными от метрополии колониями. Эти империи избежали распространения антиколониальной революции на земли метрополии, заметно позже и легче пережили фазу деколонизации.
Порою осколки имперской деколонизации настигал особый, девятый вал политической бури, они оказывались во власти догоняющих волн деконструкции, кровавых этнонациональных конфликтов, разрушавших на сей раз локальных империалистов. Состоявшееся национальное государство сковывает подобные тенденции, в то время как кризис идентичности вкупе с идеологическими амбициями высвобождает их. Кроме того, ситуации отложенного национального строительства смыкаются с нынешним кризисом мироустройства, приводя в отдельных случаях к локальным обрушениям цивилизации.
Коммунистический эксперимент инициировал обновление формулы интеграции стран и народов с Россией, сопровождавшееся расширением сферы влияния с элементами не только отрицательной, но и положительной дискриминации титульной нации. Крах эксперимента завершил процесс, предопределив трансгрессию и домино индигенизации («отуземливания»). Должно еще понять, что же такое Российская Федерация. Очередной скорректированный временем наследник имперского («федеративного») груза? Каковы ее ценностные основания, возможная стратегия, траектория, перспектива? И насколько сильны последствия коррекции русской идентичности?
Апофатическое мировидение (черный)
Люди, если они и не ищут идеал в прошлом, все же мыслят будущее по его лекалам. Подсознательно, да и сознательно эпоха перемен воспринимается как транзит сквозь нестроения к новому сбалансированному статусу. Между тем равновесный мировой порядок, возможно, останется в прошлом, и новый статус мира – перманентно подвижное его существование. Новый мир – это жизнь с коротким циклом обновления, высоким уровнем риска, отсюда заметная роль инициативы в творящейся на глазах вселенной.
Существуют два способа освоения бытия: апофатический и катафатический. Речь идет не о богословии, хотя апофатика и катафатика – богословские понятия: постигать Творца и творения посредством определений или пытаться, подобно кожуре с плода, снимать покровы, удерживая суть, и, если удается удержать, прийти к постижению. Катафатический подход – позитивный, не позитивистский, а именно позитивный, конструктивный модус, по которому в полемике христианского мировидения с античным наследием строился мир западноевропейской культуры. Однако конструктивность, позитивность эффективны до определенного предела, пока не превышен некий градус сложности. Апофатическая форма богословия более характерна для восточного христианства, в западном она также присутствует, не будем упрощать картину, но речь идет о культуре. Подобное мировидение нисходит и растворяется в православной культуре, оно оказалось близким людям, живущим в экстремальных условиях, привыкшим к неустойчивости выстроенного и снятию покровов.
Народу пути свойственны психологизм мировидения, способность к длительному напряжению и сверхусилию, неприхотливость, стойкость, выносливость, героизм, жертвенность, суровость, мечтательность, экстатичность, интуиция, подвижничество, неформальность, непредсказуемость, изобретательность, новаторство, ряд иных свойств. Но одновременно в русском характере присутствуют стихийность, противоречивость, максимализм как особый перфекционизм, свирепая устремленность к идеалу, тяга к утопиям при малой склонности к планированию, пренебрежение социальностью, тенденция замещать реальность иллюзией, иррационализм, эсхатологизм, профессиональный дилетантизм, невежество, юродство, тоска, лихость, буйство, разгильдяйство, небрежность, неряшливость.
Человек пути готов к встрече с иным. Соответственно у русских людей, мира, культуры, идентичности есть свое окно в будущее, поскольку именно апофатичность когерентна сложному миру, который предполагает смену рефлексии, обновление методологии познания-действия. Экстремальность может стать жизненной прописью, из чего следует и хлебниковское «степь отпоет», и особый внутренний мир – русская культура психологически многомерна. Для русской классики важен не столько сюжет, сколько вопрошание к себе, судьбе, Творцу, и настоящая интрига может строиться вокруг вопля персонажа: «Кто я, тварь дрожащая или право имею?» – а судьба авторов порой сама становится произведением, причем нередко с трагическим финалом. У России при всех пертурбациях есть некая культурная преференция, золотой ключик – ее core competition: способность людей к рождению неудобных и поразительных идей, образов, смыслов, мемов, хотя не всегда сопровождающаяся удержанием и развитием. Тем более технологизацией. Россия могла бы быть творческим, а не нефтегазовым источником планеты людей. Могла бы…
…Киевский «Синопсис» XVII века так – то ли фантазийно, то ли провидчески – определил значение слова «Россия»: «Россiя від розсіяння свого прозвалися».
